Черный Ферзь - Страница 28

— Так ты за ним в космос полетела?

— Ага.

— Сумасшедшая.

— Вещь. Вещь не может обходиться без хозяина. Вещь решила стать космонавтом, разыскать его в Периферии, снова принадлежать ему. Самое смешное, что это ей почти удалось… К несчастью, некоторые мечты сбываются.

— И что?

— Короткая встреча на перекрестке дорог… Он учился орудовать мечом, чтобы успешнее спрямлять чьи-то там пути, а она готовилась к участию в очень гуманной, но опять же никому, кроме человечества, не нужной операции. Дура. Дура. Дура.

— …

— Нет, молчи, — теплая ладонь прикрывает рот. — Ничего не говори. Когда женщина рассказывает о старых любовниках, новым лучше помолчать… Заткнуться… Как сейчас помню тот день… Величайшие дюны во вселенной. Океан. И он. Бог. Властелин того мира, который навеки сгинул. Первое, что увидела вещь, — он так и не вывел шрам. Самое яркое воспоминание — он, еще мальчишка, стоит бледный, из вспоротой костяным ножом руки хлещет кровь, а он улыбается и спрашивает: «А теперь?» И представляешь, вещи стало приятно. Нет, не так. Вещь вдруг ощутила, что она — вещь. Во веки веков. Она вновь обрела смысл собственного существования. Хозяин вправе поменять вещь, но вот сама вещь не в состоянии поменять хозяина…

— …

— Я же сказала — молчи. Хозяин вправе… Но вещь опоздала. Из хозяина сделали блестящего специалиста по спрямлению чужих исторических путей, но некудышного спрямителя своей собственной судьбы. Одной ногой он уже был там — в темном, грязном, зачумленном мире, он даже с дурацкими мечами не расставался, таскал их повсюду. И его совершенно не интересовали выброшенные вещи… Он же не антиквар, ха-ха-ха. Даже любовником он оказался посредственным… Видишь, какая я стерва? Но уж лучше быть стервой, чем ненужной вещью.

— …

— В результате вышло как вышло. Брошенная вещь почти провалила важнейшую операцию человечества, и ее запихнули подальше — к таким же выброшенным вещам так и не понятого назначения, где она бы и прозябала до своего полного износа, если бы не чудо… Хотя, почему чудо? Параграф музейного устава, гласящий, что музейные экспонаты не выдаются никому, даже господу богу, на руки, и если кто-то, даже господь бог, пожелает с ними поработать, то для этого ему придется явиться в музей, продемонстрировать соответствующий уровень компетенции и получить в свое полное распоряжение необходимую аппаратуру, интересующий его экспонат и любые консультации специалистов. И небольшое примечание: в случае необходимости вывоза экспоната в место своего бывшего местонахождения, музей готов рассмотреть прошение о его выдаче, если соответствующая необходимость будет веско мотивирована, и обеспечить его сопровождение музейными специалистами. Вот это и есть чудо…

Странные тени чудились внутри стен, светящихся тусклым золотом окаменевшей смолы. Словно и здесь миллионы лет назад неведомые создания увязли в субстанции колоссального строительства, что развернули неведомые чудовища во имя неведомой цели. Увязли, оцепенели, окаменели ценными мушками, пялясь мертвыми фасеточными глазами в пустоту времен, что протекли с тех пор, когда в здешних коридорах вновь появились разумные существа.

— Очень похоже на брошенные приполярные города, — сказал Навах.

— Похоже, да не совсем, — Планета присвистнул. — Отсюда они ничего не успели демонтировать. Можно прибавить свет?

— Да, конечно, — Навах ткнул клавишу, и пронизывающее сияние заиграло на потеках и гранях.

— Мы живем во тьме, иначе нам был бы не нужен свет, — пробормотал Планета.

Иллюзия пустоты исчезла. Странное ощущение, но казалось, что свечение ламп медленно впитывается в губчатую поверхность множеством ручейков, которые поначалу медленно, а затем все быстрее и быстрее растекаются по древним, пересохшим световым руслам, заполняя до того невидимые полости и каверны, распадаясь на сверхчистые радужные потоки, чтобы затем причудливо перемешиваться попарно, по три, по четыре, создавая бесчисленные вариации цветов и оттенков на зависть художнику-хроматисту, а в конце концов все-таки опять слиться в тончайшие нити ослепляющего белого света — точно координатные линии, нанесенные на псевдосферу наглядной демонстрации аксиом неевклидовой геометрии.

