Черный Гетман - Страница 6

Убедившись окончательно, что в селении нет чужих, Ольгерд тронул поводья. Конь, почуяв скорый отдых, зачастил копытами по тропе.

Главная и единственная улица Замошья привела его к старостову подворью. Как выяснилось, Ольгерд ошибся, и чужие в селении все же были. Точнее, чужой. Староста Михай стоял у крыльца и беседовал с небогато одетым юнцом вида до чрезвычайности неопределенного. Ольгерд спешился, привязал коня и подошел к крыльцу. Оглядев стоптанные сапоги, чиненный кунтуш[12], давно не чищенный самострел со следами ржавчины на замке да измотанную хромую лошадь, которую хозяин, судя по всему, не жалея ни себя ни животину, гнал без роздыху целый день, про себя усмехнулся. Такого горе-воина он, как десятник, не взял бы к себе даже ездовым.

Староста Михай кивнул приветливо и пожал, извиняясь, плечами. Мол, прости, пан начальник, с человеком говорю. Ольгерд в ответ кивнул и чуть улыбнулся. Этот пожилой хитроглазый литвин, вечно жалующийся на войны с неурожаями, был позажиточнее многих шляхтичей литовского войска и отношения заслуживал уважительного.

Путник тем временем засыпал Михая наивными до слез вопросами:

– А чем тут вообще можно заработать да славы добыть?

– Дык война же, милостивый государь, – щурясь, как кот на сметану, отвечал ему староста. – Слава да богатство нынче дело нехитрое. Можешь, к примеру, съездить да соли нам привезти. Закончилась в селе соль. Можешь к воеводе поехать, походатайствовать, чтобы он нам подати снизил. Мы тут и челобитную уже припасли. Да и разбойников в лесах стало больше, чем грибов. Ежели разгонишь их, мы тебе всем миром подарочек приготовим…

Пришелец поднял руку, задрал простую селянскую шапку и почесал затылок. Надумав, изрек:

– Не тех я чинов, чтобы с воеводой о податях говорить. Да и за солью мне, воину, бегать несообразно. А вот разбойники – дело другое.

Лицо старосты расплылось в улыбке.

– Вот и славно! Тут небольшая ватага, душ в семь, у села водворилась. Как девки в лес по ягоды пойдут – так непременно норовят изобидеть их охально. Никакой уже моченьки нет терпеть…

– Шпилер не спрашивает сколько врагов, Шпилер спрашивает, где они, – подбоченясь, ответствовал пришелец, обнаружив некоторое знакомство с греческой историей (такой фразой, если верить Плутарху, любили козырять еще спартанцы). – Ты бы, староста, меня на постой до утра определил да припасу с собой дал, а утром, с первым лучом, я и отправлюсь в бой.

«Стало быть, Шпилером кличут, – подумал Ольгерд, – германец, что ли?»

– Рад бы, – все так же радушно ответствовал староста, – рад бы с тобой, храбрец, всем, что имею, поделиться, да мы, селяне, нынче беднее церковных крыс. Если отдадим тебе свой припас, то сами до весны не дотянем. Однако толику можем продать. Но уж по таким ценам, что тебе не накладно будет. За те деньжата, за которые ты у нас все переметные сумы харчами набьешь, в городе и сухого хлеба не продадут.

Шпилер скривился и потянул из сумы тощий кошель.

– Искатели приключений, – пересчитав деньги и отпустив приезжего, пробурчал староста, – зачастили сюда, чуть не каждый день приезжают.

– Так тут радоваться нужно, – улыбнулся Ольгерд, – ты же этого Шпилера талеров на пять нагрел, не меньше. Никак корчмарей в Смоленске подговорил, чтобы они всех таких вот, как он, к тебе направляли?

– Корчмари за такое дело непременно мзду потребуют, – вздохнул староста. – А тут дело иное. С недавних пор на Смоленщине беглый хранцуз объявился. Клермоном кличут. Как-то по весне он к нам в Замошье забрел. Платил щедро, золотом, вот я его своим домашним бимбером[13], для пасхального разговения припасенным, и угостил. После того сей хранцуз воспылал любовью к нашим местам. Наутро, как в себя пришел да рассольчиком отлечился, поехал себе подобру-поздорову, а через неделю начали такие вот, как этот Шпилер, подъезжать. Оказалось, Клермон, как повстречает в пути новичка, так непременно направит его ко мне, мол, ежели хочешь службу сослужить да талерами разжиться, то поговори с Михаем.

– А ты что?

