Чем вымощена дорога в рай? - Страница 4

— Он вырвался из рук моих ребят и ушел по транспортному тоннелю в больничный сектор, — продолжал Матиас. — А потом выступил по внутренней связи, и через десять минут онкоцентр превратился в сумасшедший дом. Представляете, они почти все на постельном режиме, и такая вспышка! Вышибли персонал и моих людей в два счета. Не могли же мы к ним применить силу! Пытались втолковать, но… Проклятие!

Тяжелый предмет, вылетевший из окна, задел кого-то, беднягу оттащили в сторону. В одном из окон появился белый рулон, его встряхнули — развернувшись, он повис, слабо развеваясь на ветру. На нем черной краской было выведено «Убийцы!» и «Здоровье сейчас!». Из других окон тоже вывесили простыни с такими же надписями.

На экране снова появился Матиас. Он был бледен.

— Диск у меня. Вот он. Привез его сам.

— Спасибо, Дэниел. Что с Холлуэем?

— Не знаю, пока не знаю. Уйти он не сможет.

— Как он сумел выкрасть диск? Впрочем, это дело третейской комиссии.

Матиас вздохнул, потом сказал, что не уверен, следует ли передавать дело Холлуэя в комиссию. Хотя рецепт-код и был введен, последствия обратимы. А то, что он взбунтовал больных, свидетельствует скорее о его невменяемости, чем о преступном умысле. «В конце концов, — добавил он после заминки, — неизвестно, поступил бы я сам на его месте лучшим образом, если бы у меня, как у Холлуэя в прошлом году, скончалась жена от саркомы. Надо учесть, что и мать Холлуэя умерла от рака желудка. Детей он не имел, а жена его…»

— Вы так защищаете его, словно это ваш друг, — заметил я.

— А он и есть мой друг, — с некоторым удивлением ответил Матиас. — Разве вы не помните? Рэймонд Холлуэй, мой третий заместитель…

Я молчал.

— В конце концов я выполняю свой долг, — продолжал Матиас, — а если Рэймонд пошел на преступление, то, очевидно, полагая, что исполняет свой. И я не знаю…

Он прервал себя, глянул вбок, поднял брови и, сказав «хорошо», повернулся ко мне.

— Извините, Эннеси, удалось связаться с Холлуэем.

— Подключите и меня.

«Дэниел, ты меня слышишь?.. Я на самом верху… Ты слышишь?..»

Окна и этажи слились в полосу, объектив дернулся вверх, к крыше. Там, у самой кромки, стоял высокий худой человек, державшей в руке коробку транслятора.

«Дэниел, ты меня слышишь? — продолжал звенящий от напряжения голос. — Ты меня слышишь?..» «Я вижу и слышу тебя, Рэймонд, — ответил голос Матиаса, — но мне хотелось бы поговорить с тобой в более подходящей обстановке». «Дэниел, будь ты проклят, Дэниел!»

Лица Холлуэя не было видно, солнце за его спиной било в объектив. Его темная фигура выпрямилась, он отшвырнул коробку транслятора и, широко раскинув руки, качнулся вперед…

Я закрыл глаза.

Десятый час, сумерки сгущаются в вечер. Несколько раз ко мне как бы случайно заглядывал Апоян. Убедившись, что я все еще здесь, исчезал.

Матиас весь день наводил порядок в Онкологическом центре. Вернувшись, отдал диск, вручил письменный отчет и только после этого вдруг сорвался, швырнул бумаги на пол и потребовал немедленной своей отставки. Саркис увел его к себе.

Я листал дело Чермеца, пытаясь размотать чудовищный клубок проблем, разбухающий с каждым часом. Ничего не поделаешь — любой криз, любой этический кризис вырастает бледной поганкой на хорошо унавоженной веками почве гордыни, самолюбия, неуемного тщеславия. И не преступный умысел движет инспираторами этих кризисов, а самые что ни на есть благие намерения.

Утром меня поднимет вызов Калчева или самого Рао. Они предложат отдать дело в Совет, я, естественно, откажусь. На то и выбран чифом, чтобы принимать решения и отвечать за них, а не перекладывать на чужие плечи. Выше меня только Совет. Боюсь, и ему скоро придется несладко. После эксцесса Холлуэя дело усложнилось.

