Черный Гетман - Страница 21

– Тебя татарам, стало быть, не отдали?

– Нет, слава богу. В цене не сошлись. Их мурза предлагал за меня мало денег, как за галерного раба, а Дмитрий же хотел как за шляхтича. Спорили оба до хрипоты, чуть за сабли не взялись. Душегубец так и не уступил. Ругался он страшно, голову мне срубить хотел с досады. Потом остыл, приказал меня с собой взять, стало быть, на выкуп. И поехали мы в воровской острог.

Ольгерд с трудом удержался, чтоб не вцепиться в Шпилерово плечо.

– Так ты, значит, логово его видел? Где оно?!

– Если бы, – Шпилер развел руками. – Везли-то меня туда, да только не довезли. На второй день пути, как в лес заглубились, устроили разбойники большой многодневный привал. Душегубец со Щемилой отъехали куда-то по тайным своим делам, вот разбойники и почуяли волю да на радостях перепились. Что с них взять, если на страхе жить привыкли? Тут я улучил момент, свел лошадь, что пошустрее, и дал ходу. В сумке седельной кошель обнаружился с двумя сотнями талеров, так что на первое время хватило.

Ольгерд оглядел собеседника с головы до ног и хмыкнул.

– Двести талеров, говоришь? Если прикинуть, сколко стоит все, что на тебе надето, так серебро разбойничье в кошеле твоем, похоже, словно тесто взошло. Хватило его не только на первое время, но и на второе…

Шпилер, ни капли не смутившись каверзным вопросом, гордо поправил полу отороченного соболями кунтуша.

– А я тогда на эти талеры и не роскошничал. До городка ближайшего доскакал, нанял охочих людей, за татарами вслед кинулся. Они-то с ясырем шли непрытко, так что догнали на пятый день. Отбили полон, взяли трофей небедный. Саблю вот эту самую я у мурзы забрал. Стал думать, что делать дальше, решил от добра добра не искать. Остался в польной украйне, что меж Курском да Путивлем, собрал молодцов, начал ходить по лесам да степям. Места разбойные, шаек малых бегает там числом поболе, чем деревень в округе. Так вот и стал вольным охотником. Потом сговорился с засечным воеводой, чтоб на постой в крепости приходить, порох с пулями от него стал получать. А как опыту ратного поднабрался, пошел на службу проситься в Белгород. Тамошний воевода мне для начала поручение дал, на Дон съездить, к казакам… – На этих словах Шпилер понял, что сболтнул лишнего, и осекся.

– Да ладно уж, – усмехнулся Ольгерд. – В тайны твои мне лезть недосуг. Расскажи лучше, как здесь оказался.

– С Дона был послан в Киев, оттуда в Москву. Сейчас со срочной депешей бегу из Москвы в Киев, к воеводе, князю Куракину.

– А что, в Киеве теперь воевода московский правит?

– Он самый. Сразу же после Переяславской рады и поставлен. Только князь в самом городе силы никакой не имеет – сидит себе в замке на Киселевской горе, подати принимает да переговоры ведет. Гарнизон здешний составляет казацкий Киевский полк. Торговое сословие, блюдя Магдебургское право, подчиняется выборному бургомистру, у мещан свой войт, а монастыри, так те и вовсе по своему укладу живут. А сам ты теперь где, Ольгерд? Понимаю так, что теперь казакам служишь?

– В Любецкой сотне товарищем состоял. Сейчас вот еду к старшине, на службу проситься.

– Тогда тебе в Куреневскую слободу.

Тем временем барка пересекла Черторою, обогнула отмель и вошла в глубокую затоку, в дальнем конце которой обнаружилась точь-в-точь такая же, как и на оставленном берегу, деревянная пристань. Путники оживились и стали готовиться к выгрузке, разговор старых знакомцев прервался.

Сарабун, ждавший в стороне, чтобы не мешать беседе, вернулся к Ольгерду, поехал рядом.

– Был ли ты в Киеве раньше, пан Ольгерд?

– Не приходилось.

– Ну, тогда примечай. Хоть старая княжья столица давно уж нелучшие свои дни считает, все же нет на Руси города краше. Впрочем, что тут рассказывать – сам смотри!

