Чёрное Рождество (ЛП) - Страница 3
***
В Сан-Франциско снега не было. Ну, может, он шёл пару раз за всю мою жизнь.
Я хочу сказать, что без сильной любви к покупкам или к времяпровождению в центре города легко забыть, когда приближается Рождество. Обычно я замечала это скорее по декорациям в магазинах и торговых центрах, а иногда — по домам друзей и соседей.
В этом году я делала меньше всего этого.
Меньше ходила по магазинам. Меньше ходила в гости к друзьям. На вечеринки.
Я всего делала меньше, на самом деле, да и прежде никогда не была большим фанатом праздников.
Тяжело сталкиваться с праздниками, когда ты потеряла большую часть своей семьи. Мы с моей сестрой потеряли родителей, когда были ещё детьми. Я потеряла Зои незадолго до того, как мне исполнилось восемнадцать.
Однако по какой-то причине я не хотела оставаться дома на праздники одна.
В результате всего этого, со времён нашей встречи в Афганистане, Рождество стало праздником, который я проводила в доме Ника. Там, в окружении его безумной семьи и обычно части семьи Энджел, поскольку они выросли в одном районе, и их семьи все ещё были близки… легко было расслабиться в чьей-то идее нормальности.
Ник был первым поколением американцев в японской семье, но его родители любили американские праздники.
Они также прожили в Соединённых Штатах достаточно долго, чтобы с распростёртыми объятиями принять американский стиль Рождества. Я почти уверена, что мама Ника, которая в данный момент даже плохо говорила по-японски, хотя её родители едва говорили по-английски, переехала в Соединённые Штаты, когда ей было четыре или пять лет. Так что называть её иммигрантом было лишь слегка верно, по крайней мере, в плане культуры.
В культурном плане Юми Танака была американкой до мозга костей.
Какая бы неразбериха ни творилась в прошлом их семьи и философских взглядах на саму американскую культуру, в вопросе Рождества они все пришли к идеальному согласию.
То есть, они пускались во все тяжкие.
Их Рождество начиналось строго в десять утра в канун Рождества.
Оно практически представляло собой двухдневное мероприятие, включая ночёвку для всех, кто принимал непосредственное участие — и это ещё не считая все украшения, охоту за ёлкой и сборы, покупку подарков, покупку алкоголя, готовку, покупку одежды и другие предрождественские занятия, которые занимали недели перед этим событием.
В доме Танака были большие ёлки, всюду огоньки, подарки для племянников и племянниц Ника, которые часто оказывались в их полный рост, носки на камине, рождественские хоралы, тарелки с печеньем для Санты и морковкой для оленей… пугающе огромная коллекция рождественских декораций на газоне и разноцветные огоньки на карнизах.
Кое-что из этого могло быть вызвано изменением доходов, поскольку одна из старших сестёр Ника сделала карьеру как корпоративный адвокат и инвестиционный банкир.
Примерно десять лет назад она переселила родителей в дом на Потреро Хилл, что дало им свободу вывести свой рождественский фетиш на новый уровень. Их старый район в Хантерс Пойнт, где выросли Ник и Энджел, был куда менее «праздничным». В Хантерс Пойнт рождественские декорации скорее вырывались из газонов и сдирались с крыш… или наматывались на передний бампер машины какого-то парня, который развернулся на вашем газоне.
Их новый дом в Потреро Хилл был куда более добрососедским.
Потреро Хилл означал долгие прогулки и разглядывание других домов на улице, где все деревья светились, а соседские инсталляции к Рождеству требовали денег. Потреро Хилл означал поездки на автобусе на Жирарделли-сквер, чтобы купить шоколад и посмотреть на проезжающие мимо освещённые вагончики. Потреро Хилл также означал более крупные ёлки с ёлочных ферм возле Биг Бейсин, больше песен, больше подарков, больше походов за покупками… больше светящихся оленей на газонах и больше нелепых надувных Санта-Клаусов, уродливых снеговиков и огромных венков.
Ник не принял бы отказа в этом году.
Поверьте мне, я пыталась.
Я даже попыталась симулировать болезнь, но он на это не повёлся.
