Черный передел. Книга II - Страница 12

Судя по всему, он все-таки был прав. И если это так, то бывший шеф не уедет из отделения, не переговорив с ним. Алексей на сей раз не ошибся. Не успел пригладить спутанные волосы, как его встряхнул зычный голос дежурного:

– Задержанный Русич, на выход!

В кабинете начальника отделения милиции его ждали все те же хорошо знакомые лица: Петр Кирыч и генерал Ачкасов. Русич замер на пороге, почувствовал себя скованно, за спиной не было конвоира.

– Вы что, гражданин Русич, забыли, как надобно вести себя в лагере? – рявкнул генерал. – Представьтесь по форме: статья, срок, причина задержания.

Русич недоуменно оглядел генерала, Петра Кирыча. «Играют, как кошка с мышью. Отлично знают о нем всю подноготную».

– Я еще не осужден!

– Прежнюю статью и срок нужно назвать! – Генерал Ачкасов старался, видимо, угодить своему шефу. Пыжился, багровел, делал страшные глаза.

– Генерал, – Петр Кирыч повернулся к Ачкасову, – разреши нам с человеком потолковать наедине? – Ачкасов, к немалому удивлению Русича, немедленно подчинился, вытянулся, как на параде, отчеканил:

– Слушаюсь, оставить вас наедине! – И тотчас вышел из кабинета.

– Садись, Русич! – дружелюбно произнес Щелочихин, указал на стул напротив себя, тоже сел, положив нога на ногу. – Расслабься. Курить будешь?

– Отучили.

– Полезней для здоровья, а вот я никак бросить не могу. Леденцы сосу, таблетки мятные – все напрасно. Курю-то с двенадцати лет.

– Не тяните кота за хвост, Петр Кирыч! – вырвалось у Алексея. – Мы достаточно хорошо знакомы, хотя… гусь свинье не товарищ.

– Не обижайся, чего в жизни не бывает? Христа вон даже на кресте распяли за грехи рода человеческого.

– Ну, спасибо за науку! – Алексей чувствовал себя униженным, раздавленным. Если бы Петр Кирыч, этот непотопляемый жулик, заорал бы на него, ударил, откровенно возрадовался бы его унижению, тогда все встало бы на свои места. Но теперь, когда они сидели почти что рядом, он словно со стороны отчетливо видел свою фигуру: жалкую, блеклую, сутулую.

– И меня, брат Русич, незаконно били, терзали, но… все к лучшему в этом лучшем из миров. Как здоровье-то? В Воркуте я служил, мерзкий там климат, туберкулезный. – Петр Кирыч даже шмыгнул носом, будто бы сочувствуя несчастному Русичу. – Чего спрашиваю? Не в Сочи ведь ты кантовался.

– Петр Кирыч, можно вопрос?

– Валяй.

– Что все это значит? – Обвел рукой выкрашенные милицейские стены. – Я не сплю? Зачем досрочно освободили? Чтобы перекрасить статью?

– Вину свою чувствую, Русич! – проникновенно произнес Петр Кирыч. – Вину. Можешь поверить?

– С трудом.

– Человек прозревает с годами и пытается хоть что-то исправить. Я помог тебе выбраться на волю и вдруг… мне тут наплели сорок бочек арестантов: чуть ли ты с ходу не стал воровать тепловозы и менять их на растительное масло. – Петр Кирыч был само добродушие. Русич, пожалуй, раньше никогда не видел прежнего шефа таким внимательным и заботливым. И это окончательно сбивало с толку. – Вот примчался на выручку.

– Спасибо за желание помочь, но…

– Договаривай.

– Проще говоря, и вас совесть замучила? – снова дернулся внутри злобный бесенок.

– Совесть? – переспросил Петр Кирыч. – Эх ты, мыслитель! Что это за понятие? Есть ли она? Не придумали ли ее люди, чтобы оправдывать себя? – Какое-то время Петр Кирыч молчал, думая о своем, скрытом от понимания собеседника. – Не знаю, как с тобой и толковать, – признался он, – в заключении, видать, тебе крылья не обломали, это здорово. Однако, брат Алексей Борисович, на воле жизнь переменилась, произошла переоценка ценностей. И вольно или невольно, и мы с тобой переменились.

– Я не меняюсь! – опять дернулся Русич. – А вы… краем уха слышал: на вершины взобрались. – Русич припомнил строки из писания. – «Ищите да обретете, ждите и дождетесь».

– Да, коммунисты, мои товарищи по партии, – высокопарно начал Петр Кирыч, – доверили мне пост первого секретаря обкома. Люди зовут за глаза «губернатором». Это, сам понимаешь, не только высокая честь, но и высокая ответственность. – Петр Кирыч, произнося эту заученную, гладкую фразу, внутренне подтянулся, преобразился на глазах.

