Черный Гетман - Страница 9
На тесной поляне, окруженной узловатыми приземистыми дубами, незнамо как выросшими посреди соснового бора, у кострища, сложенного из бездымного лиственного сухостоя, назревало необычное. Под деревьями выстроились конно-оружные разбойники. Напротив них гурьбился пеший полон. Заморенные многодневным маршем селяне напоминали стадо приведенных на бойню овец.
Не успел Ольгерд дохромать до середины поляны, как вперед выехал главарь. Словно полководец перед боем, он проскакал вдоль разбойничьего строя, остановился перед полоном, окинул вконец перепуганных людей долгим брезгливым взглядом. Заговорил:
– Ну что, волчья сыть. Прозвище мое уже все знают? Вижу, что нет. Ну так вот. Душегубцем меня кличут. Тому, от кого я это услышу, конечно, не жить. Однако ведать об этом имени моем все должны. Чтобы бояться и глупостей не творить. Уяснили?
Полон безмолвствовал.
– Фас спросили, уроты! – квакнул Щемила, оглаживая нагайкой конский круп.
Ответом ему был нестройный испуганный хор:
– Уяснили, вельможный пан!
Главарь недовольно поморщился и кивнул. Ольгерд изо всех сил напрягал память. То, что он уже видел этого человека, сомнений не вызывало. Только вот где и когда? Впрочем, это можно было выяснить и потом. Сейчас нужно было не оплошать, ведь от того, какой ответ он даст Душегубцу, зависела жизнь. Дать согласие решил почти сразу, но в разбойники он идти не хотел. Рассчитывал потянуть время, вылечиться, а как только сможет сесть в седло, дождаться оказии и уйти.
– Сегодня мы будем разделяться, – продолжал тем временем Душегубец. – Я пойду с ребятами в свой острог – отдыхать да к следующему походу готовиться. Вы же, – он ткнул нагайкой в толпу, – к моим друзьям-татарам. На истамбульской верфи заложены новые большие галеры, и в Кафе за гребцов дают хорошую цену. Однако у некоторых из вас есть шанс послужить под моим началом. Вот ты! – Он указал на всклоченного мужичонку, в котором Ольгерд с трудом признал давешнего разбойника. – Мне донесли, что в бойцы просишься?
– Как есть прошусь, пан Димитрий, – закивал, тряся нечесаной бородой, разбойник.
– Чем на жизнь промышлял? Нам ведь гречкосеи без надобности.
– С путников в лесу брал мзду за проезд вместе с робятами.
– Лихоимствовал, значит?
– Ну можно и так сказать, пан Димитрий.
– Саблей, копьем владеешь?
– Не обучены мы, ясновельможный пан. Все больше ножом…
– И скольких же ты «ножом»? – передразнивая испуганно-заплетающуюся речь разбойника, спросил Душегубец.
– Та покамест никого, – смутился разбойник. – Так, разве что попугать…
– А у меня служить, стало быть, хочешь? – Голос Душегубца зазвучал вкрадчиво, почти ласково.
– В том готов крест целовать, ваше ясновельможество, – не замечая подвоха, отвечал разбойник, подпустив в голос столько искренности, что даже витебский настоятель, славящийся своей непреклонностью к прегрешениям вверенной паствы, немедленно отпустил бы ему все грехи.
– Вот и славно, – голос Душегубца чуть не сочился елеем. – Только крест-то мне целовать без надобности. У нас ведь другая клятва в ходу. Кровавая. А подойди-ка сюда, родимый…
Разбойник, еще ничего не понимая, сделал несколько шагов. Душегубец вытянул короткий нож, небрежно швырнул в траву. Вновь обернулся к полону, указал на дрожащего крестьянина:
– Вот этого. Он последние два дня на обе ноги спотыкается, с собой тащить – только время зря тратить.
Из строя выехали двое разбойников. Оттерли от толпы выбранную главарем жертву, подогнали к костру, сами стали осторонь, следя чтоб не пустился наутек.
– Ну? – почти ласково поинтересовался Душегубец.
– Чего яновельможный пан желает? – пролепетал разбойник. Судя по всему, он уже догадался, какое ему предстоит испытание, а дурачком прикидывался больше по холопской привычке.
– Подними нож, пореши эту падаль, – терпеливо, словно учитель, повторяющий бестолковому школяру урок, произнес Душегубец. – Как закопаешь его – пойдешь для начала в обоз возницей. Откажешься или кишка тонка – вернешься обратно в ясырь. Нам ведь чистоплюи не нужны.
По лицу разбойника пробежала недолгая тень сомнения. Он пустыми глазами поглядел на обреченного крестьянина, поднял глаза на Душегубца, коротко, забито кивнул и пал на колени, рыская руками в траве. Отыскал нож, выставил его перед собой и пошел, раскачиваясь, вперед. Крестьянин, осознав свою участь, обреченно завыл, попробовал отскочить в сторону, но, удерживаемый путами, нелепо упал. Вжался в землю лицом, зарыдал, сотрясая плечами. Бандиты загоготали.
