Черный дом - Страница 22
Они допили пиво, повесили последние картины. После приезда Дейла они говорили на разные темы, но в границах, которые устанавливал Джек Сойер. Дейл не сомневался, что его вопрос о родителях Джека сократил вечер, но не мог понять почему. Что скрывал этот человек? И от кого? После завершения работы Джек тепло поблагодарил его и проводил до автомобиля, похоронив надежды на то, что они часок-другой посидят за столом. Дело закрыто, игра закончена, застегивай молнию ширинки, как говаривает неподражаемый Джордж Рэтбан. Когда они вышли в ночь, благоухающую ароматами полевых цветов и травы, под миллионы звезд, усеявших небо, Джек удовлетворенно вздохнул:
– Я надеюсь, ты знаешь, как я тебе благодарен. Честно говоря, так жаль, что надо возвращаться в Лос-Анджелес. До чего же тут красиво.
Когда Дейл возвращался во Френч-Лэндинг по пустынному шоссе номер 93, никто не догонял его, никто не ехал навстречу, он подумал: а не звалась ли сфера шоу-бизнеса, в которой работали родители Джека, порнобизнесом? Может, папаша снимал, а мамаша играла главную роль? Люди, которые делали порнофильмы, наверняка загребали кучу денег, особенно если в съемках участвовала вся семья. Но, не проехав и десятой части мили, Дейл признал, спасибо Фэрфилду Портеру, что эти мысли – досужая выдумка, не имеющая ничего общего с действительностью. Ни одна женщина, зарабатывающая на жизнь тем, что трахается с незнакомцами на съемочной площадке, не стала бы тратить живые деньги на такую картину.
Давайте войдем на кухню Джека Сойера. На обеденном столе лежит нераскрытый утренний номер «Геральд». Чугунная сковородка с брошенным на нее куском сливочного масла разогревается на ближней левой горелке газовой плиты. Высокий, поджарый, задумавшийся о своем мужчина в линялой футболке с буквами ЮКУ[34] на груди, джинсах и итальянских туфлях цвета черной патоки со сбивалкой в руке склонился над стальной миской, превращая в однородную массу белки и желтки большого количества яиц.
Глядя, как он хмурится, устремив взгляд поверх сверкающей миски, мы отмечаем, что красавец мальчик, которого мы в последний раз видели в комнате на четвертом этаже заброшенного отеля в Нью-Хэмпшире, превратился в мужчину, привлекательная внешность которого лишь малая часть его достоинств. А что достоинств у Джека Сойера много, ясно с первого взгляда. Даже если он чем-то озабочен. И пусть его окружает некая таинственность, в нем чувствуется удивительная уверенность в себе, умение принимать решения и исполнять их. Глядя на него, сразу понимаешь: Джек – один из тех людей, к которым приходят те, кто чувствует, что им угрожают, их унижают или оскорбляют. Ум, решительность, надежность так впечатались в черты его лица, что замечаются раньше красоты. Этот мужчина не останавливается, чтобы полюбоваться своим отражением в зеркале: тщеславие ему чуждо. Понятно, почему он считался восходящей звездой управления полиции Лос-Анджелеса, почему его личное дело распухало от благодарностей, почему именно его отбирали для специальных программ и тренировочных циклов ФБР, разработанных, чтобы ускорить подъем восходящих звезд (по мнению коллег и начальников Джека, к сорока годам он бы стал полицейским комиссаром мегаполиса масштаба Сан-Диего или Сиэтла, а десятью или пятнадцатью годами позже, если б ничего не случилось, Сан-Франциско или Нью-Йорка).
Отметим, что его возраст столь же незаметен, как и красота: у него вид человека, прожившего не одну жизнь до начала этой, побывавшего в таких местах и навидавшегося такого, что большинство людей не сможет себе даже представить. Неудивительно, что Дейл Гилбертсон восхищается им, неудивительно, что хочет заручиться поддержкой Джека. На его месте мы стремились бы к тому же, но нам повезло бы ничуть не больше. Джек на пенсии, он вышел из игры, очень жаль, чертовски сожалею и все такое, но человек должен смешать белок и желток, если хочет съесть омлет, как сказал Джон Уэйн Дину Мартину в «Рио-Браво».