– Что ж, мне остается только поздравить вас. Разрешите еще спросить?

– На любой вопрос отвечу, – с готовностью проговорил Петр Кирыч. Можно было без труда отметить, что беседа с арестованным доставляла секретарю обкома наслаждение. Он словно умилялся своим благородством.

– Не стану лукавить, юлить, мне бы побыстрей к одному концу, – горько сказал Русич, – помните, в лагерях толкуют: «Быстрее сядешь, быстрее выйдешь». С какой истинной целью вы мне помогаете? Только, если можно, честно.

– По долгу и совести коммуниста, – вполне серьезно ответил Петр Кирыч. – Да, да, мы, высокопоставленные партийцы, схожи со священнослужителями, обязаны прощать, обязаны протягивать руку помощи в трудную минуту заблудшим душам, тем более близким людям.

– Разве мы уж так близки?

– Лили воду на одну мельницу, даже, кажется, имели в разное время одну и ту же женщину. Да не смущайся, Алексей, жизнь полна неожиданностей. – Петр Кирыч достал из кармана футлярчик, вынул очки в золоченой оправе, водрузил на кончик носа, стал в упор рассматривать Русича, будто желая проникнуть в глубину его сознания, а скорее всего, хотел увидеть реакцию на упоминание о связи с Ниной Александровной.

– Помощь приходит чаще всего оттуда, откуда не ждешь, – философски проговорил Русич, стараясь быстрее замять опасный разговор, – вы могли бы позвонить, но…

– Я, брат Русич, не чиновник, не кабинетный руководитель, я всегда стремлюсь докопаться до сути, а для этого надо постоянно находиться в гуще масс. Ну, ладно, оставим риторику. Признаюсь, ты мне по-прежнему симпатичен. Уверен, еще много пользы принесешь народу.

– На воркутинском лесоповале? – горько усмехнулся Русич. – Только пусть меня снова отправят на «девятку», там ваши бывшие сослуживцы ко мне нормально относились.

– Слезу выбиваешь у начальства? Ни к чему тебе больше лес валить. Будущее принесет много радостей.

– Смотря кому, – буркнул Русич. Его начинало подташнивать от душеспасительной беседы. А тут еще беда – сильно прихватило живот, а Петр Кирыч, словно не замечая нервозности собеседника, продолжал выдавать откровения.

– Представляешь, Алексей Борисович, я за эти годы здорово ума поднабрался, – охотно признался Петр Кирыч, и от этой откровенности Русича едва не стошнило. Хорошо изливать душу тому, кто, выйдя из милиции, сядет в роскошный лимузин, приедет домой, примет ванну и будет рассказывать близким, каким он был благородным человеком, навестил бывшего сослуживца в неволе, – иные горизонты передо мной открылись, а ты…

– Ну, что, что я? – взорвался Алексей. Ему захотелось прервать беседу и вернуться в камеру. – Я даже дома побывать не успел! – Сокрушенно махнул рукой Русич. – Схватили ни за что, привезли, статью новую шьют. О чем говорить-то?

– Знаешь, все, что ни делается, все к лучшему. И домой тебе не имело смысла заглядывать.

– Неприятности? – с затаенной тревогой спросил Русич, а про себя подумал: «Вот оно, началось, туман проясняется». – Ради нашей прошлой работы, скажите, что в семье? Мама Зина? Галина Ивановна?

– С ними, Алексей Борисович, все в порядке, а вот сынок твой Игорь, кажется, крепко влип. Я ведь в свое время предупреждал тебя насчет афганского братства. В нашем городе эти афганцы стали криминальной средой.

– Игорь? Объясните, прошу.

– Поверь, Русич, я искренне огорчен. Беда не ходит в одиночку. А у вас дьявольская невезуха. Потому и примчался к тебе. – Петр Кирыч спрятал очки в футляр и стал похож на обыкновенного старика. – Он под следствием. – Петр Кирыч на сей раз не сбивался на нравоучительный тон, ни разу не позволил себе позлорадствовать, а наоборот, сочувствовал, огорчался.

– Не томите, Петр Кирыч! – взмолился Русич, чувствуя, как сызнова закипает внутри дикая сила.

– Бандитом стал твой Игорь, паханом. Шайку организовал из афганцев, в рэкет ударился, взяли с поличным. Срок ему светит от трех до восьми усиленного режима. Не стоит разбираться сейчас, кто больше виноват – отец, или сын, или еще кто-то, но… парень-то жил, по сути дела, без отца и без матери. Да и не смотри ты на меня так трагически. Игорь твой еще сможет открутиться, да и срок оттянет, вернется, какие его годы.