Черная сага - Страница 84

А стены ведь крепки! Припасов ведь достаточно! Да и дружина хоть куда — вот только что, этой зимой, я дважды приводил ее к победе. А нынче тьфу! Глаза бы не смотрели. И уши бы того не слышали!

Чего? Вот, например, они так говорят, что будто криворотые — это совсем не криворотые, а казнь, которую наслал на нас Подкидыш. И оттого, мол, криворотые так хороши в стрельбе, что их учил Подкидыш. И он же подучил их, криворотых, идти походом на Ярлград; он говорил: «Хочу вернуться в отчий дом, а тех, кто там сейчас сидит — под корень всех!»

И были и другие слухи, еще безумнее, не стану даже пересказывать.

Но слухи — это что! — когда уже сам Хрт не говорил, кричал: «Ярл Барраслав! Убей меня! Убей!» И этот крик был слышен даже в тереме, и этот крик не замолкал ни днем, ни ночью. Я спать не смог, ходил из угла в угол. Я гневался! Я знал — кругом все шепчутся: «Пять дней до смерти нам. Четыре. Три!» Ибо теперь уже все слышали, все ясно различали, чего же хочет Хрт.

А в первый раз он четко прокричал это тогда, когда мы собрались на капище, чтоб закалить мечи на криворотых, я думал выступать и встретить их на Засеках, и я в тот день был щедр как никогда — бросал в огонь все ценное, что только было в тереме — и восклицал:

— Великий Хрт! Я, Барраслав, твой верный сын, еще раз и еще раз говорю: я смел и я силен, удачлив и хитер — и это все благодаря тебе! И вот я подношу тебе дары — все, что нашел по терему, то и собрал, сложил, а что и ободрал со стен — и все тебе! И ничего не жаль! А мало — дам еще! Только скажи, чего еще тебе — и я…

И тут… Не знаю, почему, но я вдруг замолчал, не мог и слова вымолвить, язык окаменел. А Хрт…

Хрт закричал:

— Ярл! Барраслав! Убей меня! Убей, чтоб не убили криворотые! Убей! Убей! — и…

Наступила тишина — гнетущая. На капище стояли толпы толп, ибо в тот день смотреть на нас сошелся весь Ярлград… И все молчали! И молчали очень долго. Вот до чего их страх тогда сковал! Да я и сам, не стану лгать, не знал, как дальше быть. Стоял, смотрел на Хрт, на Белуна, на градских, на дружину… И, наконец, сказал:

— Великий Хрт желает испытать меня. И вас, мой град. Мол, чту ли я его, не отвернулся ли и не отрекся ли. Но, град! Да что мы, криворотые, чтоб меч — да на отца?! Нет, град! Меч — только на врага! Дары — для Хрт! И я еще раз говорю: Великий Хрт, дай только срок, и я воздам тебе великие дары — их ярла по прозванью Кнас, их воевод, их лучших воинов, их…

— Ярл! — снова крикнул Хрт. — Убей меня! Убей!

И тут…

Меня взял гнев! Я разум потерял! Я закричал:

— Нет, не убью! Отцов не убивают! Но я зато убью твоих врагов! Всех, до единого! И принесу их головы, и брошу тебе под ноги! Вот! Этим вот мечом! Лишь дай мне силы, Хрт!

И, обнаживши меч, я подступил к Бессмертному огню. И лезвие, охваченное пламенем, почти мгновенно раскалилось докрасна.

— Хей! — крикнул я и отступил. — Хей! Это добрый знак! А теперь вы! Чего стоите?! Хей!

Но воеводы не спешили подходить. Да и дружина, опустивши головы, стояла оробевшим стадом. Вот до чего их Хрт перепугал! Вот я и выступил, вот я и встретил Кнаса у Засек — и потрепал. И… Засмеялся я. Зло плюнул. И ушел. Шел — предо мною молча расступались. В терем пришел, лег на тюфяк и заложил руки за голову. Лежал, смотрел на потолок. Противно было. Горько. Гадко.

И долго я лежал, никто ко мне не приходил. Потом, когда уже стемнело, Тихий пришел, зажег лучину и сказал:

— Поел бы, ярл.

— Кого? — спросил я зло.

Тихий вздохнул, ушел. А ночью он опять пришел, сказал, что так никто и не решился подступить к Бессмертному Огню. Значит, никто, подумал я, не закалил меча на криворотых. А не ушел бы я, то бы, глядишь, хоть кто-нибудь… А вслух сказал:

— А! Смерти ждут! Сначала Хрт, потом своей.

Тихий кивнул. А я сказал:

— А прежде, все-таки, моей! Небось как к Ольдемару явятся, поднимут на мечи.

