Черничная Чайка - Страница 2

Один Ахлюстин пребывал в радужном состоянии духа, боксировал со спарринг-ботом, плыл стометровку, упражнялся в гравитационной машине. Что ему: что рулем, что коромыслом – человек-машина.

Последним показали меня. Я выглядел бодро и весьма преуспевающе, зрителю сразу становилось ясно, что это я устроил несчастным ребятишкам все их злоключения и неприятности. Почему-то, правда, я тоже проходил по разряду «жертв», правда, не психотравмы, а непонятно чего.

Все это показали, потом устроили минуту молчания. Чтобы, значит, почтить мою бедную исковерканную личность, чтобы проститься с ней перед тем, как отправить в горнило перевоспитания.

И все опять на меня уставились, но в этот раз с сожалением, и я ощутил волну их жалости гораздо острее, чем даже ненависти – мне захотелось плакать, и я почувствовал себя самым несчастным человеком на земле. Даже стыдно мне сделалось, а это случалось редко, я подумал, что зря все устроил с этими гадами, надо было подарить им Лунную Карту, признать свое поражение и посыпать голову пеплом.

Но минута молчания кончилась, резидент Карантинной Службы простер в мою сторону свой порицательный палец и отправил меня на перевоспитание.

За моральную, видите ли, деградацию! Можно подумать, это я хлестал несчастных ботов плетками-семихвостками. Можно подумать, это я приковал сам себя к столбу и обрек на ночь кошмаров! Даже не на одну, между прочим.

Конечно, это были не зомби. И даже не долгопяты, лемуры обыкновенные – выскочили – целая стая, какая-то у них откочевка происходила, проскакали, искусали, чуть кишки не выцарапали! Унеслись. А на следующий день прямо с утра я стал распухать. И руки, и ноги, и все чесалось, и зудело, и болело, а на следующую ночь понеслась очередная стая, меня снова кусали, щипали и всячески разрывали на куски.

И так три дня, Андрэ не успевал отгонять этих кровожадников. Когда прибыли герои из Карантинной Службы (как водится, все в белом и золотом, деловитые и с внушительным опозданием), то я истекал кровью и весь страдал. Как если бы ко мне приставили сразу восемь дюжин изрядных пиявок, а самого до этого напоили антикоагулянтом. Меня отправили на лечение, а едва я смог ходить и реагировать на окружающее, взялись разбираться, что же произошло на Злыдневом Бряге. И не только разбираться, но уже и потихоньку перевоспитывать. Должен признать, с успехом.

Я почти сразу раскаялся, признал все ошибки и уже готовился переродиться в высоконравственную личность, однако произошел пренеприятнейший казус. В числе других моим исправлением занималась милая бабушка – заслуженный педагог Солнечной системы. Ласковая такая старушенция, все меня спрашивала про детство, про первые впечатления, про первые обиды и первые радости. Я ей все рассказывал – обстоятельно и честно, и про тиски, и про пришельцев, и она кивала и радовалась сердцем. А потом я спросил – как будет сокращенно «заслуженный педагог Солнечной системы»? Запйсос? Или правильно запесус? К удивлению, мой невинный вопрос произвел на воспитательскую бабушку самое деструктивное впечатление. Видимо, ей его уже задавали при каких-то вздорных обстоятельствах. Потому что бабулька покраснела, позеленела и задохнулась, еще секунда, и она кинулась бы на меня, терзать и расцарапывать, однако усилием воли обуяла страсти и вышла.

В результате чего Педагогическим Советом при Карантинной Службе я был признан самым проблемным подростком Северного полушария.

Мама, на четыре часа выбравшаяся из своего Шпицбергена, рыдала, как Гертруда. Отец дистанционно обещал мною заняться, но не сейчас, а через полтора года, когда туннель к центру Земли будет окончательно просверлен.

Мне дали неделю на сборы, а потом во дворе моего дома приземлился лимонного цвета катер КС. И я с большими предосторожностями был препровожден в карантин, а затем и на остров.

Даже шрамы еще не все зажили, между прочим.

Конечно же, мне дали коптер. Вертолет то есть. В Англии каждый год шесть человек разбиваются на вертолетах. И двух собак, между прочим, в турбины засасывает, – летят туда, растопырив лапы.

А они дали мне коптер. Хотя другого транспорта у них было в избытке, и экранопланы, и прыгуны, и вихрелеты, даже парочка дирижаблей возле мачт болтались, все, чтобы добраться до острова с комфортом, вздремнуть пару часиков, отдохнуть по-человечески…

Но мне выдали коптер.

