Чернильный ангел повесть - Страница 19

Потом я ушел к себе, погрузился в маразм творчества и, когда часа через два вышел размяться, увидел следующую картину: мотор

“ниссана” был разобран на составляющие и аккуратно разложен на тряпочках по всему двору. Битте, довольный, вытирал руки ветошью и, видимо, собирался пойти прогуляться. Молодец – здорово мне помог!

За оградой стоял Левин и, прищурив один глаз, что-то соображая, смотрел на Битте, неожиданно вдруг рассекретившего свои “золотые руки”.

Битте неторопливо двинулся к калитке.

– Эй! Куда пошел? – рявкнул Оча с балкона.

Битте с некоторым удивлением, с трудом вспоминая, глядел туда.

– А-а… это ты. Ты очень-то не увлекайся мной – разочаруешься!

После чего Битте удалился вверх по проулку. Оча слетел с балкончика. Кузя неожиданно оказался на стреме.

– Совесть у тебя есть? – укорил он проходившего мимо Битте.

– Полный бак совести! – отрезал тот и зашагал по шоссе.

Я тоже решил прогуляться, вышел на озеро, глянул вверх…

А Мефодий-то разгулялся!

Я возвращался, обогнув озеро и даже слегка успокоившись… Вот так! Ни черта мне не дали… кроме порток. Да и те, если честно, я сам купил – в секонд-хэнде взял, с раскладушки “Одежда на вес”.

Полкило штанов.

И ждать больше нечего.

О! Тут я остановился. На том же злосчастном мосту через ручей

(по-английски – “крик”) стоял теперь красный “пежо”, и пассажирка, выглянув из него, расспрашивала все ту же почтальонку.

Пошел гость!

Надо упредить. Запыхавшись, я притрюхал домой, вбежал на террасу, зорко взглянул на жену.

Она сидела откинув голову, открыв глаза и приоткрыв рот. Я осторожно взял ее за руку, господи, одна кость!

– Да-да… я слышу, – выплывая откуда-то, пробормотала она.

Лучше бы она сейчас не слушала, немножко бы поспала!

На цыпочках – что было, как теперь понимаю, глупо и полностью выдавало меня – я вышел с террасы, пошел к калитке.

События уже обрушивались на меня, как дома при землетрясении. К калитке, радостно хромая, двигалась бабка Марьяна, Саввина теща, поселковая горевестница – все худшие вести приносит всегда она, причем задыхаясь от страсти, забывая про хромоту.

– Тебя там баба кличеть! – радостно и громко воскликнула она.

Ну зачем же орать? Я испуганно оглянулся на марлю, закрывающую вход на террасу мухам… и лишним звукам, я надеюсь.

Пошел.

Втахова, вылезающая из “пежо”, была прелестна. Как сказал английский поэт, “словно роза в утро битвы”. Это сравнение легко было проверить: розы – от бордовой до чайной, желтой – как раз торчали из всех палисадников. “Линкор” – заглохший “КРАЗ” – нас надежно закрывал: она остановила авто у развилки. Козлятушки, как кусочки ваты, почему-то сгрудились у ее ног, жалобно мекая.

“Ваша мать пришла, молока принесла”?

Мы смотрели друг на друга.

– Ну что? – усмехнулась она. -…Войти, конечно, нельзя?

– Н-нэт! – страстно прошептал я и испуганно оглянулся… хотя, конечно, лучше бы войти: такие вот перешептывания в пределах слышимости – наихудший вариант. Но наихудший всегда и выбираем… лучше для романиста.

– Нельзя. Так я и предполагала. Работник невидимого фронта.

– “Союз меча и орала”! – не подумавши, брякнул я.

И тут же нам обоим в головы – спелись все-таки – явился неприличный смысл этого образа. Втахова густо зарделась, хотя и без того у нее румянец довольно темный, и я вдруг тоже почувствовал в щеках жар.

– Где меч-то? Не вижу! – взяв себя в руки, нагло проговорила она. -…Но я не об этом… думала сегодня всю ночь. Я видела, как ты лез.

– …Куда?

– …В окно батиной квартиры.

– И что?

– И то! Я думаю, что ты среди нас… единственный… кто разбирается с дружбой народов всерьез. И за все отвечаешь, по полной программе!

– …Ну?

– Гну. И я считаю, что “Чернильного ангела”, – (он как раз раздулся на простыне), – достоин именно ты… а не этот… – Она кивнула на картинно застывшего на террасе Кузю. Я испуганно глянул на Кузю (обидели друга!), потом снова на Фатьму.