– И как моя мама твердила мне, – Джек вдруг озвучивает свои мысли, – как она говорила: «Солнышко мое, когда герцог говорил, все внимательно слушали, потому что иначе он начинал махать топором». Да, так она и сказала, именно этими словами. – Он молчит, потом добавляет: – Одним прекрасным утром в Беверли-Хиллз… – и, наконец, замечает, что делает.
Мы видим перед собой на редкость одинокого мужчину. Одиночество так давно живет с Джеком Сойером, что он воспринимает его как должное, смирившись с тем, что по-другому и быть не может. Но одиночество – не самое худшее, что может выпасть на долю человека. Вспомним, к примеру, церебральный паралич или болезнь Лу Герига. Одиночество – часть программы, заложенной в человека, ничего больше. Даже Дейл заметил эту особенность характера своего друга, а ведь, несмотря на многие достоинства начальника полиции Френч-Лэндинга, нельзя сказать, что он силен в психологии.
Джек смотрит на часы над плитой и видит, что до отъезда во Френч-Лэндинг, где он должен забрать Генри Лайдена по окончании утренней радиопрограммы, еще сорок пять минут. Это хорошо, времени у него достаточно, он сможет использовать его с толком, твердя себе: «Все хорошо, со мной все в порядке, чему я очень, очень рад».
Когда Джек проснулся этим утром, тихий голос в его голове объявил: «Я – копписмен»[35].
«Черта с два», – подумал он и предложил голосу оставить его в покое. Тихий голос может катиться ко всем чертям. Он завязал со службой в полиции, перестал расследовать убийства…
…огни карусели отражались от лысого черепа чернокожего мертвеца, который лежал на пирсе Санта-Моники[36]…
Нет. Туда не надо… Потому что… потому что не надо, вот и все.
Джеку вообще не следовало появляться в Санта-Монике. В Санта-Монике хватало своих копов. Насколько он знал, толковых, компетентных копов, пусть и не полностью соответствовавших стандартам, установленным нашим замечательным другом, восходящей звездой, самым молодым лейтенантом отдела расследования убийств УПЛА[37]. На их территорию восходящая звезда забрела только по одной причине: она только что вдрызг разругалась с очень милой, во всяком случае достаточно милой, жительницей Малибу, мисс Брук Крир, сценаристкой, труд которой высоко ценился ее коллегами, специализирующейся в жанре авантюрно-романтической комедии, остроумной, обаятельной, красивой. Именно поэтому Джек мчался по живописному отрезку Прибрежной автострады в районе каньона Малибу в непривычно мрачном настроении.
Миновав очередной поворот на въезде в Санта-Монику, он увидел яркое колесо Ферриса[38], вращающееся над морем огней и нарядной толпой на пирсе. Блеск, веселье, беззаботность зрелища захватили и увлекли его. Импульсивно Джек припарковал автомобиль и двинулся навстречу огням, радостно сверкающим в темноте. В последний раз он бывал на пирсе Санта-Моники шестилетним мальчиком. Тогда, ухватившись за руку Лили Кавано Сойер, он тянул ее за собой, как собака – хозяина.
Конечно же, то, что произошло потом, иначе как случайностью не назовешь. Говорить о совпадении просто бессмысленно. Совпадение обычно связывает два ранее независимых фрагмента некоего большего события. Здесь ничего не связывалось, не было и большего события.
Он подошел к аляповато украшенному входу на пирс и тут заметил, что колесо Ферриса не вращается. Круг стационарных фонарей освещал пустые кабины. В это мгновение гигантское сооружение выглядело злобным инопланетянином, тщательно замаскировавшимся и выбирающим момент, чтобы причинить как можно больше вреда. Джек буквально слышал, как пришелец что-то мурлычет себе под нос. «Ну конечно, – подумал он, – колесо Ферриса, готовое наброситься на людей… возьми себя в руки. Ссора потрясла тебя сильнее, чем ты хотел бы себе в этом признаться». А потом посмотрел вниз и понял, что пирс действительно окутывает аура зла: он подоспел аккурат под самое начало расследования убийства.