— Нет, ярл! — воскликнул Тихий. — Что ты! Не посмеют! Теперь они тебя ох как страшатся! Теперь ты им грознее Хрт!

Ну что ж, подумал я, быть может, я хоть через страх заставлю градских делать то, что надо. И, успокоившись, велел, чтоб Тихий подал ужин, ел с аппетитом, пил, а после лег и крепко спал. А утром вызвал воевод — и о вчерашнем словом не обмолвился, а только говорил о будущей осаде, приказывал: то нужно сделать, то и то, там взять, туда перенести, там выкопать и закрепить, там запасти… Ну, и так далее. И воеводы мне кивали, не перечили. Шуба, и тот молчал. И все были в трудах — дружина, градские…

Но если человек собрался умирать и уже лег, руки сложил, закрыл глаза и, главное, он рад тому, что вот он, наконец, и отдохнет, то разве его кто-нибудь спасет?! Да тут уже как ни лечи его, чего ни обещай, а он не встанет. Он не хочет! Так и Ярлград. И потому они — как мухи сонные. Да нет, уже как дохлые. И потому и шепчут за спиной: «Четыре дня до смерти нам. Три. Два!» И Хрт кричит — да так, что слышно даже в тереме. И ночью не заснуть. А что ни день — гонцы: Кнас этих сжег, Кнас этих перебил, Кнас отрубил Стрилейфу голову, изжарил, а после выел ее всю и обглодал, а череп сохранил, украсил бронзовой чеканкой — и получилась чаша для питья. И Кнас из нее пьет и говорит: «И Барраславу то же будет!» — и смеется.

А Хрт кричит: «Убей меня! Убей!»

И я возненавидел Хрт! Если б не он, не эти душераздирающие вопли, я б отстоял Ярлград! Ибо и стены здесь крепки да и припасов предостаточно, дружина многочисленна. А так…

Прибыл еще один гонец — наверное, последний — и известил, что криворотые совсем уже на подступах и завтра будут здесь. И что их тьмы и тьмы. И что их одолеть нельзя. И что…

— Довольно! — сказал я. — Все слушаем да слушаем. Пора уже и посмотреть на них!

Но прежде посмотрел на воевод. Все опускали головы. Конечно, можно было приказать тому или тому, никто не отказался б — не посмел. Но я хотел, чтоб кто-то добровольно вызвался. Ведь так же не бывает, быть не может, чтоб все совсем уже вот так…

И верно! Решился Шуба. Встал, сказал:

— Как повелишь!

А я сказал:

— Так мы же заодин пойдем. Но нам еще бы с полусотню конных. И чтоб охотников, а не по принуждению. Сам понимаешь!

— Ха! Найдутся и охотники!

Охотники действительно нашлись. Я подождал, пока совсем стемнеет, а уже после вывел их из града. Мы скрытно шли, копыта не стучали. И шли мы без огней, без разговоров. Ночь была темная, безлунная. Мы правили на зарево. И это зарево все разрасталось, разрасталось. А после мы увидели костры. И было тех костров… огромное число! Но мы еще приблизились. Еще. Потом я повелел — и мы все спешились. Стояли, слушали…

Они еще не улеглись — песни пели, кричали. Криворотые — наглый, крикливый народ. Даже во время дружеской беседы они постоянно перебивают один другого. А до чего они надменны! У них ведь от рождения рты вовсе не кривые. Это уже потом, с годами, от постоянной надменной гримасы линия их губ приобретает ту неприятную подковообразную форму, из-за которой их все и зовут криворотыми. А что они стреляют хорошо, так это ведь от трусости: тот, кто не решается сойтись с противником лицом к лицу, вынужден прибегать к различным постыдным уловкам — стрельбе из лука, волчьим ямам, отравленным колодцам, колдовству. А то, что я сейчас лежу в засаде, так то не уловка военная хитрость. И, кроме того, я еще и даю своим воинам возможность получше рассмотреть врага и убедиться, что ничего особенного — кроме, конечно, численности — в криворотых не сыщешь. А уж что касается вооружения, одежды, нравов и даже наречия, на котором они изъясняются, так тут и вообще у нас с ними немало общего. А со своими воевать у нас богатый опыт. Так что осталось только подождать, пока их стан затихнет, а потом…

А было то уже совсем под утро…

— В седла! — шепнул я.

Сели в седла. И я, меч обнажив, вскричал:

— Хей! Хей!

И и мы — с места в галоп — и на врага:

— Хей! Хей! Хрт! Макья! М-макья! М-макья!

Под «Макью» хорошо рубить. Да и под «Хрт!» тоже неплохо. И мы рубили их! Копытами топтали! Визг! Вопли! Хрт! Хрт! Хрт!