Черная книжка - Страница 19

— Говорят, что он каким-то чудом сумел уцепиться за жизнь. Я имею в виду, что он в течение некоторого времени был уже, в общем-то, мертв.

Я был мертв?

— Да, я помню.

Хм, как сказал когда-то Марк Твен, «слухи о моей смерти сильно преувеличены».

Впрочем, живым я себя тоже не чувствую. Не ощущаю ни рук, ни ног. И ничего не вижу. Однако я слышу, хотя голоса звучат приглушенно — как если бы я находился в неком замкнутом пространстве. Например, как человеческий эмбрион внутри утробы.

— А еще, по их словам, непонятно, что он будет из себя представлять, если все-таки выживет.

Может, буду чем-то вроде овоща и изо рта у меня будет течь слюна?

— Он может стать совершенно другим человеком.

Некоторые люди, наверное, скажут, что оно и к лучшему.

— Он может полностью потерять память.

Ну, я помню тебя, Пэтти. И Гоулди помню. И Марка Твена.

И номер моего значка. И число «пи» до десятичного разряда.

Но не помню, как здесь оказался.

— Я слышал, хирургические операции прошли успешно, — продолжает Гоулди.

— Да, настолько успешно, насколько возможно. Знаешь, ему удалили кусочек задней части черепа, чтобы устранить отечность.

Подождите-ка — у меня нет части черепа? Что, черт побери, со мной произошло? Эй, малышка Пэтти, а ты не хочешь слегка ввести в курс дела тех из нас, кто только начал вникать в смысл разговора?

— Врачи утверждают, что пуля не задела левое полушарие, — рассказывает Пэтти. — То есть ту часть мозга, которая управляет способностью говорить.

Ага, кое-что проясняется. Я получил пулю в мозг? Похоже, что в его правую часть.

Значит, я проведу оставшуюся жизнь в кресле-каталке, но у меня, по крайней мере, сохранится «способность говорить», потому я смогу членораздельно попросить медсестру принести мне еще яблочного пюре.

— Ну что же, это хорошо.

«Медсестра! Я хочу яблочного пюре! Кого я должен здесь убить, чтобы получить еще порцию яблочного пюре, а?»

— Да, отец действительно рассказал мне о результатах баллистической экспертизы. Он считает, что такого не может быть. Да, такого не может быть, Гоулди.

— Я знаю, знаю. Твой папа заставил провести экспертизу еще раз. Но, по правде говоря, разве бывало такое, чтобы результаты подобного исследования оказались неправильными?

— Стрелял не Билли, — заявляет Пэтти.

Я в кого-то стрелял? В кого?.. Надеюсь, в того парня, который выстрелил в меня.

— Готов поспорить, что это обрадует мэра, — говорит Гоулди. — По крайней мере, его адвокатов.

Мэра? С какой стати мэр Фрэнсис Делани стал бы проявлять ко мне интерес?

Может, я стрелял в него?

Вспоминай, парень. Что ты помнишь?

Я помню… убийство. Убийство студентки. Думаю, студентки из Чикагского университета. Затем… затем что?

Затем — ничего. Ничего, кроме пустого экрана.

Я помню Стюарта…

…иногда, в самые трудные моменты, я клал свою ладонь на его руку, но мы не смотрели друг на друга… Мы оба сдерживали слезы, не желая показывать, как нам хочется плакать…

…анекдоты… Старик смеялся так жадно, что становился похож на «хлопающий» автомобильный двигатель, и казалось, что он вот-вот изрыгнет из себя легкие…

…мы смеялись, чтобы не плакать…

Я помню, когда это закончилось. У меня было такое ощущение, как будто…

…как будто я хочу умереть.

Я больше не хочу ничего вспоминать. Не хочу ничего вспоминать.

— Что это было? Ты слышала? Этот звук издал… Билли?

— Билли! Билли, ты меня слышишь?

Я слышу тебя, Пэтти, но сейчас я хочу уйти…

— Стюарт, — произнес Гоулди. — Мне показалось, что он сказал «Стюарт». Кто такой Стюарт?

— Старик в больнице, помнишь? В те времена, когда Билли практически жил там…

— Да, конечно.

— Его внучку сбила машина. Билли и Стюарт пробыли там вместе несколько недель. И очень сильно сдружились.

Я не хочу вспоминать…

— Билли, ты с нами, приятель?

