Черно-белое кино (СИ) - Страница 52

Я закрыла за Дианой дверь и отправилась стирать её рубашку и джинсы. Я слышала, как вернулась с работы мама, но не стала выходить ей навстречу и заперлась в ванной. Потом вернулся и отец, а я всё не выходила, набрав себе полную ванну тёплой воды, и сидела в ней до тех пор, пока вода не остыла и меня не начал колотить озноб.

Я думала, что нужно выйти и сказать маме про Машу. Но я почему-то не могла. Я сидела в ванне, снова слушая, как бежит вода и почему-то плакала.

4

Следующие два месяца своей жизни меня преследовала одна и та же неуёмная и неистощимая мысль: «Когда же я проснусь?». Когда же это закончится?

Мы все ждали, когда это закончится. И в то же время отчаянно боялись этого дня. Мне казалось уже, что болеет не только Маша, но и Диана, и их родители. Все они превратились в измученных и напуганных, оглушённых и ослеплённых горем людей.

Диана перестала улыбаться. Почти перестала говорить. И наше общение состояло из моих монологов и полного безразличия и безучастия Дианы, когда она лишь смотрела в одну точку, а изредка просто кивала. Нет, конечно, она не всегда была такой. Не все два месяца. Бывали дни, когда Диана словно просыпалась и начинала рассказывать что-нибудь, расспрашивать меня о школе, вызывалась помочь с очередным сочинением и приглашала к себе в гости.

А пару раз мы даже сходили в кафе, и один раз Диана осталась у меня на ночь. Но всё-таки она слишком уставала, физически и морально. А я не знала, что делать, как помочь ей в то время как у меня самой сердце разрывалось.

Но, наверное, я всё-таки что-то делала, потому что позднее Диана сказала, что если бы меня не было с ней тогда, она точно сошла бы с ума.

Это случилось в конце октября, перед осенними каникулами. Мне задали написать сочинение о роли воспитания в романе Гончарова «Обломов» на примере Обломова и Штольца, и я пришла к Диане посоветоваться.

Мы сидели в её комнате за столом, при свете настольной лампы и с двумя дымящимися чашками. Я пила чай, а Диана свой кофе без сахара и сливок. В те дни она пила много кофе, так много и так часто, словно боялась заснуть при мне.

Диана сделала короткий глоток, едва заметно поморщилась, поставила чашку на стол и зачитала мне цитату из открытой книги:

- «Ты философ, Илья! Все хлопочут, только тебе ничего не нужно!». Вот, смотри. Это реплика Штольца. Как думаешь, что это говорит о его характере?

Я замялась, с тоской заглянула в свою чашку и подумала, как же я всё-таки ненавижу эту литературу с её размышлениями да рассуждениями.

- Ну… Штольц… практичный.

- Правильно. А почему он такой? И почему Обломов философ? Ну-ка рассказывай мне, как их воспитывали.

Нехотя я начала рассказывать всё, что помнила из прочитанного, и очень обрадовалась, когда зазвонил телефон. Но Диана вдруг побледнела, и я подумала, что, возможно, она ждёт плохих вестей. Я представила, каково это – всё время вздрагивать от каждого телефонного звонка в страхе, что голос из трубки вдруг сообщит, что всё закончилось.

И снова я сидела, не дыша, и слушала едва различимый голос Дианы из зала, как когда-то давно. И снова я боялась встать и пойти к ней, когда стало тихо, но Диана не возвращалась. За эти короткие секунды я чего только не успела передумать, и поэтому, когда я на дрожащих ногах шла в зал, я была уверена, что Маша уже умерла.

Диана сидела на диване, обхватив голову руками и запустив пальцы в волосы, которые ниспадая до колен, почти закрывали её лицо. Рядом валялась небрежно брошенная телефонная трубка и издавала ритмичные короткие гудки. Не зная, что делать, я села на пол у ног Дианы и спросила:

- Кто звонил?

- Отец, - её голос был спокоен и холоден. Я думала, Диана заплачет, но она не плакала.

- Что сказал?

- Снова…

- Что «снова»? – я не хотела пытать её, но в тот момент струны моих нервов вот-вот готовы были лопнуть.

- Снова кома.

- Кома… - эхом повторила я.