Он послал Энджел и её кузин забрать меня утром в канун Рождества — что они и сделали, окутав меня тёплыми телами в куртках, болтовнёй и громкими голосами, когда мы забрались в полночно-синий с белыми гоночными полосками Плимут Хеми Барракуда 1970 года, находившийся в идеальном состоянии и принадлежавший Энджел. Это был автомобиль, о котором я часто забывала, поскольку на работу она приезжала только на мотоцикле и в основном держала машину надёжно закрытой в гараже, где она, вероятно, протирала её масляной тряпочкой раз в неделю.
Автомобиль был набит под завязку, вместив нас пятерых на заднем сиденье и ещё двоих вперёд с Энджел, которая стиснула руль с таким видом, будто в любой момент ожидала нарваться на бомбу.
Эта машина была её деткой.
Она починила её с отцом до его смерти.
Она выводила её из гаража всего несколько раз в год, обычно для путешествий. Возить женскую половину своей обширной семьи посреди крупного города, чтобы купить алкоголь, кофе, пончики на утро и ещё больше кукурузных хлопьев для кузенов Ника перед тем, как вернуться в дом Танака — все это, вероятно, довело её кровяное давление до предела.
Семья Энджел, Деверо, были такими же повёрнутыми на Рождестве, как и Танака, так что когда я впихнулась на это заднее сиденье между четырьмя её кузинами, настроение уже было на высоте. Я почти ничего не могла слышать из-за смеха и шуток вокруг меня, и по крайней мере одна из них определённо пахла мятным шнапсом.
Несколько раз Энджел ловила мой взгляд в зеркале заднего вида и хихикала, что говорило мне о том, что меня вовсе не случайно запихнули назад с её говорливыми кузинами.
Тяжело было скрывать в окружении всего этого тепла.
Когда мы добрались до дома родителей Ника, стало лишь тяжелее.
Я очутилась на заднем дворе с Ником и пятью его племянницами, четырьмя племянниками, тремя младшими кузинами Энджел и самой Энджел, играя в футбол с самыми странными правилами в моей жизни — правилами, которые менялись каждые три или четыре минуты.
Большинство взрослых предпочли посидеть в сторонке, хотя некоторые присоединялись время от времени, затем возвращались на заднюю террасу, где они сидели, сплетничали и пили пиво, дожидаясь курицы и рёбрышек, готовящихся на мангале.
Я испытывала некоторые муки на тот счёт, что должна бы помогать его матери на кухне, но Ник лишь закатил глаза, когда я об этом сказала.
— Готовка — не твой дар, док, — поддразнил он меня.
— Я могу кое-что приготовить, — возмущённо сказала я.
— Серьёзно? — парировал он. — Когда ты в последний раз делала кайсэки-рёри[2]? Или роллы, если на то пошло?
— Она готовит это?
— Она делает их каждый год.
Вспомнив, что он прав, я кивнула.
— Ей все равно нравится готовить, — тише добавил Ник. — И она замучает тебя расспросами, если ты туда зайдёшь. Она захочет знать все о Йене, и почему вы двое расстались, и с кем я встречаюсь, и все остальное, — слегка покраснев, возможно, потому что только что проследил свои слова до той ночи в моей квартире, он пожал плечами. — Она хочет как лучше… но она деликатна как пьяный носорог, ты же знаешь. И с первой нашей встречи она надеется, что мы будем вместе.
— Серьёзно? — поражённо переспросила я. — С тех пор?
Он снова закатил глаза, в этот раз недоверчиво фыркая.
— Да всегда, — сказал он. — Она ничего не говорила, пока ты была с Йеном, конечно. Она не настолько лишена такта.
Должно быть, я все ещё выглядела потрясённой, потому что он снова фыркнул.
— Иисусе, Мири… она же не деликатничает. И ты ей нравишься, так что все элементарно. Она терпеть не может большинство женщин, которых я привожу домой.
Почему-то, в свете нашей прерванной сессии с поцелуями той ночью, я восприняла этот разговор иначе, не как сделала бы это несколько недель назад. Я даже немного насторожилась из-за того, почему он поднял эту тему. Впервые я поймала себя на мысли, что Ник может действительно испытывать меня, пытаясь вызвать реакцию.