Человек в лабиринте. Сборник зарубежной фантастики - Страница 32

Мюллер смотрел на экраны.

Он занимал низкую шестиугольную комнату со встроенными в стены видеоэкранами, очевидно, это было одно из жилищ. Более года проводил исследования, стремясь установить, какие участки лабиринта изображены на экранах Терпеливо размещая опознавательные вехи, он наконец узнал в туманных, матовых образах сияющие площади и улицы. Шесть экранов в нижнем ряду видеостены показывали территории секторов от А до Ф. Камеры или то, что ими служило, вращались по полукольцевым траекториям и позволяли контролировать входы в секторы. Так как в каждый сектор вел всего один вход, а в других подстерегала гибель, то он мог спокойно следить за передвижениями животных, отыскивающих себе еду. То, что происходило у входов-ловушек, его вообще не касалось: те создания, что пытались туда войти, были обречены на смерть.

Расположенные на верхнем парапете экраны семь, восемь, девять и десять передавали изображения из секторов Г и Аш, секторов, наиболее удаленных от центра, самых больших и опасных. Мюллер предпочитал не рисковать и не возвращался в них для тщательной проверки этой гипотезы. Достаточно и того, что на этих четырех экранах он мог рассматривать внешние части лабиринта. Нет смысла подвергаться опасности, чтобы исследовать ловушки подробнее. Экраны одиннадцать и двенадцать показывали вид равнины вне лабиринта, вид равнины, которую сейчас оккупировал межпланетный корабль Земли.

Немногие другие сооружения, оставленные древними строителями лабиринта, имели такую же информационную ценность.

В центре главной площади города под защитой хрустального колпака непрерывно тикал и пульсировал какой-то загадочный механизм. Мюллер предполагал, что это своего рода атомные часы, отмеряющие время в единицах, которые были приняты у его создателей. Этот камень был подвержен и другим метаморфозам: рубиновая поверхность темнела, мутнела, становилась темно-синей и даже черной; камень колыхался на своем постаменте. Мюллер, хотя и тщательно регистрировал эти изменения, но их значения не понимал. Он даже не мог уловить их регулярности. Изменения эти были явно не случайными, но ритма изменений цвета и движений он не уловил.

На каждом из восьми углов этой же площади высились металлические столбы, каждый высотой метров шесть. Столбы медленно вращались на скрытых подшипниках круглый год и, видимо, служили календарями. Мюллер выяснил, что их полный оборот происходил за тридцать месяцев, или за время полного оборота Лемноса вокруг своего маленького оранжевого светила. Но также подозревал, что эти сверкающие пилоны служат какой-то более серьезной цели. Он давно занимался ими, но безрезультатно.

На улицах сектора А стояли клетки, вытесанные из камня, похожего на алебастр. Как он ни старался, но открыть их не смог. А ведь за время его пребывания здесь, просыпаясь рано, констатировал, что прутья втянуты в глубь каменного тротуара, и клетки открыты. В первый раз они простояли открытыми три дня, а ночью, когда Мюллер заснул, прутья вернулись на место, и напрасно он искал следы стыковки. Спустя несколько лет клетки отворились снова. Тут уж он неутомимо наблюдал за ними, пытаясь выведать секрет механизма, но на четвертую ночь уснул так крепко, что не заметил, как они закрылись.

Не менее загадочным был и акведук. Вокруг всего сектора Б шел замкнутый ониксовый жёлоб с кранами через каждые пятьдесят метров. Достаточно было под любой кран подставить какую-нибудь емкость, даже просто сложенные ладони, как вытекала вода. Однако, когда он попытался сунуть в отверстие палец, то никакого отверстия не оказалось. Не появилось оно и когда лилась вода. Словно она проникала сквозь проницаемую каменную пробку. Мюллер считал, что такое невозможно. Но утешался, что имеет вдоволь чистой ключевой воды.

