Черный Гетман - Страница 20

– Добре. Ты ведь в Чернигов собрался? Так не в службу, а в дружбу доставь тамошнему сотнику этот вот пакет да позаботься о том, чтобы он по дороге чужим не достался.

– О чем разговор? Как в Чернигове буду – первым делом к нему и заеду. А вторая просьба какова?

– Вторая и того проще. Наш лекарь Сарабун мне живот прогрыз – просится отпустить его в Киев, на обучение в коллегию. Хочет науки одолеть да заиметь наконец патент врачевателя. Я ему денег дал на первое обустройство, письмо для ректора написал, мол, он раненых казаков после боя от верной смерти не раз и не два спасал. Ты уж хоть до Чернигова его проводи.

– Да не служба, пан сотник! Пошли к нему гонца, пусть собирается и не мешкает. Я подожду.

– Тут он уже, со мной приехал.

Ольгерд поднял голову. На обрыве, вслушиваясь издалека в разговор, мялся, кутаясь в балахон, маленький лекарь. В руках он неловко сжимал длинный повод, на котором пряла ушами невысокая крепкая лошаденка.

– Добро. Побеспокоюсь о нем.

– Ну а если в Чернигове не задержишься, то вот тебе еще одно письмо. Это в Киев, к куреневскому кошевому. Друг он мой старый, поможет тебе службу найти. Да и мне спокойнее будет.

– Поклон тебе низкий, отче. И за спасение, и за заботу. Паром вот уже готов. Давай прощаться, пора коней по мосткам вести.

– Ну прощай, Ольгерд. Слово тебе даю: как прознаю про судьбу невольного вашего разлучника, сообщу тебе враз, где бы ты ни был. А до того поспешностей не твори. Ты ведь Ольге живой и здоровый нужен.

Паром отошел от берега и под тревожный храп коней двинулся наискось через реку.

Ольгерд, не решаясь глядеть назад, рассматривал медленно приближающийся лес. Не слышал, как подошел к нему Сарабун. Долго ждал лекарь, чтоб слово вставить, наконец решился, заговорил:

– Ты уж не терзайся так, господин. У панны Ольги спиритус, дух то есть, покрепче, чем у многих воинов. Справится она с горем, любовь свою запросто не отдаст. Так что все у вас еще впереди.

Глянул Ольгерд на лекаря, усмехнулся горько в усы.

– Да ведь не только в ней одной дело, пиявочный мастер. У меня ведь тоже своя клятва есть. Ни Ольге, ни сотнику я того не рассказывал, что поклялся двоим обидчикам за родню свою отомстить. Да только слабость проявил – как ее встретил, так на службу легкую пошел, в Лоеве остался…

– Двоим? – удивился лекарь. – Про первого ведаю. Ты рассказывал. Это тот разбойник, что дом твой разорил. Кто же еще?

– Второй – тот, кто в поместье моем поселился. За то, что от царя Михаила он наш родовой надел получил, зла не держу – не он моих отца и матушку убивал. За другое наказать должен. Я ведь, когда мальчишкой из полона сбежал, не сразу к казакам подался – первым делом воротился домой. Весь в обносках, три дня не ел, спал в лесу. Подошел к нему чуть не с поклоном: так, мол, и так, вырос я под этой крышей, возьми хоть дворовым, хоть казачком, хоть свиней пасти, некуда мне больше податься. Верно служить тебе буду, о том, что вотчина здесь моя, ни полусловом не заикнусь.

– И что же он?

– Ништо. Выслушал до последнего слова, развернулся, кликнул своих конюхов да приказал меня гнать плетьми до самой реки. Те спину мне исхлестали, дождались, пока я на ту сторону переплыву да крикнули, мол, хозяин велел передать, что если еще вернусь, то самолично пристрелит как зайца. Так что сперва я найду Душегубца и с ним поквитаюсь, а потом уж вернусь в свой родной Ольгов и со стрельцом тем поговорю по душам…

Из окон верхнего клета река смотрелась как на ладони. Ольга с Тарасом стояли у распахнутого окна, наблюдая за тем, как на той стороне сводят на берег и грузят вьюками лошадей.

– Ладный бы муж тебе был, а мне помощник, – вздохнул тяжко сотник Тарас. – Ох и неправа ты, Оленька. Ох неправа. Он ведь, даром что безземельный, а непрост. Я людей навидался и княжью кровь от холопской могу на раз отличить. Нам бы, казакам, вот такого в гетманы. Пусть и дальнего, но потомка великих князей литовских, а не худородного Хмеля-Абданка с его чигиринами да субботовыми.