Они вышли на другой берег острова. Ольгерд посмотрел. И охнул. Прозрачно-голубое, чуть тронутое осенью небо, по которому были разбросаны редкими клочками снежно-белые облака, перечеркивал гусиный клин. И этот клин, длинный и размашистый – весь, от тяжелого неутомимого вожака до летящих по краям легких суетливых погодков, целиком отражался в глади раскинувшейся перед ними большой воды. Водную гладь, шириною не меньше чем в полверсты, кое-где подернутую рябью, то здесь, то там пересекали ряды поплавков, удерживавших рыбацкие сети.

Привычный ему Днепр, в верхнем своем течении струящийся незнатной лесной рекой, каких на Руси десятки, здесь, под Киевом, вобрав в себя воды Сожа, Припяти и Десны, раскинулся под зеленой холмистой грядой размашистым важным боярином.

Теперь близость большого города ощущалась во всем. Перевоз был поставлен на широкую ногу – путников, собирающихся сразу с нескольких концов длинного лесистого острова, ожидали две большие барки и не меньше десятка разнобойных малых суденышек, чьи хозяева, наследники легендарного Кия-паромщика[30], перекрикивая друг друга, зазывали к себе безлошадных: «К нам давай, пан-господин! Переплывем – зевнуть не успеешь, а плату берем вдвое меньше против купеческой…»

Сторговавшись с хозяином барки, путники разместились на палубе. За речной суетой, подремывая под зеленой шубой густых лесов, вонзая в небо золото церковных куполов, вздымался киевский берег. У подножия ближнего холма, на ровном участке от откоса до берега теснились многочисленные деревянные домишки, огороженные несерьезным по нынешним временам частоколом. С трудом оторвавшись от любования речными красотами, Ольгерд продолжил прерванный разговор.

– Пока в плену был, что-то про Душегубца узнал?

– Отомстить ему хочешь? – прищурился Шпилер.

– А то, – коротко кивнул Ольгерд. – Остался за ним должок.

Шпилер, прежде чем ответить, помолчал, взвешивая слова.

– Вот тебе мой совет, литвин: лучше и не пытайся. Я за это время всякого навидался и смерти в глаза смотрел не раз. Но как взгляд его вспомню – мурашки по спине бегут. Разбойники в отряде шептались, что Дмитрий Душегубец с нечистым договор заключил, мол, оттого не взять его ни пулей, ни саблей.

– Слышали уже, – усмехнулся Ольгерд. – Оборотнями сейчас кого только не кличут, да только у страха глаза велики. Простая пуля не возьмет – серебряная достанет. Где сабля от тела отскочит, там кол осиновый без помех пройдет. Ты лучше говори, что сам видел, может, узнал, кто он и откуда?

– Как знаешь, литвин, – Шпилер пожал плечами. – Многого я прознать не смог. Душегубец ведь скрытный, слова лишнего не скажет. Однако похоже, что он не из простого люда, а боярских кровей.

– С чего взял?

– К языкам уж больно горазд. С татарами по-татарски лопотал. Когда воры по дороге костел обнесли, так он ксендза тамошнего сперва по-польски пытал, потом на латыни допрашивал. Еще подглядел я, как на отдыхе он книгу греческую читал. Опять же манеры у него самые что ни на есть шляхетские, а воинская выучка такая, будто он, словно рыцарь-крестоносец, с четырех годков в седле.

– Из дворян, говоришь? Ну и на кой черт ему промышлять разбоем? Такого любой с радостью на службу возьмет.

– Этого и сам не понимаю. Гордыни в нем – на трех царей, а делом занят мелким. С полюдья навару – что кошку стричь: шуму много, шерсти мало. Похоже, не хочет он в служивые люди. На московитов зол страшно, казаков всех презирает, над польской шляхтой смеется, а с татарами обращается словно с домашним скотом.

Барка пересекла Днепр и вошла в устье реки Почайны, где за косой открылась шумная торговая гавань. Широкая неуклюжая посудина привалилась бортом к причалу, холопы бросили сходни, и путники ступили на берег.

Вблизи нижний киевский город оказался большой тесной деревней, по сравнению с которой даже затерянное в лесах Замошье было образцом чистоты и порядка. А уж со Смоленском это сборище теснящихся глинобитных мазанок, над которыми изредка вздымались крыши богатых усадеб, беленые стены каменных церквей да шпили присутственных мест, сравнивать было и вовсе смешно.

– Что же город так плохо блюдут? – поинтересовался Ольгерд у Сарабуна.