Разбойник не соврал – к смертоубийству привычки не имел. Однако старался, как мог. Подскочил, резким движением перевернул мужика, сел жертве на грудь, не давая вырваться, прижмурившись, сунул нож под ребро. Попал, к счастью, ловко – крестьянин оборвал крик, охнул, выгнулся, чуть посучил ногами и затих. Полон замер, оцепенев от страха. Над поляной поплыла нехорошая тишина. Шевеля макушки деревьев, прошумел ветерок. Конь главаря переступил на месте и уронил в траву несколько яблок. Разбойник поднялся на ноги, вырвал пучок травы, хозяйственно вытер лезвие и протянул нож Душегубцу.
– Ну что же, испытание ты прошел, – кивнул тот, небрежно принимая оружие. – Теперь тащи этого в овраг, землей там прикинь, чтоб не нашли случайно, и возвращайся. Скоро в путь.
Разбойник обрадованно кивнул, вцепился в ноги убитого, поволок по траве, оставляя след. Душегубец, мигом потеряв интерес к происходящему, тронул поводья, направляя коня в сторону Ольгерда. Подъехал, улыбнулся. Молча вытянул нож и кинул его в траву.
Молчал и Ольгерд.
– Сам выберешь или помочь?
– Выбирать не из чего, – спокойно ответил Ольгерд.
– Что так? Боишься оплошать?
– Я воин, а не палач. На безоружных руку не подниму.
Строй разбойников отозвался угрюмым роптанием. Шпилер тихо охнул и зашептал что-то очень напоминающее молитву.
Главарь взмахом руки оборвал разговоры. Немного подумал, снова нахмурился. Объявил решение:
– Ну что же. Ты слово сказал. Кровью не повязанный, ты мне без надобности. Ясырь из раненого тоже никакой, только припас на тебя тратить.
– Утафить? – спокойно, будто речь идет о чем-то обыденном, поинтересовался Щемила.
– А зачем? – махнул рукой главарь. – Тут на три дня пути в окрест ни единого селения. Он к завтрему и сам собой сдохнет…
Строй разбойников рассыпался, и на поляне началась суета.
Через полчаса, выстроив пленных и поменяв тягловых лошадей, разбойники продолжили путь. Ольгерд, позабытый всеми, сидел, опершись спиной о ствол необъятного дуба. Обернулись к нему напоследок только двое. Принятый в банду разбойник – с откровенным страхом, да Шпилер, словно прося прощения за то, что ничем не может помочь. Первого Ольгерд не удостоил вниманием, второму ободряюще кивнул.
Поляна опустела. Стих за деревьями гул копыт, чуть погодя растворился в шуме листвы и скрип тележных колес.
Привыкая к одиночеству, он примерно с час посидел под деревом. Самого по себе леса Ольгерд особо не боялся. Ольгов, в котором он родился и вырос, окружали точно такие же чащи и перелески. Будь под рукой завалящая пищаль, не о чем было бы беспокоиться вовсе, но разбойники, уезжая, не оставили даже деревянной ложки-баклуши. Душегубец не зря свое прозвище заслужил – запретив добивать раненого, знал, на что обрекает его, бросив в лесу. Не отпускающая боль в простреленной ноге держала страшнее любого плена и делала Ольгерда легкой добычей для хищного зверья.
Дело тем временем шло к полудню. Солнце выглянуло из-за веток, ударило в глаза. Ольгерд подвинулся, прячась в тень, краем глаза углядел, как что-то блеснуло в траве. В его положении и полушка – клад. Собрался с силами, терпя боль, захромал по поляне. Разглядев, улыбнулся с облегчением. Не оставил его Господь своей милостью, дал надежду уцелеть. Под желтыми цветочками медуницы валялся позабытый главарем нож.
Заостренный кусок кованого железа в руках человека умудренного будет пострашнее рысьих когтей, кабаньих клыков да медвежьих зубов. Потому что заменяет и то, и другое, и третье. Повертев головой по сторонам, Ольгерд выбрал молодое деревце с развилкой на конце, добрался до него, срезал, обрубил лишние ветки, подогнал по длине. Получился вполне удобный костыль, с помощью которого можно было передвигаться без упора на больную ногу. Попробовал ходить – под мышкой давило. Ольгерд отрезал подол у рубахи, намотал на рогатину. Навалился всем телом, сделал шаг-другой. Хмыкнул довольно – без упора на раненую ногу, хоть и черепашьим шагом, но можно было двигаться вперед. Не день и не два, пусть неделя – но выйдет если не на тропу, так к реке, что приведет его к людям. За пропитание не боялся – в лесу с голоду и слепой не помрет.