Черные бабочки - Страница 1
Annotation
Первый раз это произошло случайно.
Альбер, сирота, и Соланж, дочь солдата СС, любят друг друга, как умеют только те, у кого в жизни больше никого нет. Поэтому, когда на пляже незнакомый парень попытался изнасиловать Соланж, Альбер не колебался.
А потом это случилось снова. И они убили во второй раз.
А потом… потом они уже умели это делать.
Нуарный роман про французских Бонни и Клайд, полный мрачной романтики и гипнотического напряжения.
Моди
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
Моди
Чёрные бабочки
Гнев. Крики. Оскорбления. Рев толпы, собравшейся за решетками. Сжатые кулаки, вытянутые руки, знак победы. И эта дикая, безудержная, оглушительная радость, несущаяся по улице, словно поток раскаленной лавы.
Они откроют двери.
Они сжимаются, сплотившись в этом узком дворике, запачканном плевками, как будто могут удержать наступающую волну. Как будто они могут раствориться, скрыться под булыжниками, забыть все и начать сначала. Но их подталкивают сзади, и улица, пропитанная ненавистью, смехом и пивом, ждет их.
Она вышла вперед, потому что ожидание хуже всего и потому что она беременна. Беременную женщину не убивают. Не так. Не за это. У этих людей уже нет лица, они стали одним гневным монолитом, но они вместе с ней выросли, ходили в школу, покупали ее шапки, когда она еще вязала. Шапки на зиму, с грубыми петлями. И платки, и перчатки. Возможно, они вспомнят это под этим небом, слишком синим, чтобы умереть, в тепле августа. С двумя руками на животе она погружается в толпу, не задевая взглядом ни одного человека, и ее сердце бьется так громко, словно удары барабана. Ее туфли с деревянной подошвой шуршат по асфальту главной улицы. Рука сильно сжимает ее свитер. Женщина кричит в лицо, мужчина бросает что-то, что разбивается о ее спину. Возможно, гнилой фрукт. Или что-то еще хуже. И слова свистят, как пули: развратница, немецкая шлюха, изменница.
Улица деревенского поселка кажется длинной. Невозможно было даже представить, насколько длинной она может быть.
Она пытается вздохнуть, хотя сердце готово выскочить из груди. Выстоять, продолжить идти, но самое главное — защитить ребенка, который находится в ее животе, ведь только она может это сделать. Она пойдет до конца. Неважно, что будет, она пойдет до конца. Вслед за оскорблениями в нее начинают прилетать предметы. Ее толкают, пинают, направляют к поднятой на середине улицы платформе. Это эшафот позора. Стул, ведро. И мужчина ждет, держа в руках триммер, а на его рукаве знак FFI [1] , который жена пришила утром.
Она спотыкается, ей плюют в лицо. Она ладонью вытирает длинную струю горячей слюны, почти не испытывая отвращения. Внутри не осталось ничего, кроме страха, который колотится в висках, жжет легкие. Толпа требует мести. Мести за эти четыре года унижений. За лишения, продовольственные карточки, аресты, звук сапог. И все, что у нее остается, — это горстка женщин. Кто-то должен заплатить.
Маленький блондин хватает ее за руку, размахивая пистолетом. Она закрывает глаза, но выстрел так и не раздается.
Вместо этого лишь суровая, жестокая пощечина, от которой на глазах наворачиваются слезы. Затем ее рубашку растягивают, юбку задирают, а блузку рвут, и смех становится жирным и неприятным. За ней другие уже наполовину обнажены, плывут по течению, и она решает прекратить борьбу. Виновная. Она была признана виновной военным судом, состоящим из подростков с оружием в руках. Сыновья Фернанды. Аптекарев помощник. И двое незнакомцев с аккуратными прическами, размахивающие пулеметами, веселясь в игре в солдатиков. Ее вместе с остальными потащили в большой зал для свадеб, где до сих пор возвышается рамочное фото Петена. Ей прочитали обвинительный приговор, нацарапанный карандашом на листе из школьной тетради, а затем на ее лбу нацарапали углем символ свастики. Коллаборационистка. Спать с немцем, даже с маленьким, простым солдатом, — это предательство Франции. А влюбиться в него — еще хуже. Это заслуживает смерти.
