Черепахи до самого низа. Предпосылки личной гениальности - Страница 93

Грабители станут изворотливее, будут лучше вооружаться...и так далее.

Вот в таком мире мы живем – в мире циклических структур, и любовь может спастись, если только мудрость (то есть, чувство или признание факта существования циклических структур (и контекста) заговорит в полный голос.

Из ранее сказанного вытекают вопросы о каком-либо конкретном произведении искусства, несколько отличные от тех, которые обычно задают антропологи. «Школа культуры и личности», например, традиционно использовала произведения искусства или ритуалы в качестве образцов или зондов для раскрытия определенных психологических тем или состояний.

Вопрос стоял так: «Говорит ли нам произведение искусства о том, какой личностью является его автор?» Но если искусство, как предполагалось выше, выполняет положительную функцию поддержки того, что я называю «мудростью», то есть, корректировки слишком рационалистического взгляда на жизнь и придания этому взгляду большей систематичности, тогда вопрос о данном произведении искусства должен звучать так: «Какая корректировка в сторону мудрости будет достигнута созданием или созерцанием этого произведения искусства (или участием в нем)?

Вопрос ( в таком случае) становится не статичным, а динамичным.»

Джуди: (читает из книги Карлоса Кастанеды «Путешествие в Икстлан», глава 8: «Разрушение распорядка жизни» )

«Все утро мы провели, наблюдая за грызунами, которые были похожи на жирных белок. Дон Хуан называл их водяными крысами...

Я погрузился в наблюдение за ними и провел целый день как охотник, выследив большое их число. Под конец я научился почти безошибочно предсказывать их действия.

Затем дон Хуан показал, как делать для них ловушки. Он объяснил, что охотник некоторое время должен следить, как они едят и где гнездятся, чтобы определить, где расположить ловушки. Затем ночью он должен расставить их, и все, что ему останется сделать на следующий день, это вспугнуть животных, чтобы они помчались в его ловчие приспособления.

Мы набрали веток и приступили к изготовлению охотничьих приспособлений. Я уже закончил свою ловушку и возбужденно думал над тем, будет ли она работать, когда дон Хуан внезапно остановился и взглянул на свое левое запястье, как если бы смотрел на часы, которых у него никогда не было. Он сказал, что, согласно его хронометру, уже время обеда. Я держал длинную ветку, которую старался согнуть в кольцо. Автоматически я положил ее рядом с остальными охотничьими принадлежностями.

Дон Хуан с любопытством взгянул на меня. Затем он издал завывающий звук фабричной сирены, зовущей на обед. Я засмеялся. Звук сирены был совершенным. Я подошел к нему и заметил, что он смотрит на меня. Он покачал головой с боку на бок.

– Будь я проклят, – сказал он.

– Что такое? – спросил я.

Он опять издал долгий воющий звук фабричной сирены.

– Обед кончился, – сказал он. – Иди работать.

На секунду я почувствовал смущение, Но затем я подумал, что он шутит, – наверное, потому, что у нас нечего есть. Я так увлекся грызунами, что позабыл, что у нас нет никакой провизии. Я снова поднял палку и попытался согнуть ее. Через секунду дон Хуан опять включил свою сирену.

– Время идти домой, – сказал он.

Он посмотрел на свои воображаемые часы, затем взглянул на меня и подмигнул.

– Пять часов, – сказал он тоном человека, выдающего секрет. Я подумал, что ему внезапно надоела охота и он решил оставить ее. Я просто положил все на землю и начал собираться. Я не смотрел на него. Я считал, что он тоже собирает свои вещи. Когда я был готов, я увидел, что он сидит, скрестив ноги, в нескольких метрах от меня.

– Я готов, – сказал я. – Мы можем идти хоть сейчас.

Он встал и забрался на скалу. Он стоял в полутора-двух метрах над землей и глядел на меня. Приложив руки ко рту, он издал очень длинный пронзительный звук, похожий на усиленную фабричную сирену. Он повернулся вокруг своей оси, издавая воющий звук.

– Что ты делаешь, дон Хуан? – спросил я.

Он сказал, что дает сигнал всему миру идти домой. Я был совершенно ошеломлен. Я не мог понят, шутит он или у него просто съехала крыша. Я внимательно следил за ним и пытался связать то, что он делает, с чем-нибудь из сказанного им раньше. Мы почти не говорили все это утро, и я не мог вспомнить ничего важного.

