Черный дом - Страница 33

– По крайней мере будет в безопасности, – все тот же голос вороны Горг. Однако плетеная рыбацкая корзина, появившаяся на кухонном столе, пока она спала, вроде бы говорит об обратном, отрицает всю концепцию безопасности. Откуда она взялась? И что на ней белеет?

– Записка, – говорит она и встает. Как лунатик, пересекает небольшой участок пола между креслом-качалкой и столом. Записка – сложенный листок бумаги. Поперек надпись: «Сладкая Джуди Синеглазка». В колледже так звал ее один ухажер, до того, как она познакомилась с Фредом. Она попросила не называть ее так, эта слащавость раздражала, но он забывал (как она подозревала, сознательно), и она с ним рассталась. И теперь это глупое прозвище вновь насмехалось над ней.

Джуди, не отрывая глаз от записки, открывает кран холодной воды, складывает ладони лодочкой, наполняет их водой, пьет. Несколько капель падают на «Сладкую Джуди Синеглазку», размазывают ее имя. Написано перьевой ручкой? Чудеса, да и только! Кто сейчас пишет перьевыми ручками?

Она тянется к записке, отдергивает руку. Звук, доносящийся из корзины, становится громче. Какое-то гудение. Это…

– Это мухи, – говорит она. Вода смягчила горло, и голос уже не такой хриплый, но Джуди кажется, что она по-прежнему говорит, как ворона Горг. – Ты знаешь, как гудят мухи.

Возьми записку.

Не хочу.

Да, но тебе НУЖНО ее взять! Бери! Куда подевалась твоя СИЛА ВОЛИ, трусишка ты эдакая!

Хороший вопрос. Чертовски хороший вопрос. Язык Джуди облизывает верхнюю губу и губной желобок. Она берет записку, разворачивает ее.

Извините, почка только одна. Вторую я поджарил и съел. Вкуснятина необыкновенная.

Рыбак.

Нервы в пальцах, ладонях, запястьях и предплечьях Джуди Маршалл внезапно отключаются. Лицо бледнеет настолько, что на щеках становятся видны кровеносные сосуды. Записка выпадает из пальцев и планирует на пол. Вновь и вновь выкрикивая имя сына, она откидывает крышку рыбацкой корзины.

Внутри блестящие красные «колбаски» кишок, по которым ползают мухи. Морщинистые легкие, насос размером с кулак, который служил ребенку сердцем. Лиловый шматок печени и… одна почка. Внутренности кишат мухами, и весь мир – горг, горг, горг.

В солнечной тишине кухни Джуди Маршалл начинает выть, и это вой безумия, вырвавшегося из клетки безумия, в которое погрузился ее рассудок.

Батч Йеркса собирался быстренько выкурить сигарету и вернуться на рабочее место: в день Клубничного фестиваля всегда полно дел (отметим, что добросердечный Батч, в отличие от Пита Уэкслера, не питает ненависти к этому празднику). Но тут из крыла «Колокольчик» вышла Петра Инглиш, они разговорились о мотоциклах, и двадцать минут пролетели как один миг.

Он говорит Петре, что ему пора, она говорит, что нужно во всем видеть светлую сторону, а темную стараться не замечать. Батч проскальзывает в дверь, за которой его ждет неприятный сюрприз. Чарльз Бернсайд, вот дрянь, стоит рядом со столом Батча и держит в руке камень, который Батч использует как пресс-папье (его сын сделал его прошлым летом, в лагере, во всяком случае надпись, и Батч думает, что это круто). Батч ничего не имеет против пациентов «Центра», он бы отчитал Пита Уэкслера, если б узнал, как тот тушит окурки, насчет того, чтобы заложить – речи нет, но он не любит, когда трогают его вещи. Особенно этот старик, который более чем мерзок, когда ему отшибает остатки ума. Как сейчас. Батч это видит по глазам старика. Настоящий Берни Бернсайд вернулся, возможно, в честь Клубничного фестиваля.

Что же касается клубники, то Берни, похоже, ею уже полакомился. На губах и в уголках рта алые следы.

Но на алое Батч и не смотрит. На Берни и другие пятна. Коричневые.

– Не хочешь убрать с него руку, Чарльз? – спрашивает он.

– Убрать с чего? – любопытствует Берни и добавляет: – Подтиральщик.

Батч не хочет говорить: «С моего любимого камня». Звучит глупо.

– С моего пресс-папье.