И мы замолчали. Мы просто молчали. Мы обе знали, что на этот раз Маша не вернётся. Никакие молитвы и новогодние желания уже не вернут её. Потому что за Машей прилетели птицы и потому что они ждут её.

Чёрные голуби. Иногда я вспоминаю этот Машин сон. Представляю этих голубей во всех подробностях. Как они сидят на карнизе и тычутся острыми клювами в стекло, уставив на меня то один, то другой безразличный красный глаз. Они затаились, и они спокойно ждут, никак не выказывая своего нетерпения. И они дождутся.

Иногда я думаю, что когда-нибудь они, возможно, приснятся и мне. И тогда я спрашиваю себя: «А что же остаётся после смерти человека? Что оставляет он после себя?». И что оставим мы с Дианой, когда умрём?

После Машиной смерти у нас остались фотографии. Много фотографий, где мы все вместе, и где Маша одна, и где она то ли улыбается, то ли щурится от солнца. У нас остались её книги, её вещи, которые Машина мама сама сложила в коробки со страшным криком, что никого к ним не подпустит. У нас осталась наша память и наши сны. И наша боль, огромная неизбывная боль, и все наши так и не высказанные слова, которые приходят по ночам и червем точат наше сердце, когда мы вдруг случайно вспоминаем забытое, оказавшись в больнице или увидев проезжающую мимо машину скорой помощи.

Вот и всё. Это всё. Больше у нас ничего нет.

========== Глава 14. Память ==========

1

Иногда я думаю, что, наверное, у всех нас было своё дерево. Под кроной которого мы сидели когда-то и говорили о важных вещах или о не менее важных глупостях.

И на днях, сидя в аудитории и дожидаясь, когда вернутся с перерыва мои студенты, я смотрела в окно на желтеющие листья тополей, чьи ветви почти касались оконных стёкол. И я вспоминала то, своё дерево. Оно осталось где-то в прошлом вместе с душной весной моего восьмого класса.

Дерево росло в школьном дворе, и когда уроки проходили в восточном крыле, мы точно также могли видеть его из своих окон. И на большой перемене или после занятий мы часто отдыхали в тени этого дерева вместе с Машей и Леной. Нас было трое, и у нас не было никаких забот, кроме домашних заданий или мальчиков из параллельного класса. Ну, по крайней мере, у нас с Леной точно. А что заботило Машу, мы не знали или, скорее всего, не хотели знать. Просто люди не всегда готовы проникнуть во внутренний мир другого человека.

Тогда мы лишь обсуждали прошедший день, учительницу алгебры, которая несправедливо отнеслась к Маше, новые туфли Лены и планы на летние каникулы. Иногда мы смеялись, иногда делались серьёзными и просто молча смотрели на плывущие по ясному небу облака. И, конечно, тогда мы даже не задумывались о том, кто из нас уйдёт первым.

Но проходит лето, и наступает осень, и опадают листья, и люди, которые были вчера так близко и сидели с тобой плечом к плечу, сегодня уходят. Кто-то раньше, кто-то позже. А под тем деревом сидят сейчас другие дети, другие судьбы, и, быть может, они тоже думают о своём будущем, как и мы когда-то.

Кто-то ушёл навсегда, как Маша, кто-то остался, но просто исчез из моей жизни, как Лена, и, возможно, единственное, что объединяло нас – это тёплый весенний день в тени огромного дерева. Просто разные дороги.

Недавно мы с Дианой забрели в тот район, где была моя школа. И я снова увидела это дерево. Но сначала я даже не узнала его. Почему-то оно уже не казалось мне таким огромным, как раньше.

Когда перемена закончилась, и вернулись студенты, я очень обрадовалась, отвернулась от окна и снова начала говорить о своей любимой физике и писать на доске формулы, радуясь даже скучающим физиономиям студентов. Всё это помогало мне забывать. И часто я радовалась, что преподаю в университете, а не в школах, как многие мои однокурсники. Здесь просто было меньше напоминаний о том времени.

А когда до конца пары оставалось около десяти минут, в аудиторию постучали три раза, и в двери показалось улыбающееся лицо Дианы. Я смутилась и пошла к ней, а мои скучающие слушатели оживились и зашептались.