— Потрясающе! — только и смог промолвить Навах, сжимая кулаки так, что ногти почти до крови впивались в ладони. — Жаль, Кудесник отказался сюда спускаться!

— Кудеснику кудесниково, а Наваху навахово, — усмехнулся Планета.

Навах не обратил на слова Планеты никакого внимания. Он был потрясен. Он был очарован. Ему вдруг показалось, что каким-то чудом оказался за кулисой вселенной и вместо примитивного и унылого механизма, творящего поддельные чудеса на сцене, вдруг узрел если не самого творца, то зримые следы его подлинного присутствия. Ему хотелось все потрогать, ко всему прикоснуться, точно маленькому ребенку. Ему внезапно захотелось нарушить царящую здесь тишину совсем уж несуразным криком: «Счастья! Всем! Даром! И пусть никто не уйдет обиженным!»

Навах повернулся к Планете, и тот увидел, что щеки специалиста по спрямлению чужих исторических путей, железного человека, мастера скрадывания и имперсонации мокры от слез, как у расчувствовавшейся барышни:

— У меня совершенно дурацкое ощущение, будто я вернулся домой, — он положил руку на сердце. — Чудовищный приступ ностальгии… Никогда и нигде не испытывал ностальгии, но это, наверное, она и есть…

Планета внимательно всматривался в лицо Наваха.

— Я ведь даже не имею права на подобное открытие… Я понимаю. Я все понимаю. Я лишь оказался в нужном месте в нужный час… Никудышный специалист, который всю жизнь мечтал стать зоопсихологом, а оказался совершенно непригодным… — он закрыл лицо руками, став похожим на стеснительного ребенка. Преображение оказалось настолько стремительным и подлинным, что Планета вздрогнул.

— Как же я хотел вернуться из тех миров, — глухо пробормотал Навах из-за ладоней. — Все бросить. Всех предать. И вернуться на планету. И никогда не покидать ее. Еще бы немного, и я бы сорвался. Я бы побежал сломя голову. Через всю вселенную. Туда, откуда раздается зов…

— Зов? — переспросил Планета. — Какой такой зов, Навах?

Не открывая лица, Навах пожал плечами. Опустил руки, и совершенно трезвым голосом, без единого следа возбуждения сказал:

— Фигура речи. Просто фигура речи.

— С тобой все в порядке?

— Со мной все в порядке, — Навах сделал стремительный шаг вперед и ухватил Планету за ворот куртки. — Зачем я здесь? Зачем?!

Планета изобразил широкую улыбку ничего не понимающего человека:

— Навах, о чем ты?

— Почему меня притащили сюда?! Почему среди сотен специалистов по Вандерерам выбрали именно меня, к Вандерерам никакого отношения не имеющего?! Почему в экспедиции оказалась еще и она?!

— Кто она?! — заорал Планета. — Ты вообще в своем уме?! Возьми себя в руки! Мальчишка!

Навах повернул кулак так, чтобы ткань еще больше натянулась, глубже впиваясь в горло Планеты. Планета побагровел, захрипел. Навах приблизил к нему лицо и жутко осклабился, точно изготовившись вцепиться зубами в пористый потный нос. Планета дернулся, Навах отлетел и упал на спину. Но тут же вскочил, чтобы оказаться в жестких объятиях Планеты.

— Успокойся, только успокойся, — прошептал ему на ухо Планета. — Мы сейчас с тобой оба успокоимся и поговорим. Мы будем спокойны, как два носорога, договорились?

— Мы будем спокойны, как два носорога, — подтвердил Навах и обмяк.

Планета разжал руки и отступил.

— Ты чертовски шустр, мой мальчик. И чертовски догадлив.

— Что вы хотите сказать?

— Добро пожаловать домой, мой мальчик.

Навах упал на колени, зажал уши руками и жутко закричал.

— Ее здесь нет, — Шакти продолжала ощупывать сложенную грудой амуницию. — Почему-то ее здесь нет…

Сворден Ферц не мог обернуться, потому что перед ним стояло давешнее собакообразное и насуплено взирало на него исподлобья. Не шевельнуться под пристальным взглядом выпученных глаз.