Черный Гетман - Страница 15
Помолчал Ольгерд, перед тем как сотника обидеть. Спасителю своему отказывать не хотел, но давно уже принял решение: как первых новобранцев вышколит – уйдет из Лоева. Мысль у него была одна – сходить на войну, талерами разжиться да успеть выследить Душегубца, пока того не изловили стрельцы из разбойного приказа. Каждый вечер, закрывая глаза, он видел родной Ольгов, отчий двор и кол, в землю вбитый на том самом месте, где стоял тогда конь погубителя, а на колу Душегубца, умирающего в страшных муках…
Он вдохнул, чтобы вымолвить слово отказа, после которого останется лишь собрать пожитки, но осекся от нежданной помехи.
– Дядюшка! Ольгерд! – В дверь залетела Ольга. Улыбнулась, как жемчуга показала. – Морс клюквенный горячий поспел. Велеть чтоб подали?
– Вели, дочка, – растаял сотник. Глянул на Ольгерда со значением, усмехнулся себе в усы. – Наш Сарабун глаголит, что напиток сей для здоровья весьма полезен. А уж после тяжких ран – особо. Мы тут сейчас уж совет свой закончим, так что давай, к столу приходи. Подарки, что в Киеве взял, буду тебе показывать.
Девушка всплеснула руками, зарделась и кинулась обратно хлопотать. Совсем было ушла, но вдруг обернулась и бросила на Ольгерда озорной быстрый взгляд. Перехватил его Ольгерд. В стол потупил глаза. Приготовленный отказ застрял вдруг комом в горле. Он нахмурился, глотнул из кружки медовухи и, сам себе удивляясь, словно мыслей иных не держал, выговорил рассудливо:
– Что же, пан сотник. Прав ты, как ни крути. Нечего за журавлем гоняться, коли синица в руки сама летит. Пойду я к тебе на службу.
Разгладились морщины на лбу у старого казака: чуял, видать, что может и отворот получить. Крякнул Тарас довольно и потянул саженную руку в дальний конец стола, где в окружении копченостей и солений дожидалась своего часа бутыль доброй горилки.
С тех дней, когда Ольгерд ушел из Смоленска, прошел без малого год. Проскочила бегом зима, пришла весна, вздыбила воды Днепра и Сожа, понесла хрустящие льдины к далекому Запорожью, выплеснула речные воды на заливные луга. Потешив рыбаков, сошла полая вода, и поднялись на выгонах густые сочные травы. С купальскими забавами пришло мягкое полесское лето.
С кочуровского хутора, не желая стеснять хозяев, Ольгерд съехал еще весной. Выискал в городишке мещан с просторным домом и доброй стряпухой, определился на постой. Квартирантом он был спокойным. Жил тихо, безобразий не чинил, уезжал часто, платил щедро, благо жалованье в три сотни талеров – в нищем Полесье деньги громадные – позволяло не скопидомничать. Жизнью нынешней был он вполне доволен, единственное, чего не хватало, так это Ольгиных разносолов. Да, положа руку на сердце, и самой девушки, к которой он за время жизни на хуторе прикипел душой. Потому, хоть до стрельбы по дичи был равнодушен, прознав, что сечевики-ветераны со всей округи задумали большую многодневную охоту под Любечем и берут с собой жен да детей, сам напросился в сотникову свиту.
Раны у Ольгерда давно прошли, и он с головой ушел в войсковые заботы. А дел у наемника-компанейца было невпроворот. Вышколив первый свой десяток и передав его новому казаку лоевского коша, Ольгерд отобрал самолично очередных новобранцев и снова гонял их семью потами, перемежая наставнические дела с гарнизонной и волостной службой. Возглавляя охранников-гайдуков, ездил с сотником Тарасом то в Любеч, то в Чернигов, то в Нежин. Мотался по приписанным к сотне селениям, грамоты старостам развозил, подати собирал. Два раза ходил на объявившихся по лесам разбойников. Была это сугубая мелочь: беглые холопы всех мастей да дезертиры, от голода да с отчаяния нападавшие на запуганных полесских крестьян. Разговор с пленными был коротким – опушка леса вблизи села, чтоб видели холопы, как новая казацкая власть про них печется, сук потолще да веревка покрепче. Все надеялся повстречаться с Душегубцем, да не пришлось. Пропал загадочный Димитрий, словно в воду канул – то ли затаился после большой добычи, то ли погиб.