Древний такой, где только откопали. Наверное, какой-нибудь клуб любителей старины подарил. Настоящая машина, на носу пулеметная турель, под брюхом крепления для ракет, все как полагается. А на борту акула нарисована и крестики. Заслуженная машина. Семнадцать акул подбила.

Так что я сначала поругался, конечно, а потом обрадовался даже – когда еще за штурвалом реального боевого вертолета посидишь? Уже даже стал предвкушать, как пойду над морем, как буду виражи заваливать… За штурвалом посидеть не удалось. Потому что возле вертолета меня ждал неприятный сюрприз.

Бот. Универсальный робот-андроид, полировка облупленная, модель допотопная, и рожа… Железная, но при всем этом хитрая такая, заносчивая, так и хочется треснуть. Где ты, мой добрый Андрэ…

То, что ко мне бота приписали, я давно знал. Ну, для присмотра, разумеется, приписали. Во имя моего, разумеется, блага. Чтобы я что-нибудь не натворил. Правда, я думал, что бота этого ко мне только в лагере прицепят, оказалось, что нет. Диспетчер аэропорта подтолкнул меня к этой железяке и сказал:

– Велели тебе передать. Твой гид.

Он кивнул на бота, а тот даже не пошевельнулся в ответ, как стоял с кривой рожей, так и продолжал стоять.

– Гид? – брезгливо переспросил я.

– Гид, – подтвердил диспетчер.

– Лучше скажите соглядатай. Шкура. Шпик. Дятел. Барабанщик. Стукачок…

Я еще несколько синонимов вспомнил, спасибо доктору Мессеру, диспетчер впервые взглянул на меня с ленивым уважением.

– В наши дни к человеку приставляют тюремщика! – возмущался я. – Какой позор! Карантинная Служба превратилась в жандармерию! Вы что-нибудь слышали про Третье отделение?

– Это меня не интересует, – зевнул диспетчер. – Это ты уже в лагере им скажешь, начальникам своим, они тебя ждут не дождутся. Мое дело тебя в вертолет посадить и проследить, чтобы ты не выпрыгнул.

– Вы мне еще наручники наденьте, – посоветовал я.

– Что надеть? – не понял диспетчер.

Темный попался. Хотя молодой, это ему простительно. Студент, наверное, лет двадцать всего. Аханул сессию, его сюда и загнали. Для вразумления. А сам он, наверное, о звездах мечтает, мечтатель…

Впрочем, мне этого Гагарина совсем жалко не было.

– Давай, полезай в кабину, – диспетчер подтолкнул меня к вертолету.

– А как же корзинка? – спросил я.

– Какая еще корзинка?

– С провиантом. В дорогу. Ну, там тосты, апельсиновый мармелад, пармезан, ветчина пармская…

Я вспомнил про Андрэ. Про того, который чудно готовил. Вот я хотел его взять, а мне запретили, приписывают теперь ко мне разных посторонних, разных соглядатаев…

– Где провиант? – вопросил я. – Я что, в концлагерь направляюсь? Вы хотите, чтобы я погиб с голоду?

– Тут час лететь, не помрешь, – довольно невежливо ответил диспетчер.

– Стрыгин-Гималайский ваши методы не одобрил бы, – заметил я. – Вы знаете, что такое гестапо? Ваш дедушка там не работал?

– Не зли меня, Уткин, – диспетчер потер кулаки. – Не зли. Я с тобой церемониться не стану…

– Ну что вы, сударь, вы меня не так поняли! Вот вы сами подумайте. На этом корыте…

Я похлопал по борту коптера, и тот ответил мне недружественным жестяным звуком.

– На этом корыте, да с таким гидом… – я скосил глаза на бота. – Мы ведь и расшибиться можем.

– Тогда зачем тебе пармская ветчина? – устало спросил диспетчер.

– Видите ли, я верю в загробную жизнь. Вот мы расшибемся, и я, как добрый человек и воин, прямиком двину в сад Ирий. Этот металлолом с ногами, разумеется, со мной – как мой верный слуга. И что же получится? Вот дойдем мы до ворот чудесного сада, а там восьмиглавый пес, сторожит, значит, пропуска проверяет, пароль спрашивает. Его, само собой, надо чем-то задобрить. А чем? Никакой еды со мной нету, железяку вашу… Я кивнул на бота, – железяку он жрать не будет – вот и получается…