Черный Гетман - Страница 10

Вторым делом, чуть отдохнув, вырезал и заточил две крепкие дубовые остроги. Теперь, случись по пути речушка, можно и рыбы набить. Огнем бы еще разжиться, и совсем хорошо. Но разбойники, взяв в плен, отобрали все, что было при нем, – в том числе и надежное походное кресало.

Уголек бы завалящий, подумал он, разглядывая чернеющее посреди поляны кострище, которое осторожные тати, уезжая, залили водой. Хотя, чем черт не шутит… Ольгерд опустился на колени и начал ковырять ножом мокрые угольки. Расчистив площадку, те угли, что посуше да покрупнее, разложил на солнышке. Пристроился сбоку, тихонько подул, подождал, подул еще. На двух угольках посерели пепельные бока, а по кромке засветило желто-красным. Подкинул сухой травы, снова подул. Над травой закурилась тонкая струйка дыма, и через некоторое время заплясал огненный язычок. Огонь – это и тепло, и свет, и защита от зверья. Но главное – горячая пища.

Оставив ненадолго бесценный костерок, Ольгерд привыкая заодно к костылю, допрыгал до деревьев, осмотрел стволы, нашел на одном нарост, ковырнул ножом, срезал, заглянул вовнутрь, довольно кивнул. Гриб-трутовик будет тлеть, сохраняя огонь, два, а то и три дня, имея его при себе, за огонь можно не опасаться. Кряхтя, обошел вкруг поляны, выдернул из мха с десяток белых грибов, вернулся к огню, поджарил на прутиках, пообедал. На сладкое обобрал примеченный еще с утра ежевичник и отправился в путь.

О месте своего нахождения Ольгерд не имел ни малейшего представления, потому решил двигаться по следу разбойничьего отряда. Не будут же они, в самом деле, до белых мух по лесам кружить да от людей хорониться, рано или поздно выйдут в обитаемые места.

Шел, точнее, скакал с длинными передыхами до самого заката. Как только солнышко собралось на покой, сделал шалашик из еловых ветвей, развел костер, поужинал снова грибами и ягодами. Уснул сразу же, как коснулся головой пахучего елового ложа. Снов не видел. Проснулся после рассвета. Нашел росистую ложбинку, кое-как утолил жажду, продолжил путь.

Вроде бы шел сторожко, высматривая на деревьях следы от когтей, какими лесные хозяева метят свои угодья, но зверя все-таки проглядел. Вынырнув словно из-под земли, перед ним, загораживая проход меж двух сосновых стволов, расставив широкие лапы, возник волк. И не просто волк, а умудренный жизнью матерый волчище. Волк глядел на Ольгерда. Ольгерд в ответ разглядывал возможного противника. А посмотреть было на что. Густой, словно зимний, черный вверху мех. Крепко сбитое тулово, широкая грудь, пальцы на комлистых лапах плотно сжаты. Лобастая голова с маленькими ушами и темными полосами вокруг белых щек. Хвост недлинный, в меру пушистый. В отличие от собачьего, волчий хвост не виляет и не топорщится, а потому намерений зверя не выдает. Пойди его пойми, чего задумал – то ли кинется, метя в горло, то ли, не желая рисковать, уступит дорогу и в один прыжок исчезнет в чаще…

Испуга особого Ольгерд не испытал. Волки в эту сытную пору в стаи не сбиваются. Делают это лишь зимой, когда голодно. Сейчас на дворе сентябрь, в лесу мелкой дичи с избытком, зачем ему человек? Но показать зверю зубы следовало в любом случае. Он медленно поднял и выставил вперед острогу. Волк в ответ прищурился, вздыбил загривок, но с места не сдвинулся ни на шаг. Ольгерд набычился, сам сделал шаг вперед. Волк густо взлаял, словно пытаясь что-то сказать. В ответ ему из глубины леса донеслось разноголосое тявканье и подскуливание. Ольгерд вздохнул облегченно и опустил острогу.

Теперь понятно, в чем дело. Волки не охотятся близ своего семейного гнезда. Он собственными глазами несколько раз наблюдал на охотах, как серые полугодки мирно играют вместе с молодыми косулями. Но потомство свое лесные разбойники защищают отчаянно и жестоко, так что теперь нужно было дать понять главе семейства, что он не собирается обидеть щенков.

