Черный дембель. Часть 5 (СИ) - Страница 3

Лена показала на папку. Я усмехнулся.

— Не только страшные. Всякие. И записал я воспоминания не только о трагедиях.

Я заглянул в папку, отыскал в ней нужные «документы». Протянул их Котовой.

— Вот, взгляни.

Лена пробежалась глазами по строкам на первой странице, удивлённо приподняла брови и спросила:

— Ты написал о том, как вы с отцом смотрели телевизор?

— Я написал о том, как мы с папой смотрели футбол. Матч за Кубок обладателей кубков УЕФА. Играли киевское «Динамо» и венгерский «Ференцварош». Это был финал турнира. Представляешь?

Котова дёрнула плечами. И тут же поправила рубашку.

— Что в этом необычного?

— Это финальный матч, который состоится в следующем году, в мае. Понимаешь? Наши победят! Футбольный клуб из СССР завоюет Кубок обладателей кубков УЕФА!

— Серьёзно? — удивилась Лена.

Она вновь взглянула на мои записи о «просмотре телевизора» и сказала:

— Мой папа и Олег обрадуются. Они любят футбол.

— Вся страна обрадуется, — заверил я. — Взгляни и вот на это. Здесь тоже о просмотре телепередачи.

Передал Котовой «документ».

— А там что?

— Международный музыкальный фестиваль «Золотой Орфей», который пройдёт следующим летом в Болгарии, — сказал я. — Алла Пугачёва получит там Гран-при — золотую статуэтку Орфея.

— Алла Пугачёва?

— Сейчас она выступает вместе с ВИА «Весёлые ребята».

Мои воспоминания о фестивале, транслировавшемся по Центральному телевидению СССР (четвёртого июля тысяча девятьсот семьдесят пятого года), Котова удостоила лишь мимолётным взглядом.

— Но там ведь у тебя остались записи не только о телепередачах? — сказала она, показала на папку.

— Не только.

Я взял следующий «документ», показал его Лене.

Сказал:

— Это событие произойдёт седьмого ноября. Через полторы недели. Это не про футбол и не про пение. Тут речь о человеческих жизнях. В этом деле мне понадобится твоя помощь.

О том, что случилось седьмого ноября тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года в доме номер двадцать два по улице Щорса, мне рассказал часто заглядывавший в пункт приёма стеклотары «старичок» (так я в то время называл многих своих клиентов, хотя большинству из этих людей не исполнилось тогда и шестидесяти).

Я в очередной раз вспомнил об этом случае, пока Лена читала мои записи. Припомнил, что заглянул тот похожий на бездомного мужчина ко мне в середине марте. Он принёс на сдачу полмешка пустых бутылок. «Старичок» горделиво выставил их в ящики и взгромоздил ящики на мой прилавок для проверки. Я привычно осмотрел горлышки бутылок на наличие сколов.

В очередной раз сообщил мужчине, что не приму у него в следующий раз стеклотару, если он снова мне принёсёт её в таком виде, как сейчас: небрежно помытую, со следами от этикеток. Мужчина долго извинялся, выжидая, пока я отсчитаю ему деньги за бутылки. Шустро спрятал полученные от меня деньги в карман потёртых штанов.

— Не придирайся, Чёрный, — весело ответил лысоватый небритый «старичок», окатив меня душком перегара. — У меня позавчера был праздник, можно сказать. И не Восьмое марта, как ты подумал. Знаю: бабский праздник был неделю назад. Новоселье я праздновал. Потому что ремонт у меня дома закончился! Домой мы с моей старухой вернулись. Позавчера. Сюда, на Щорса, в двадцать третий дом. Слышал, небось, что там в прошлом ноябре случилось: в аккурат седьмого числа, когда все люди на демонстрацию ходили? Что, не рассказывали тебе? Не может такого быть. Не брешешь? Точно? Ладно, ладно, Чёрный. Не злись. Я ж это… только спросил. Сейчас я тебе всё расскажу. Всё, как оно тогда было. Пока народишко тебя своим нытьём не отвлекает.

— Значится так, Чёрный. Слушай. Я в том доме живу. Видишь? Что одной стороной на вон те тополя, а другой на Колхозный рынок смотрит. Да ты мимо него постоянно на работу с остановки топаешь. Мы со старухой там уже четвёртый десяток лет живём. Сразу после войны туда заселились. Но то не важно. То дела не касается. Я тебе про наш прошлогодний пожар рассказываю. Который точнёхонько в годовщину Октября случился. Повезло нам с этим. Не с пожаром, конечно. А с праздником. Будь то другой какой день, я бы сейчас тут перед тобой не стоял. А уже четыре с лишним месяца кормил бы своим жареным мясом червей на Нижнем кладбище. И старуха моя вместе со мной. А может, и другие соседи тоже. Как Нюрка Иванова и ейные близняшки.