Берни смотрит на камень, который только что положил на стол (на нем были кровь и волосы, когда он выходил из туалетной кабинки, но раковины и нужны для того, чтобы смывать грязь). Опускает руку.

– Вымой меня, болван. Я обделался.

– Это я вижу. Но сначала скажи, не растащил ли ты свое дерьмо по всей кухне. Я знаю, ты там был, поэтому не ври.

– Ходил мыть руки, – отвечает Берни и показывает руки. Они шишковатые, но розовые и чистые. Даже под ногтями нет грязи. Он точно их вымыл. Потом добавляет: – Дрочило.

– Пошли со мной в ванную, – говорит Батч. – Дрочило-подтиральщик вымоет тебя.

Берни фыркает, но идет с готовностью.

– Приготовился к танцам? – спрашивает Батч, чтобы что-то сказать. – Начистил ботинки, большой мальчик?

Берни, который может иногда удивить, если вдруг приходит в себя, улыбается, показывая редкие желтые зубы. Они вымазаны красным, как и губы.

– Да, сэр, я готов поплясать.

Хотя лицо Эбби остается бесстрастным, рассказ Ти-Джи о брошенных велосипеде и кроссовке Тайлера Маршалла он слушает с все возрастающей тревогой. А вот на лице Ронни – просто страх.

– Что будем делать, Эбби? – спрашивает Ти-Джи, доложив о результатах своей поездки. Он только-только восстановил дыхание после того, как буквально взлетел на холм, где находится магазин «С семи до одиннадцати».

– В каком смысле – что будем делать? – переспрашивает Эбби. – То же, что и всегда. Поедем вниз, посмотрим, не найдем ли бутылок, которые можно сдать. Потом в парк, меняться картами «Магия».

– Но… но… что, если…

– Закрой пасть, – обрывает его Эбби. Он знает, что собрался сказать Ти-Джи, и не хочет этого слышать. Его отец говорит, что бросать шапку на кровать – кликать беду, и Эбби никогда этого не делает. Если уж беду можно накликать брошенной на кровать шапкой, то к чему может привести упоминание психа-убийцы?

Но тут этот идиот Ронни Мецгер все равно поминает его… пусть и по-своему:

– Но, Эбби, а вдруг это Бырак? Что, если Тайлера схватил…

– Заткнись, твою мать! – кричит Эбби и поднимает кулак, чтобы ударить недоумка.

В этот момент тряпкоголовый, продавец в тюрбане, выскакивает из магазина, как чертик из шкатулки.

– Ругаться идите в другое место! А не то я вызову полицию!

Эбби медленно выезжает со стоянки, поворачивает в сторону, противоположную Гомик-стрит (бормочет себе под нос: «Паршивый ниггер», – тоже словечки отца, хотя продавец – выходец из Азии), оба мальчика следуют за ним. Миновав квартал, Эбби останавливается и поворачивается к ним. Лицо каменеет, плечи расправляются.

– Он уехал один полчаса тому назад, – отчеканивает он.

– Что? – спрашивает Ти-Джи.

– Кто уехал? – спрашивает Ронни.

– Тай Маршалл. Если кто-нибудь спросит, он уехал полчаса назад. Когда мы были… м-м-м… – Эбби пытается вспомнить недалекое прошлое, для него это сложно, сказывается отсутствие практики. В обычной ситуации Эбби Уэкслер обходится исключительно настоящим.

– Когда мы разглядывали витрины «Универмага»? – спрашивает Ти-Джи, в надежде, что удастся избежать индейского ожога Эбби.

Эбби в упор смотрит на него, потом улыбается. У Ти-Джи сразу улучшается настроение. В недоумении только Ронни Мецгер. С бейсбольной битой в руках или на коньках Ронни – король. В остальное время соображает не очень.

– Совершенно верно, – кивает Эбби. – Мы разглядывали витрину «Шмитта», мимо проехал этот пикап, из кабины которого доносилась дерьмовая панковская музыка, а потом Тай сказал, что он уезжает.

– И куда он хотел поехать? – спрашивает Ти-Джи.

Эбби неумен, но хитер и осторожен. Он интуитивно чувствует, что лучшая история – короткая, меньше шансов, что тебя поймают на противоречиях.

– Он нам не говорил. Просто сказал, что уезжает.

– Он никуда не хотел ехать, – говорит Ронни. – Просто отстал, потому что он… – Замолкает, чтобы правильно выстроить слоги в слове, и на этот раз ему это удается: –…копуша.