Черный камень. Сага темных земель - Страница 89

— У каждого города свои боги и свои жрецы,— сказал Гимиль-ишби,— которым могут верить лишь очень глупые люди. Жрецы самовольно возвысили мелких духов до ранга вершителей человеческих судеб, тогда как на самом деле за «изначальным» триединством Эйи, Ану и Энлиля скрываются куда более древние и могучие боги, забытые и не почитаемые людским племенем. Так уж устроен человек— всегда отрицает то, чего не может увидеть или потрогать. Жрецы Эреду, поклоняющиеся Эйе и свету… разве не столь же слепы они, как священники в Ниппуре, что служат Энлилю, которого ошибочно считают богом Тьмы и первоосновой всего сущего. А он — лишь идол, божок маленькой и жалкой тьмы, которую придумали для себя люди, но не той Настоящей Тьмы, что больше любых понятий и представлений, превыше всех божеств. Я мельком узрел истину, будучи жрецом Энлиля, и эти болваны изгнали меня. Ха! Вот бы удивились они, узнав, сколько их прихожан приползает ко мне под покровом ночи, как ты сейчас…

— Старик, я не ползаю ни перед кем! — вмиг ощетинился аргайв.— Я приехал купить твои услуги. Назови свою цену или будь проклят!

— Ну-ну, не надо гневаться,— ухмыльнулся жрец.— Расскажи лучше, что тебя ко мне привело.

— Если ты и впрямь такой мудрец и прозорливец, то сам должен все знать,— проворчал Пиррас, слегка успокоившись. Взор его затуманился, когда память отправилась назад по собственным следам.— Какой-то колдун или служитель могущественного бога наложил на меня проклятие,— заговорил он.— Все началось сразу по моем триумфальном возвращении из Урука… Конь мой то и дело начинал бесноваться и шарахаться от чего-то не видимого никому, кроме его самого. Потом пошли сны, ночь от ночи все страшнее, пока не превратились в сущие кошмары. Во тьме моих покоев тихо хлопали крылья и крадучись ступали ноги. Вчера на пиру меня пыталась заколоть женщина, в мгновение ока превратившаяся в безумную фурию; по дороге домой кинулась под ноги гадюка, и откуда только взялась… Ночью в мою спальню проникла Лилиту — если верить наложнице — и дразнила ужасным смехом…

— Лилиту? — В глазах чернокнижника мелькнули искорки понимания, на лице, более всего смахивающем на обтянутый сухой кожей череп мумии, заиграла жуткая ухмылка.— Да, воин, тебя поистине решили спровадить в Дом Эрейбу. Против нее и ее дружка Ардата Лили меч твой бессилен, все навыки бойца ничего не значат. В сумраке полуночи ее зубы отыщут твое горло, смех сожжет твои уши, а горячие поцелуи иссушат тело, будешь как мертвый лист, гонимый знойным ветром пустыни. Твоим уделом станут безумие и тление, и очень скоро ты очутишься в Доме Эрейбу, из которого нет возврата.

Пиррас невольно вздрогнул, внемля последней фразе, и чуть слышно выругался.

— Что я могу тебе предложить, кроме золота? — прохрипел он.

— Как ни странно, меня интересует многое.— Черные глаза сверкали, уродливая щель рта кривилась от необъяснимого веселья.— Я готов назвать свою цену, но сначала мы поговорим о том, как тебе помочь.

Пиррас выразил свое согласие нетерпеливым жестом.

— По-твоему, кто мудрее всех на свете? — спросил вдруг отшельник.

— Египетские жрецы, чьими каракулями испещрены вон те пергамента и папирусы,— ответствовал варвар.

Гимиль-ишби отрицательно покачал головой; на стене заплясала его тень — силуэт огромного стервятника, терзающего полумертвую жертву.

— Никто из них не был таким мудрым и могучим, как служители Тиамат. Глупцы верят, что она погибла давным-давно от меча Эйи, но Тиамат бессмертна и по сей день властвует над тенями, осеняя их своими черными крылами.

— Ничего об этом не слышал,— невнятно пробормотал Пиррас.

— Люди в городах не ведают о том, о чем не желают ведать. Довольно и того, что я об этом знаю, что знают заброшенные пустоши и старые развалины, камышовые топи, древние курганы и темные пещеры. Там нередко встретишь крылатых обитателей Дома Эрейбу.

— Я полагал, что из этого Дома никому нет выхода,— промолвил аргайв.

— И верно, и неверно: никто из людей не возвращается оттуда, слуги же Тиамат входят и выходят по собственному желанию.