Поистине удивительно, что так много из оборудования этого древнего города еще сохранилось. Археологи после исследования сооружений и скелетов за пределами лабиринта пришли к выводу, что уже более миллиона лет здесь не существует никакой разумной жизни, возможно, что и пять-шесть миллионов лет. Он, хотя и археолог-любитель, накопил достаточно доказательств, чтобы проследить ход событий. Шахты на равнине были самыми древними, такими же древними были и внешние бастионы города. А сам город, созданный еще до начала эволюции человечества Земли, казался не тронутым временем. Частично этому способствовал сухой климат — здесь не было ураганов, и за все девять лет ни разу не пролился дождь. Только ветер и переносимый им песок могли шлифовать стены и мостовые, но таких следов не было. Мюллер знал, почему. Песок не накапливался даже на открытых улицах города. Скрытые насосы поддерживали повсюду идеальный порядок, убирая мусор. Экспериментируя, Мюллер собрал в саду несколько горстей почвы и разбросал там и тут. Уже через пару минут пыль заскользила по отполированным мостовым к щелям, что внезапно открылись около фундаментов зданий, и исчезла в них; щели снова сделались невидимыми.

Вероятнее всего, под городом протянулась целая сеть неведомых машин — неуничтожимого консервационного оборудования, которое успешно противостоит действию времени. У Мюллера не было нужной техники, чтобы вскрыть мостовую, казавшуюся неодолимо-прочной. Вооруженный довольно примитивно, он принялся копать в садах, надеясь хотя бы так добраться до подземелий. Но, хотя и вырыл один котлован на глубину трети километра, а другой — еще глубже, не обнаружил ничего, кроме почвы. Наверняка, аппаратура была где-то спрятана: что-то следило, чтобы действовали объективы, чтобы оставались чистыми улицы, не рушились стены, а в дальних от центра секторах ждали всегда наготове смертоносные ловушки.

Что за раса создала город, который продержался миллионы лет? Еще труднее было представить, что эти существа вымерли. Мюллер готов был биться об заклад, что те, чьи останки находят на обширных кладбищах в окрестностях лабиринта, это и есть строители. Город построили существа-гуманоиды, имевшие полутораметровый рост, широкие плечи и грудь, длинные ловкие пальцы, ноги с двумя суставами. Но следов такой расы не было в солнечной системе, и ничего подобного не обнаружили в иных системах. Быть может, они ушли в другие галактики, еще не исследованные людьми. Или, что тоже вполне возможно, они не совершали межпланетных перелетов, а возникли, эволюционировали и вымерли здесь, на Лемносе, оставив после себя единственный памятник — город-лабиринт. Кроме него ничто на этой планете не говорило, что она была обитаема, хотя кладбища (чем дальше от лабиринта, тем более редкие) были найдены и на расстоянии тысяч километров. Быть может, на протяжении веков другие поселения исчезали с поверхности Лемноса, и сохранился только этот единственный город. Но, возможно, что он всегда был единственным городом и давал убежище миллионам существ. Сейчас уже ничто не указывало на существование других поселений. А вся природа лабиринта доказывала, что в последние часы своего существования разумная раса Лемноса отступала в изобретательно созданную твердыню, чтобы обороняться от грозных преследователей. Но Мюллер понимал, что это умозаключение вполне может быть только предположением. Несмотря на все факты, он лелеял мысль, что лабиринт возник в результате какого-то безумия цивилизации, без воздействия извне…

Но, может быть, сюда вторглись неведомые чужаки, для которых не составило труда преодолеть лабиринт, и на улицах города истребили всех его обитателей, после чего механические чистильщики убрали все кости? Этого уже не узнать. Никого из тех уже нет. Войдя в город, Мюллер застал его мертвым, тихим, словно бы никогда в нем не кипела жизнь. Город автоматический, бесплодный и безмолвный. Только животные населяют его. В их распоряжении были миллионы лет, чтобы отыскать пути через лабиринт и начать хозяйничать здесь, в глуши. До сих пор Мюллер насчитывал видов двадцать млекопитающих, начиная с подобия земной крысы и кончая подобием земного слона. Травоядные паслись в городских садах, плотоядные охотились на них — почти идеальное экологическое равновесие. Этот город-лабиринт заставлял вспомнить Вавилон Исайи: «…но придут туда звери, и наполнятся дома их змеями. И будут совы отзываться в домах их, и сирены — в тучных хлебах».