Итак, Чермец и Сассекс. Десять лет назад они пошли на преступление — первое в ряду многих. Не то уговорили, не то подкупили или обманули, словом, вовлекли в преступный сговор врача из родильного отделения. Мне известны редкие случаи недосмотра, когда в горных или отдаленных районах пытаются завести детей, не пройдя генетического контроля или даже вопреки его результатам. Урок Великой Пандемии не всем пошел на пользу. Вот из-за безответственности родителей и рождались уроды. «Живое мясо», как выразился в протоколе один из экспертов. Последние двадцать лет практически безошибочно определяют, родится ли здоровый ребенок, с допустимыми отклонениями или же уродец без малейших шансов на достойное развитие. Но бывают просчеты, они просто неизбежны. Безответственный врач согласился не подвергать эвтаназии плоды. На следствии он хныкал, что, мол, не хотел быть убийцей, но его жалкие доводы были отвергнуты. Чермец же поставил серию экспериментов над этим… материалом. Преступление? Да, но еще не криз. Помнится, тогда возникла небольшая проблема, как поступить с уцелевшими существами? Никакого разума, зачатки рефлексов…

Я был на заседании Совета, когда разбиралось это дело. Свои преступления Чермец оправдывал благими намерениями, поскольку якобы удалось или вот-вот удастся получить универсальное средство от злокачественных опухолей. «Рак побежден!» — кричал он перед лицом Совета и не оправдывался, а гордился своим деянием, гордился откровенно и нагло. Он говорил, что готов принести себя в жертву условностям всемирной этики и согласен с любым решением Совета. И еще он вел весьма недостойные речи, намекая на то, что избранные все равно воспользуются его открытием. Совет усмотрел в этом оскорбление достоинства избранных представителей и изъял его слова из протокола.

А потом странный побег Чермеца и Сассекса, непонятый взрыв лаборатории, загадочная гибель почти всех его сообщников во время пожара в следственном изоляторе. Диск в записью программы синтеза код-рецепта был найден вроде бы случайно в другой, глубоко законспирированной лаборатории, где Чермец и проводил свои каннибальские эксперименты.

И преступление породило преступление — заместитель Матиаса крадет диск и пытается ввести его в ближайшую фармацевтическую систему, а когда ему это не удается, в отчаянии кончает с собой.

Диск теперь находится у меня. Он лежит в нижнем ящике стола рядом с прошением Матиаса об отставке. Насчет диска надо быстро принимать решение. Если же у меня не хватит решимости, то либо я передам дело Совету, либо объявлю референдум. Но тогда у меня не будет морального права оставаться управителем.

Дверь тихо пошла в сторону. Почему-то я решил, что это Корнелия. Но в проеме показалась фигура Апояна, за ним горбился Матиас.

— К вам можно, чиф? — спросил Саркис.

— Входите.

Я включил верхний свет и на миг зажмурился. После полумрака заболели глаза.

— С вами хотел связаться Соколов, но я попросил перенести разговор на завтра. Вроде ничего срочного.

— Спасибо, Саркис!

Апоян сел у окна, Матиас тяжело уложил свое тело в вело напротив и словно задремал.

— Еще хотели связаться двое: ваш друг Бомар и Корнелия, — добавил Апоян, усаживаясь поудобнее. — По-моему, Корнелия жаждет общения, но я рискнул сказать, что вы сегодня в цейтноте.

— Да-а… Ну ладно. Ситуация прояснилась, действительно криз, к тому же осложненный. Завтра — а самое позднее послезавтра — сводка пойдет в «Новости». Дольше придерживать не сможем. К этому времени мое решение должно пройти обсуждение Совета, и если Совет сочтет его исчерпывающим, криз будет снят.

Я на всякий случай трижды постучал ногтем по столу.

— Фундаменталисты опять поднимут головы, — равнодушно сказал Матиас, не раскрывая глаз.

— Бог с ними, хватает своих забот. К тому же какие именно фундаменталисты? Христианские, мусульманские, буддистские или эти, новые, как их… Впрочем, не важно. Когда вводили генетический контроль, у них была пресса, телевидение, сеть, а главное — лидеры, среди которых имелись даже члены Совета. Если бы не Пандемия тридцать четвертого года, они бы и сейчас кричали о евгенике, расизме и требовали отмены контроля. Могли бы и развалить ненароком глобальную стабильность. Но сейчас даже самые твердоголовые сообразили, что речь шла не просто о больных или о людях с врожденными пороками, а о страшной патологии… Интересно, зачем я это вам рассказываю?