– …Шутишь?

Вон там, за оградой, стоит действительно серьезный мыслитель…

А я что?

– Ради шутки, даже самой блистательной, я бы не тащилась так далеко, – процедила она. Передо мной снова была серьезная дама, крупная международная функционерка. – Жди! – отрывисто закончила она, хлопнула дверцей и, оставляя за машиной вихрь тополиных пушинок, уехала.

А как же Пуп?! Маленько ошибся Кузя?

Неужто? – я глядел ей вслед. Неужто все мои муки позади и премия, по-пауэлловски увесистая, оттянет мой карман?.. Не зря я, выходит, над бездной висел? Накупим теперь лекарствий, витаминов – и все будет хорошо! Я глянул на нашу дверную марлю, которая все это время странно шевелилась. Ничего, теперь предадимся роскоши – и все будет хорошо!

Вон и Кузя стоит – тоже радуется, наверное.

Странно – отворачивается…

Я открыл свою калитку. Навстречу шел Оча в ослепительно белом костюме… Мой герой! “Здравствуй, милый!” – обласкал его на ходу. А что ж не обласкать – за такие-то деньги!

И наконец я приподнял марлю…

Жена лежала откинувшись, блестя испариной на лбу. Глаза ее были закрыты, и она была, кажется, далеко. Может, это сейчас и к лучшему? Воровато, на цыпочках, я стал уходить с террасы, но именно этот вороватый скрип – все равно же слышный! – подействовал на нее хуже всего. Она вдруг подняла тонкую высохшую ладошку, что значило, видимо: погоди! Я встал.

“Сейчас!” – пошевелились беззвучно синие губы. Откуда-то издалека стали выплывать, возвращаться черты лица. “Садись!” – сказала она так же беззвучно, тронув ладошкой диван. И вот она открыла очи – в них был огонь.

– Может, тут премию урву, – проговорил я беззаботно. – Заживем!

Она покачала головою… Что? Не заживем? За такие-то деньги?!

Тишина!.. Но наконец пошел звук.

– …Н-нет…

Что – “нет”?! Не может говорить? В больницу надо!

Снова подняла прозрачную ладошку.

– Н-нет… Не уходи… Я скажу!.. Втахова, конечно, сука… Но тут я с ней согласна. Ты заслужил!

Снова откинулась, закрыла глаза.

– Эй! – Я осторожно тронул ее за руку… Она покачнулась, голова упала на грудь и так оставалась.

В больницу срочно надо!! Но какая тут больница – в деревне живем! Кузя все знает, ведь в медицинском когда-то учился, и коллеги все до сих пор чтут его! Да еще бы не чтить – с третьего курса за убеждения на костер пошел! Это они все – мещане,

Ионычи, а он – герой! Все боятся его- да и как его не бояться, когда он тут недавно самого Михаила Булгакова (тоже, кстати, врача) причесал. В каких-то архивах разыскал, что в “Мастере и

Маргарите”, оказывается, был абзац, посвященный Сталину,- а от него, Кузи, долгие годы это скрывали, вернее, пытались скрыть, но он нашел и сказал. Сам Булгаков перед ним трепещет – а куда уж нам!

На жену оглянулся – она, конечно, этот ход не одобрит, не любит

Кузю, но что поделаешь, если для спасения все время приходится делать запретные ходы, когда хорошее иначе как через плохое не сделать!

Пойду – опять на цыпочках, воровато… Такая жизнь!

Кузя, естественно, меня надменно встретил, хотя и с дружеской снисходительностью.

– О господи! – трубку раскурил. – Ты бы хоть раз зашел ко мне просто так, без корысти!

Без корысти некогда!

– Тебе этого мало? – Кузя кивнул на шоссе, по которому умчалась

Втахова.

Да, мало! Уже другое на уме!

– Не можешь к Бурштейну заскочить? Нонну в больницу надо! – сказал я.

– О дружбе ты вспоминаешь, только когда припрет! – сказал он.

Я оглянулся… из дома ни звука. Похоже, полемика с ним надолго затянется.

– Неужели не стыдно тебе… так позорно суетиться… буквально премию свою зубами выдирать?! – по-дружески проникновенно произнес он.

– Ну ладно! – закричал я. – Бог с ней, с премией. Кому отдать ее надо? Ваньке? Я согласен! Где это записать?