— Вот, смотри, Чёрный. Снова по руке мурахи побежали. Я ж видел, как их из подъезда выносили. Нюрку, чернющую всю. И ейных пацанов. Те маленькие совсем были. Как поросятки. Как вспомню их… так сразу выпить чего покрепче охота. И запах помню, какой от них тогда шёл. Приятный такой. Как на пикнике, когда зайцев на костре жаришь. Не поверишь, Чёрный: я ж до сих пор жареное мясо не ем. Как почую его запашок — так нутро у меня воротит, и слеза на глазу выступает. Хорошо, что моя старуха их не видела. Она тогда за мостом была: за больным внуком присматривала, пока его родители на демонстрацию ходили. У нас тогда почти весь подъезд на демонстрации был. Потому и не сгорел никто, кроме моей соседки Нюрки и её деток.

— Вона, смотри туда, Чёрный. Отсюда плохо видать. Только вон тот фонарный столб выглядывает. Там, рядом с ним, дыра в заборе есть. Да ты наверняка её видел. Здесь все через неё на рынок шастают. Не топать же по дороге мимо поликлиники к центральному входу. Вот около той дыры я в последний раз и видел их: Нюрку с ейными дитями. Я к другану в мясной павильон тогда шёл. Он там рубщиком трудится. Мы с ним иногда… это… душевно беседовали, когда моя старуха куда уходила. Вот я и шёл на рынок. А Нюрка с малыми мне навстречу попалась. Поздоровалась со мной: приветливая девка была. Мы с друганом только-только по первой опрокинули. Когда слышу: бабы на рынке шумят и бегут куда-то. Сказали, что пожар в моём доме случился.

— Хочешь верь, Чёрный, хочешь не верь. Я сразу помчался к своему дому. А пожарные уже там работали. Поливали, ругались. Сказали, что газ у нас в подъезде полыхнул. Даже взорвалось что-то: потому как в соседних подъездах слышали хлопок, и стёкла у них здорово дребезжали. У нас три верхних этажа выгорели. А нижние этажи пожарные водой залили, да и провонялось там всё. Я в чём из дома вышел — в том и остался. Ни денег, ни документов. Думаешь, я сильно расстроился? Я когда увидел, что от Нюрки осталось, даже про свой крестик вспомнил, который мне покойная мать подарила. Подумал… В общем, Чёрный, повезло мне тогда. Всем нам повезло. Кроме Ивановых. Нюркин муж Петька сейчас у своих родителей живёт. Говорят, после похорон не просыхает.

— Я вот, знаешь, что думаю, Чёрный. А ведь мог же я тогда Нюрку с собой позвать. С дружком своим познакомил бы. Говяжьих косточек бы Ивановым на суп у другана выпросил. Время бы какое-то прошло. А его много и не надо было. Ведь мне сказывали, что они прямо в верхней одежде и сгорели. Она детям и обувку снять не успела — я сам слышал, как об этом пожарные трындели. Сколько она там на свой пятый этаж взбиралась? Мы бы и до мясного павильона за те минуты не дошли. Сказывали, она на детской площадке ещё немного задержалась: из окна её там видели. Но и там она с малыми-то пацанами не полчаса стояла. Вот такая вот история, Чёрный. У меня теперь седьмого ноября не только годовщина Октября. Но и второй день рождения. И поминки соседей.

Я наблюдал за тем, как большие капли слёз скатывались по лицу Котовой и падали на рубашку. Лена их будто не замечала. Она шмыгала носом и изредка пальцем смахивала с глаз влагу, которая мешала ей читать. Я не отвлекал её. И не заглядывал в собственные записи, где воспроизвёл тот рассказ, который услышал в марте тысяча девятьсот семьдесят пятого года (в прошлой жизни), примерно через месяц после того, как устроился на работу в пункт приёма стеклотары. Я посматривал на приклеенные к кухонной стене рядом со столом листы бумаги — на них хозяйка квартиры составила для меня график полива комнатных растений. Прикидывал, какие цветы полью сегодня, а какие дождутся моего следующего визита.