– Не береди душу, дядюшка. И так себя чувствую, словно в гроб положена. Будь проклята эта клятва моя.

– Ну так за чем дело стало? У иудеев хитроумных да мусульман коварных нужно учиться, как заповеди с клятвами обходить. На то и попы, чтоб епитимьи накладывать да грехи отпускать.

– Может, и так. Но я же на иконе родовой клялась. Вот она и сейчас здесь в углу стоит. Клятву словами опутать да обойти, словно камень, на дороге лежащий, задача невелика. Да только как дальше жить? Икону из дому убрать, чтоб не глядела вечным укором? Род наш проклят и без того. Заговоренная – что чумная, много ли счастья Ольгерду принесу?

– Так-то оно так. Да больно уж мне жаль вас обоих. И зачем только покойный Иван тебя в честь селения этого злополучного назвал? Говорил же я тогда, не называй дочь в честь поместья. А он в ответ: примета, мол, добрая. Вот и вышло все таким добром, что хоть в петлю лезь. Будь проклят тот день, когда брату пожаловали этот Ольгов…

Не слыша дядю, Ольга глядела на исчезающие в лесу конные фигурки. Глаза ее застилали слезы.

Ольгерд пустил коня к береговой кромке и с сомнением оглядел неширокую водную преграду:

– Это и есть, что ли, Днепр?

– Нет, пан Ольгерд, – отозвался, подъехав, Сарабун. – Борисфен чуть дальше, за островом, а сие перед нами протока, рекомая Чертороя.

– Чертороя? – усмехнулся Ольгерд. – Однако. Такое название заслужить еще нужно…

– Так и есть, – перекрестился лекарь. – Место это издавна почитают как гиблое, нехорошее. Мол, черти здесь в полную луну воду роют, от того и буруны на воде. Говорят, что на Ивана Купала тут русалки в камышах пляшут, путников в омуты манят. Ох, скорее бы перевоз…

К тому времени, когда из-за длинной отмели появилась большая барка, приводимая в движение десятком дюжих гребцов, у небольшой деревянной пристани скопилось изрядно путников. Были здесь пешие богомольцы, идущие на поклон к пещерным мощам, возвращающиеся в город мещане, купец с двумя укрытыми рогожей телегами да несколько служивых людей, среди которых Ольгерд с радостью и удивлением вдруг обнаружил знакомое лицо.

– Шпилер? Живой!

Молодой, небедно одетый всадник, услышав свое имя, обернулся. Глаза его расширились в изумлении.

– Ольгерд! Ты ли это?

– Как видишь.

За время, прошедшее с тех пор, как они расстались в лесу, Шпилер не только возмужал, но и определено добился некоторых жизненных успехов. Добрый походный конь, которого он вел за собой в поводу, ничем не напоминал давешнюю клячу, сам искатель приключений был одет в новый кунтуш, а на ногах у него алели щегольские сафьяновые сапоги. Его оружие было под стать одеже: торчащий за поясом добрый голландский пистоль, кривая татарская сабля и притороченный к седлу кремневый мушкет ясно говорили о том, что бывший товарищ по несчастью времени зря не терял, сумел-таки за прошедший год поднабраться опыта и стал настоящим бойцом.

«Не к Душегубцу ли на службу пошел?» – с тревогой подумал Ольгерд. Но, глядя на открытое, сияющее лицо Шпилера, от мысли своей почти отказался. Рассудил про себя так: даже если в разбойниках состоит, тем лучше – сам же на главаря и выведет.

Шпилер, отметая все подозрения, светился искренней радостью:

– Но как же ты спасся, Ольгерд? Оставлен ведь был израненный в дремучем лесу.

– Повезло, – не вдаваясь в подробности, ответил Ольгерд. – Путники случайные подобрали. Но как тебе-то удалось из плена уйти?

– Сбежал, – улыбнулся Шпилер. – Только не сразу, а погодя. После того как тебя помирать бросили, Душегубец более потех не устраивал, на привалах не рассиживался. Шли мы без продыху аж до самого пограничного Путивля. Город обошли стороной, углубились в степь на полсотни верст, а там, оказалось, воров наших басурмане ждали. Продали им разбойники весь ясырь да двинули в брянские леса.