Дон Хуан все еще стоял на скале. Он взглянул на меня, улыбнулся и опять подмигнул. Внезапно я встревожился. Дон Хуан приложил руки ко рту и издал еще один сиреноподобный звук.

Он сказал, что уже восемь часов утра и мне нужно опять собирать свое приспособление, потому что впереди у нас целый день.

К этому времени я был в полном замешательстве. За какие-то минуты мой страх вырос до непреодолимого желания удрать прочь со сцены. Я думал, что дон Хуан сошел с ума. Я уже был готов бежать, когда он соскользнул с камня и подошел ко мне, улыбаясь.

– Ты думаешь, что я сошел с ума, да? – спросил он.

Я сказал, что он испугал меня до смерти своим неожиданным поведением.

Он сказал, что мы квиты. Я не понял, что он имеет в виду. Я был глубоко потрясен полным безумием его поступков. Он объяснил, что намеренно старался испугать меня тяжестью своего непредсказуемого поведения, потому что он сам готов лезть на стену из-за тяжести моего предсказуемого поведения. Он сказал, что мой распорядок так же безумен, как его сирена.

Я был шокирован и стал утверждать, что на самом деле я не имею распорядка. Я сказал, что считаю свою жизнь сплошной кашей из-за отсутствия здорового распорядка.

Дон Хуан рассмеялся и сделал мне знак сесть рядом с ним. Вся ситуация таинственным образом переменилась. Мой страх испарился, как только он начал говорить.

– Что у меня за распорядок? – спросил я.

– Все, что ты делаешь, это распорядок.

– Но разве не все мы такие же?

– Не все. Я ничего не делаю из-за распорядка.

– Чем все это вызвано, дон Хуан? Что я такого сделал или сказал, чтобы заставить тебя так вести?

– Ты беспокоился об обеде.

– Но я ничего не говорил тебе. Откуда ты знаешь, что я беспокоился об обеде?

– Ты беспокоишься о еде каждый день примерно около полудня, около шести вечера и около восьми утра, – сказал он со зловещей ухмылкой. – В это время ты беспокоишься о еде, даже если ты не голоден. Все, что мне нужно было сделать, чтобы показать твой подчиняющийся распорядку дух, это прогудеть сиреной. Твой дух выдрессирован работать по сигналу.

Он вопросительно посмотрел на меня. Я ничего не мог сказать в свою защиту.

– Теперь ты собираешься превратить охоту в распорядок, – сказал он. – Ты уже внес в охоту свои привычки. Ты говоришь в определенное время, ешь в определенное время и засыпаешь в определенное время.

Мне нечего было возразить. То, что дон Хуан сказал о моей привычке есть, было характерной чертой, свойственной всему в моей жизни. И все же я остро ощущал, что моя жизнь менее упорядочена, чем у большинства моих друзей и знакомых.

– Ты теперь много знаешь об охоте, – продолжал дон Хуан. – Тебе легко будет понять, что хороший охотник превыше всего знает одну вещь – он знает распорядок своей жертвы. Это делает его хорошим охотником. Именно это. Если ты вспомнишь, в какой последовательности я обучал тебя охоте, ты, может быть, поймешь, что я имею в виду. Сначала я научил тебя, как делать и настраивать ловушки. Затем я научил тебя распорядку дичи, за которой ты охотишься, а потом мы испытали ловушки на ее распорядок. Все это внешние формы охоты. Теперь я хочу обучить тебя последней, намного более трудной части. Возможно, пройдут годы, прежде чем ты сможешь сказать, что понял ее и что ты охотник.

Дон Хуан помолчал, как бы давая время. Он снял шляпу и изобразил, как причесываются грызуны, за которыми мы наблюдали. Это показалось мне очень забавным. Его круглая голова делала его похожим на одного из этих грызунов.

– Быть охотником не означает просто ловить дичь, – продолжал он. – Охотник, который стоит своей соли, ловит дичь не потому, что ставит ловушки или знает распорядок своей жертвы, а потому, что сам не имеет распорядка. В этом его преимущество. Он совсем не таков, как те животные, за которыми он охотится, закабаленные прочным распорядком и предсказуемыми поворотами. Он свободен, текуч, непредсказуем.