— Билли, я твоя сестра. Ты меня слышишь?

— Алло, Брендан, это Гоулди. Нам кажется, Билли что-то сказал. Хорошо, поторопитесь.

— Билли, тебе нужно вернуться. Пожалуйста, братишка. Ты можешь это сделать.

Я не знаю как… Не знаю даже, хочу ли…

— Сделай это для меня, Билли. Ты мне нужен. Мы тебя любим, Билли. Все твои близкие родственники здесь. Брендан, Айден, папа. И Гоулди здесь. Вернись, Билли. Мы ждем твоего возвращения.

Я что-то чувствую.

Слезу Пэтти на моей щеке.

А еще — свет. Ослепительный свет прямо в глаза.

— Я знала. — Пэтти вот-вот расплачется. — Знала, что ты вернешься.

Я окидываю комнату взглядом. Глаза при этом движутся медленно — словно они забиты песком. Брендан и Айден. Папа. Гоулди. Все стоят вокруг меня, и каждый норовит прикоснуться. Как будто хотят крепко меня обнять, но осознают, какой я хрупкий и уязвимый.

Я чувствую себя отчужденным от всего, что происходит, — будто бы просто смотрю кино, в котором главный герой — не я. Родственники сгрудились вокруг меня, рассматривают, как музейный экспонат («Не стесняйтесь, вы можете его трогать руками»), или как будто участвуют в религиозном акте исцеления («Прикоснись ко мне, и болезнь уйдет»).

Я пытаюсь что-то сказать, но изо рта не вырывается ни единого звука.

Я мертв?

Все погружается в темноту.

Глаза открываются снова. Вокруг меня — все те же люди. Пэтти по-прежнему плачет. Айден — сентиментальный здоровяк — тоже стоит со слезами на глазах.

— Ты в больнице, — объясняет Пэтти. — В тебя попала пуля. Но ты поправишься.

Это я уже слышал. По крайней мере, то, что из меня извлекли пулю. Если мне не изменяет память, Пэтти, ты сказала Гоулди, что я, возможно, никогда не буду таким, как прежде.

— Одна какая-то пуля такого парня не завалит.

Эти слова произнес Брендан, старший из моих братьев. Он в нашей семье главный оптимист.

Все опять погружается в темноту.

Я мертв?

Снова появляется свет. Глаза постепенно привыкают. В комнате — те же люди. Папа, мои братья и сестра. Три комика плюс я, четвертый. Плюс Гоулди. Все они склонились надо мной.

— Еще нет, — произносит Пэтти.

— Она права, — соглашается Брендан.

Права насчет чего? Я пытаюсь что-то сказать, но у меня не получается. Думать, значит, я вполне могу, а вот произнести свои мысли — нет.

— Нам нужно знать.

Это папа.

— Еще нет.

Это Пэтти. Затем она добавляет более решительным тоном:

— Он только начал просыпаться.

Айден наклоняется надо мной:

— Как дела, приятель?

Я не могу ответить.

— Скажи что-нибудь для меня. Например, вот это: «Игроки „Чикаго Кабс“[29] позорные молокососы».

Брендан:

— Скажи: «Вы арестованы».

Айден:

— А как насчет «Поцелуй мою белую ирландскую задницу»?

— Послушай, я приехал из Далласа, — обращается ко мне Брендан. — Наименьшее, что ты можешь сделать, — сказать «Привет!» своему старшему брату. Или, может, дать тебе подзатыльник?

— Не слушай этого неблагодарного типа, — снова вступает в разговор Айден. — Ты и так сделал ему одолжение, заставив хотя бы ненадолго уехать из Техаса. Ты бывал когда-нибудь в Далласе? Там все носят ковбойские сапоги и шляпы с широкими полями.

— И это говорит парень, который ходит на работу в майке на лямках и в шортах.

— Я, по крайней мере, не коверкаю слова, как в Техасе.

Да уж, явно мои родственнички.

— Ты мог бы сделать нам всем одолжение, Билли, — включается Пэтти. — Прикажи своим придурковатым братьям заткнуться.

— Кого ты называешь придурковатым, а? — взъерепенился Брендан. — Я окончил университет с самыми высокими показателями в группе.

— Тоже мне университет — Уэслианский, — бурчит Айден себе под нос.

— А что, по-твоему, представляет собой Университет Рузвельта? Гарвард Среднего Запада?[30]