Чем вымощена дорога в рай? - Страница 5

Матиас промолчал, а Саркис улыбнулся.

— Тянете время, чиф, — сказал он. — И это правильно. Но, по-моему, вы усложняете. Имеет место классическая ситуация — «дар дьявола». Несоответствие товара и цены, которую придется за него выложить. Еще одно звено из вечной цепи целей и средств. Самое простое решение — отвергнуть результаты преступных экспериментов. Раз стало известно, что лекарство существует, а это, кстати, еще только слова Чермеца, так мы его получим сами.

— Знать, что оно существует, все равно что иметь его, — пробормотал Матиас.

— Не спешите, Дэниел, — с досадой поморщился Саркис. — Ни одна этическая проблема не может быть корректно решена без нарушения этических аксиом. Вопрос сейчас ставится так: если мы принимаем «дар», то тем поощряем других авантюристов, полных благих намерений. Столько лет старались, вытягивали людей из болота локальных предрассудков, асоциальности, неэтичности, наконец! И вот стоило появиться одному действительно серьезному преступнику, как за ним уже вздымается волна, и Холлуэй ее провозвестник. Кстати, кто может поручиться, что следующие «благодетели» не начнут экспериментировать на вполне здоровых людях?

— Пробный камень, — совсем неслышно сказал Матиас.

— Именно! Диск с программой — пробный камень наш ей этической зрелости. Будущих медиков учат на примерах героических классиков. Означенные классики в свое время с риском для жизни раскапывали могилы и резали мертвецов, чтобы проникнуть в тайны организма. Сейчас любой студент потрошит ваших родственников в морге для тренировки, и никакого риска. Для студента, разумеется. Я утрирую, но дело не в этом. Человек с благими намерениями шел наперекор этике своего времени, и потомки объявили его героем. Пусть в таких случаях невозможно снятие кризиса, да что там говорить, такие кризисы — эмбрионы грядущих сдвигов в самой этике. Но какой могучий соблазн для тех, кто готов идти на все ради своих амбиций! Завтра мы можем вступить в контакт с иным разумом… Да черт с ним, с иным! Что мы скажем нашим детям сегодня?

— Рэймонд уже никогда ничего не скажет, — неожиданно громко сказал Матиас. — Ладно, я пошел спать.

Он, кряхтя, поднялся и вышел.

Я прислушивался к монологу Саркиса. Действительно, шлейф этических кризисов тянется за медициной с незапамятных времен. Не так давно она переварила, не отвергнув данные по предельным параметрам функционирования человеческого организма, сведения, полученные варварским путем. Стыдливо усвоили эти знания, решив, что жертвы все равно не воскреснут, а информации пропадать не следует. Забыты Менгеле, Мюнх, Исии, а ведь это всего лишь прошлый, двадцатый век! Если копнуть глубже, всплывут такие кошмарные преступления во имя благих целей, что Чермец покажется младенцем. Да что медицина! Что там говорилось учителем насчет тех, кто тщательно, любовно сберегает свое прошлое, с умилением разглядывая буколические картинки полузабытых времен? Без истории мы ничто, без памяти о прошлом не найти дороги в будущее — достойный лозунг, что и говорить! Но история — это не только громовые слова и благородные жесты, не только беспримерные подвиги и величайшие проявления человечности в человеке. Это века и века беспросветной тьмы, подлости и обмана, насилия и жестокости, коварства людей и цинизма власти, копошение в грязи и потная кутерьма… Помня все — и лучшее, и скверну, забываем, что из прошлого просачивается тихо, каплями, каплями, каплями гной. От отца к сыну, от человека к человеку медленно и незаметно злоба и зависть, корысть и ложь… Как поставить заслон, как не допустить, чтобы с вечными ценностями не просочилась хотя бы одна капля гноя, — под силу ли такая задача? Если нет, тогда удел человека — позор грязь во веки веков, яд поразит организм, и тщетно отсекать орган за органом. Все начнется сначала, и снова будет горек плод трудов наших…

Тряхнул головой, и образ учителя Дороха, повторяющего изо дня в день эти словам нам, ученикам подготовительного класса, исчез.