Обнаженная на стуле, лицом к толпе, она с трудом сдерживает стыд, пылающий на ее щеках. Они собрались здесь для зрелища. Они толпятся у окон, поднимая своих детей на плечи. Группа детей, сгрудившихся на американском танке, поворачивается, чтобы увидеть ее. Знакомые лица начинают проступать: ее бывший учитель, почтальон, продавщица молочных изделий. Дальний кузен Анри. И тот другой, которого она не пожелала, кричит ей «проститутка». Она старается избегать взглядов, заостряя свое внимание на другом, там, на крыше, где только что сел воробей. Или, возможно, синица. Он потряхивает своими перьями на водосточной трубе, прыгает, размахивает крыльями. Ей хотелось улыбнуться ему, показать, как она завидует его свободе. Триммер скрипит по ее голове, пряди волос падают на бедра, и кто-то становится рядом с ней, чтобы запечатлеть этот момент на фотографии. Птица улетела, остались только улица, флаги, фанфары и толпа, громогласно скандирующая «Марсельезу».
В этот миг она практически желает умереть.
Минуты тянутся, словно века, а триммер пожирает последние крошки. Затылок. Виски. От волос, тщательно расчесанных с утра, остался лишь сноп прядей, рассыпающихся между пальцами. Поднимают ей подбородок, направляют взгляд к объективу. Улыбайся. Давай покажи свою прелестную мордашку. Не такая уж ты и гордая без своего фрица. Затем ее поднимают, толкают, бросают на улицу. Но это еще не конец. Пришло время парада, процессии, карнавала. Шагать под насмешками голой, сопровождаемой толпой зевак. Вытерпеть плевки, угрозы, оскорбления. Ее взгляд, пристально устремленный вдаль, разжигает гнев в их сердцах. Они кричат о провокации, обзывают ее Мари-Антуанеттой. Приближаются, трогают, ощупывают. Груди, ребра, ягодицы. Она безуспешно сопротивляется, сжимает кулаки на животе, где ребенок прячется, как может, но их слишком много, они кишат повсюду. В воздухе витает запах пота, дегтя и пороха. И этот особенный запах униформы, смесь низкосортной ткани и нафталина. Женщина в платье и серой шляпе пробивается сквозь толпу, чтобы ударить ее в лицо. Брошенная. Развратница.
Толпа, словно прорвавшаяся плотина, заполнила воздух воплями смерти.
Она, если только бы могла, захотела бы что-то произнести, пожалуйста, прошу, но удары летят, а слова разбиваются, прижатые между зубами. Бьют ее вслепую, безжалостно, насмехаясь, теснясь друг с другом, чтобы получить свою долю. Им всем хватит. Она заплатит за него, она заплатит за всех. За тех немцев, которым никто не осмеливался взглянуть в лицо. За тех высокомерных офицеров, перед которыми низвергались, снимая головные уборы на улицах. Она заплатит за голодные годы, за реквизиции, за парней из этих мест, отправленных работать в Германию. За то, что они не сделали, за ту долгую парализующую страхом мертвую точку, за этих сопротивляющихся, примкнувших в последний час, которые ликуют, забывая, кем они были вчера. Шлюха для фашистов. Удары отдаются эхом в ее голове, но она не поднимет руки, не позволит своему ребенку лишиться последней опоры. Он нуждается в ней. Он хочет жить. Он хочет увидеть мир. И это будет девочка. Конечно же, это будет девочка. Девочки не ведут войны. Они ждут, они подчиняются, они выживают. Они вяжут теплые шапки с грубой вязкой, платки и варежки. Это будет девочка. И звать ее будут Соланж.