– Что я? У нас тут осень на носу. Скоро рыбу солить, капусту, огурцы. Опять же грибы вон со дня на день пойдут. А соли в амбарах – кот начихал. Я же их всех сперва прошу – привези, мил-человек, соли хоть три мешка, заплачу так, что не пожалеешь. Так ведь нет! Никто из них в негоции не желает пускаться, всем непременно воинской славы подавай. Ну я их и посылаю в лес к разбойникам. Одолеют – слава богу. Но чаще всего в плен попадают…

Ольгерд понимающе кивнул.

– Кстати, Михай. В Смоленск к воеводе с челобитной больше не посылай никого. Сдал Федор Обухович город русскому царю.

– Вот уж порадовал, – от души огорчился староста. – Это что же получается, нам теперь нового московского воеводу дадут? Ох, грехи мои тяжкие. Новых мытников придется хмелить. А москали, говорят, пьют сильнее, чем ляхи…

– Не боись, староста. Все паны, что у Обуховича служили, присягнули царю Алексею. Так что мытники, скорее всего, те же самые и будут. Чего их менять?

– Тоже верно, десятник. Нам-то, бедным крестьянам, все равно кому оброк возить. Ну да ладно. Ты-то здесь какими судьбами?

Теперь пришла Ольгердова очередь вздыхать и пожимать плечами.

– Я теперь уж и не десятник, а перекати-поле. Нету больше моей хоругви – весь повет под руку к московитам перешел. Служить царю не хочу, а воеводе, стало быть, более не могу.

– Что дальше думаешь?

– Не знаю пока. Отдохну денек да, скорее всего, в Киев подамся. Там, говорят, новый полк собирают.

– И то дело, – кивнул староста. – Тут уже не поймешь, кто с кем воюет. Казаки, стало быть, с царем русским в союзе, а их бывшие друзья-татары теперь на стороне польского круля…

Ольгерд невесело усмехнулся.

– Ладно, Михай. Время позднее, конь устал, да и я тоже. Переночевать где тут у вас можно?

– Да вот хоть тут, в моей хате. Такому гостю мы завсегда рады. – Михай хорошо помнил, как присланный на расправу десятник, узнав, что разыскиваемый вор доводится старосте двоюродным братом, в поисках усердствовать не стал, а потому обходился с ним как с дорогим гостем…

– Сколько за фураж да припас возьмешь?

– С тебя-то? – обиделся староста. – Мы с тобой, мил-человек, давно в расчете.

Ольгерд согласно кивнул. Собравшись расседлывать коня, скинул кунтуш, бросил на перила.

– А что, Михай, бимбер-то у тебя, тот, которым ты своего Клермона потчевал, еще остался?

– Как не быть? – радушно осклабился тот. – Он у меня все время готовится. Вон видишь, и сейчас… – Староста кивнул на соломенную крышу, над которой вздымался в вызвездившееся ночное небо неспешный дразнящий ноздри дымок.

Легкий речной ветерок выдувал из головы остатки бимбера, который у Михая оказался и впрямь на редкость хорош. Из отборной сброженной ржи, трижды воскуренный в большом чугунке, не меньше пяти раз процеженный сквозь березовые угли, он растекался по жилам хмельным теплом и был выпит под хрустящие соленые грузди, уху из свежевыловленной стерляди да извлеченный из дальнего схрона окорок в таком количестве, что Ольгерд начал собираться в дорогу только глубоко за полдень.

Проехав вдоль берега, он добрался до брода. Искупав коня, переправился на другой берег, посидел с полчаса на коряге, подставляя лицо жгучему солнышку и, радуясь негаданно обретенной свободе, двинул по набитой тропе, вьющейся среди деревьев. По ней, миновав пару затерявшихся в лесу сел, можно было выбраться на Могилевский тракт и ехать на Оршу, где, по последним полученным в Смоленске известиям, стояли войска литовского гетмана Радзивилла.

Планов на будущее у него особых не было. Про Киев он говорил старосте скорее для красного словца. По словам Михая, купеческая община Могилева, получив от русского царя обещание, что им сохранят Магдебургское право[14], была готова со дня на день открыть ворота и присягнуть присланным боярам. Расположенный ближе к Киеву Овруч принадлежал казакам. Еще пять лет назад Богдан Хмельницкий выгнал оттуда польского старосту, а вместо него поставил своего полковника. Связываться с запорожцами Ольгерд не хотел, с московитами и подавно. Стало быть, ловить ему ни в Овруче, ни в Могилеве было нечего. Разве что наняться к торговцу какому-нибудь, в дороге его охранять.