В наступившей тишине Пиррас размышлял, представляя себе эту обитель мертвых, какой ее описывали шумерцы: огромнейшая пещера, пыльная, темная и тихая; по ней скитаются лишенные человеческого облика души умерших, не зная радости и любви, из всех людских качеств сохранив лишь ненависть ко всему живому, оставшемуся за чертой, которую дважды не перешагнуть.

— Я помогу тебе,— прошептал жрец.

Пиррас вскинул увенчанную шлемом голову и впился в него взглядом. В глазах Гимиля-ишби не осталось ничего человеческого, то были лишь отражения языков пламени в бездонных омутах чернильной мглы. Губы, сложившиеся в хищный хоботок, со свистом втягивали воздух, как будто он упивался всеми горестями и бедами человечества. Внезапно Пиррас испытал прилив ненависти к чернокнижнику, подобно тому, как страшится и ненавидит человек змею, притаившуюся во тьме и готовую к броску.

— Назови свою цену и помоги мне,— с трудом вымолвил он.

Гимиль-ишби сжал руку в кулак, а когда раскрыл ее, на ладони лежал золотой бочажок с крышкой, на которой вместо ручки красовался драгоценный камень. Старик снял крышку, и Пиррас увидел, что крохотный бочонок полон серой пыли. И содрогнулся, сам не ведая отчего.

— Сей прах некогда был черепом первого из владык Ура,— торжественно произнес Гимиль-ишби.— Умирая — а смерть, как известно, приходит и к царям,— он, искуснейший некромант, использовал все свои умения, чтобы сокрыть от посторонних глаз и алчных рук свои останки, но я отыскал его истлевшие кости и во мгле, что таила их, сразился с его неуспокоившейся душой, как человек бьется с питоном в непроглядной ночи. Моей добычей стал его череп — вместилище тайн куда более мрачных, чем те, что сокрыты в египетских пирамидах.

С помощью этого мертвого праха ты поймаешь Лилиту в ловушку. Не мешкая, уезжай и обоснуйся в каком-нибудь ограниченном пространстве — пещере или комнате…

Нет, пожалуй, лучше всего подойдет разрушенная вилла, что стоит как раз на полпути от этой берлоги до города. Войди в нее и рассыпь пыль тонкими дорожками на пороге и подоконниках, да смотри, не оставляй просветов, даже таких, в которые едва просунешь руку. Затем ложись и прикинься спящим. Когда Лилиту войдет — если, конечно, она пожелает войти,— останется только произнести слова, которым я научу тебя, и ты — ее хозяин, до тех пор, пока сам не освободишь, еще раз повторив заклятие. Убить ее ты не в силах, но можешь потребовать, чтобы она оставила тебя в покое. Вели поклясться сосками Тиамат— для таких, как она, нет обета более святого. А теперь придвинься поближе, я шепну слова заклятия.

Где-то на бескрайней ночной равнине подала голос неведомая птица, но даже этот бросающий в дрожь крик был приятнее человеческому уху, чем шепот жреца-изгнанника, сравнимый разве что с шорохом гадюки, ползущей по топкому илу. Произнеся слова, он качнулся назад и хищно ухмыльнулся. Аргайв на мгновение застыл, точно бронзовая статуя. Среди падающих на стену теней уродливый, скрюченный зверь, пожиратель мертвечины, извивался рядом с огромным рогатым чудовищем.

Пиррас, взяв бочажок, поднялся и запахнул на груди малиновый плащ. В своем островерхом шлеме он казался необычайно высоким.

— И какова же цена?

Пальцы Гимиль-ишби изогнулись, как когти хищника, и затряслись от вожделения.

— Кровь! Жизнь!

— Чья жизнь?

— Чья угодно! Лишь бы кровь лилась, лишь бы страх искажал лицо, лишь бы агония была помучительней да дух рвался прочь из содрогающейся плоти! У меня одна цена на все — человеческая жизнь! Мужчина, женщина, ребенок — все равно. Ты поклялся, помнишь? Так сдержи обещание — ты должен мне жизнь. Человеческую жизнь!

— Ах, жизнь?! — Меч Пирраса рассек полумрак сверкающей дугой, и уродливая голова Гимиля-ишиби упала на каменный стол. Тело выпрямилось и замерло на секунду — из перерубленной шеи забила черная кровь,— а потом с глухим стуком рухнуло на каменный пол. Неподалеку грянулась и голова, прокатившись по столу. На мертвом лице застыла гримаса изумления и страха.