Ну так что, отвергнуть проклятый «дар»? Легко сказать…

Саркис смотрел в окно. «А ведь ему через год будет ровно пятьдесят, — подумал я. — Скоро станет дедом. На выходные зачастит к внукам…»

Тихо звякнул вызов. Апоян виновато развел руками. Я включил личный доступ и тихо застонал — на меня уставилась своими глазищами Корнелия.

Мне стало плохо. Мне стало хорошо. С Корнелией я мог быть грубым, наговорить несправедливой ерунды, даже вспылить. Одним словом, всячески нарушать установления Большого Этического Конкордата, что непозволительно никому, тем более мне. Но природа человеческая восхитительно несовершенна, и слава богу! Да и Конкордат пока еще в стадии разработки, пройдут годы, если не десятилетия, пока он реализуется в глобальном объеме. Однажды Корнелия откровенно заявила, что прекрасно понимает, как неэтично влюбляться в своего начальника, как вдвойне неэтично осаждать по всем правилам женского искусства мужа, пусть бывшего, но все-таки мужа своей подруги, но ей плевать на этику, когда она видит меня. Как-то на собрании заведующих отделами она во всеуслышание спросила, собираюсь ли я наконец подкатиться к ней с непристойными домогательствами, а если нет, то почему? И хоть бы кто крякнул или даже улыбнулся! Она настолько приучила всех к мысли, что рано или поздно я окажусь в сетях, что не обратили внимания — это была ее охота, как сказал бы…

— Чиф, ты плохо выглядишь!

— Корнелия, ну что ты от меня хочешь, Корнелия? Я просил не доставать меня хотя бы раз в неделю.

— Посмотри мне в глаза, нет, ты мне в глаза посмотри… Вот так! Если тебе плохо, то я сейчас приду.

Только этого не хватало! Во мне поднялась сладкая тоскливая обреченность и захлестнула с головой, но через миг я был собран и зол.

— У вас есть что-либо конкретное ко мне, уважаемая Корнелия Бургеле?

— Ничего служебного, уважаемый чиф Оливер Эннеси. Ты сердишься, значит, ты здоров. До завтра.

И отключилась.

Апоян поднялся с места и вопросительно посмотрел на меня.

— Просмотрю еще раз сегодняшнюю запись, — сказал Саркис, — где-то здесь материалы по онкоцентру.

— Вот они. А я немного прогуляюсь по смотровой.

К лифтам мы шли молча. Когда я приму решение, он узнает первым. Но не сейчас. Торопиться нельзя. Сам ничего пока не знаю.

Саркис попрощался и вышел на своем этаже.

На смотровой никого не было. Обычно в это время свободной скамейки не найдешь, парочки со всего здания ждут полночного фейерверка над Домом Театров, воркуют и тихо обжимаются. Но в воскресенье здесь пусто: все набегались и нагулялись, начался туристический сезон.

Пора принимать решение, конечно, один раз за все время управительства я имею право на крайнюю меру, то есть могу объявить референдум, минуя Совет. Но если «дар» будет отвергнут, не станет ли это насилием здорового большинства над больным меньшинством? Вполне возможно, что объединенный разум человечества брезгливо плюнет на замаранный кровью и подлостью «дар». Это так красиво, эффектно — взять и отказаться! И вполне в духе Конкордата. Совет, если я не решусь и передам ему дело, может тоже отвергнуть. Принципы, конечно, не дороже людей, но кто знает, сколько найдется в Совете красноречивых управителей, решивших выдвинуть свою кандидатуру на второй срок?

Принять «дар», ввести программу в фармацевтические синтезаторы и напомнить всем почти забытое «победителей не судят» — девиз подонков и вождей. Снова воскреснут глубоко затаенные амбиции, и кто-то очередной возьмется за скальпель или разрядник с самыми благими намерениями.

Скудный выбор: либо этическая ретардация, шаг назад, торможение, либо же насилие, чреватое непредсказуемым кризисом. Интересно, не возникнет ли тупик из-за моего благого намерения принять всю полноту ответственности, не делясь ею ни с кем?

Слишком долго и слишком успешно я подавлял эмоции при решении важных вопросов — это, кстати, тоже одно из установлений Конкордата. Но не есть ли этика без эмоций — извращение? Крамольные мысли, неподобающие управителю, но я видел их лица, видел глаза больных…