Добравшись до поляны, где раскинулся охотничий лагерь, Ольгерд спрыгнул с коня, бросил повод недавно заведенному джуре[25], огляделся. В дальнем конце под присмотром казачков пасся целый табун скакунов один другого краше – собравшиеся казаки не бедствовали и в лошадях толк знали. Чуть в сторонке, выложенные в два ряда, проветривались седла – простые невзрачные и богатые, расшитые золотом и серебром. Ближе к нему, под деревьями, вразнотык стояли телеги, на одной из которых сидела, болтая ногами, обутыми в алые сафьяновые сапожки, Ольга.
Первый загон еще на рассвете провели хозяева, любецкие казаки. Подняли с болотца загодя присмотренное кабанье стадо, положили свинью и двух секачей, так что приехавших к полудню гостей ждали вывешенные на суку освежеванные туши, под которыми, приготавливая обильный обед, суетились дворовые люди. Ольгердовы копейщики, сменив пики на окованные железом рогатины, были отправлены в загон под руководством Олексы Поповича, давно уж ставшего правой рукой бывшего десятника. Самого же Ольгерда Тарас, углядев, немедля вытребовал к столу.
Одобрительно поглядев на бурлящий пятиведерный казан, от которого шел кружащий голову аромат сдобренной травами отварной дичины, Ольгерд направился к персидскому ковру, уставленному бутылями да блюдами, вокруг которого, ожидая начала пира, расположились казаки. Все это были зрелые мужи с властными мясистыми носами и шрамами на суровых обветренных лицах. Сечевики, с малых лет не знавшие другого промысла, кроме войны, имевшие собственные владения, но считавшие дни до весны, когда сойдет распутица, чтобы, оседлав коня, отправиться в Запорожье, где ожидает их новый поход.
Многих из тех, кто сейчас, развалившись у походного стола, пил вино, горилку или посасывал на турецкий манер редкую, но помалу входящую в обиход люльку с кислым табачным листом, он уже знал. Из Черниговского полка – седневский сотник Яков Полежай и слабинский Иван Тризна, Семен Герасименко из Ични, бывший борзнянский полковник Самойла Курбацкий да Савва Мишуренко из Батурина. Были еще кошевые атаманы из разных мест и простые реестровые казаки, знакомые и незнакомые, в общей сложности десятка полтора числом. Всех их, насколько был Ольгерд посвящен в непростые расклады казацкой старшины, объединяли две вещи – сечевое братство и недовольство нынешним своим положением. Старый Тарас намекнул перед самым выездом, что затеянная охота была лишь предлогом. Для всех объявили, будто видели в здешних глухих местах редкого белого зубра, на самом же деле лоевский сотник хотел вдали от чужих глаз и ушей потолковать с верными, проверенными людьми.
Война, начатая русским царем, судя по всему, подходила к концу. Со взятием Вильно Литва склонилась под стрелецкими бердышами, а гетман Радзивилл, примеряя корону великого князя, вел со шведами переговоры о конкордате. Новый шведский король Карл Густав вторгся в коронные земли Польши и занял ее, почти не встречая сопротивления шляхты. Его гарнизоны уже стояли в Варшаве и Кракове. Мало кто сомневался в том, что Речь Посполитая, недавно еще раскинувшаяся от Черного до Балтийского моря, доживает последние свои дни. А потому нужно было думать, как жить дальше.
Большой кровью достались мятежным запорожцам земли и привилегии, и многие опасались, что, присягнув русскому царю, они, вместо того чтоб спокойно управляться на новых своих маетках, попадут из огня да в полымя.
Что говорить, русский царь стелил пока мягко. Число реестровых казаков положил такое, что хоть каждый день ему свечки ставь во здравие – в шестьдесят тысяч сабель против тех шести, что оставил польский король. Хлебное жалованье казакам поставил, войску дал в походах погулять, на Литву воевать взял Ивана Золотаренка, а с ним двадцать тысяч сабель. Но казаки, новые хозяева Украины, себя уже ощутили шляхтой, со своими собственными вольностями и сеймами, а потому, наглядевшись на жизнь московских стрельцов, безропотно подчинявшихся царской воле, хоть как их польская шляхта ни притесняла, стать служивыми людьми не рвались. И все было бы хорошо, если бы не окончательно утвердившаяся в ближайшем круге старого, почти все время хворающего гетмана Богдана-Зиновия чужая, «нехорошая» семья корсунских мещан Золотаренков. О том и шел застольный разговор.