Ольгерд свернул с пути и двинулся в обход по широкой дуге. Волк постоял еще немного, словно убеждаясь в том, что от его единственного врага – человека не нужно ждать подвоха, и растворился меж деревьев так же неуловимо, как и возник.

Желая уйти как можно дальше от волчьего логова, Ольгерд двигался без привала до вторых звезд. Устал несказанно, разбередил больную ногу, но на земле ночевать не рискнул. К счастью, на пути подвернулся раскидистый дуб с низкими ветками. Забрался кое-как, выбрал место, устроился на ночлег.

Когда проснулся, подивился, как не грохнулся вниз. Тело ныло от неудобной позы, нога разболелась пуще прежнего. Сперва решил устроиться на долгий дневной отдых, но передумал. Похоже, что от раны началась горячка, а потому нужно идти, пока есть силы. Иначе погибель верная.

Шел долго, все медленнее и медленнее. Вначале от рощи к роще, позже от дерева к дереву. Не хотелось уже ни есть, ни пить. Боль от ноги разбежалась по всему телу, а к вечеру его начал колотить озноб. Ночь хотел опять провести на дереве, но и тут удача повернулась к нему спиной – пошел чистый, почти без подлеска сосняк, где нижние ветки начинались выше его роста.

На рассвете охвативший его морок ненадолго отступил. Но только для того, чтобы показать всю тщету дальнейших усилий. На толстом сосновом стволе, вершках в десяти от земли, он разглядел ободранный участок. На следах, процарапанных мощными когтями, застыли капли золотистой смолы. Такими метами волки отмечают свои охотничьи угодья.

Зверя, вынырнувшего из чащи, он уже ждал. Поглядев серому в глаза, прочитал себе приговор. На самом-то деле волки больше не охотники, а падальщики. Главная для них добыча – больная дичь. То, что хромающий человек – не жилец, волку стало ясно гораздо раньше, чем понял это сам Ольгерд. Несмотря на полуобморочное состояние, а может, именно благодаря ему, он читал волчьи мысли, словно с листа. Хозяин здешних чащ соблюл лесной закон, дождался, пока Ольгерд не удалится от гнезда и не выйдет в охотничьи угодья, и теперь намеревался идти до конца. Но еще Ольгерд понял, что серый, явно умудренный жизнью и знающий что почем, все же не собирался за здорово живешь нападать на бредущего человека. Понимая, что он жив, пока стоит на ногах, Ольгерд собрал остатки сил и двинулся вперед.

Сколько продолжалась эта тягучая погоня, он не знал. Волк следовал шагах в десяти, иногда ненадолго исчезал, но неизменно возвращался. Пару раз забегал вперед, заглядывал в глаза, словно оценивал – можно уже напасть или стоит повременить.

В какой-то миг, когда в голове снова ненадолго прояснилось, Ольгерду показалось, что деревья стали расти реже. Он обернулся. Волк, уже ничего не опасаясь, шел за ним в двух шагах. Ольгерд из последних сил ругнулся, переставил костыль, двинулся дальше, думая лишь об одном – не упасть. Но с каждым шагом удерживать собственное тело становилось все труднее и труднее. Наконец, сбившись с шага, он сделал упор на больную ногу и охнул от боли.

Все понявший волк, всерьез готовясь к завершению загона, обежал вокруг и перегородил дорогу. Теряя сознание, Ольгерд глянул серому прямо в глаза. В выражении изготовившегося к броску хищника не было привычного хитровато-простецкого прищура. Он смотрел на добычу хмуро, оценивающе, видя в ней уже не живое существо, а набивающее брюхо горячее мясо. И это выражение было точь-в-точь таким, каким смотрел на Ольгерда главарь – Душегубец. По спине у Ольгерда пробежал мороз. Он вспомнил, наконец, где видел раньше этого человека, и на время позабыл про боль и усталость.

По глазам полоснула вспышкой череда оживших воспоминаний. Тяжелые ворота отцовского городца словно сносит половодьем, и внутрь врывается озверевшая конно-пешая лава. Со всех сторон грохочут пищали. От факелов, заброшенных на крышу дома, вверх вздымается дымный столб.

Он, мальчишка, приехавший к родителям на лето из монастыря, где обучался чтению и письму, прячется в заросшем лебедой узком простенке меж баней и сараем. Неравный суетливый и заполошный бой мелькает перед ним криками и беготней. Он не сразу понимает, что валяющиеся то здесь, то там бесформенные кули – это убитые люди.