Человек в лабиринте. Сборник зарубежной фантастики - Страница 27

— Слушай внимательно, — прошептал мне на ухо Гердвиг, — первое слово будет «Добро».

— Добро! — гулко громыхнул из пещеры голос, и эхо разнесло слово по долине.

Толпа, собравшись на безопасном расстоянии от пещеры громко вздохнула.

— Второе — «Любовь», — снова шепнул монах.

— Любовь! — прогремел голос Афнеля.

— А третье? — спросил я дрожа.

— Мудрость, — ответил Гердвиг.

— А потом? — снова спросил я, едва шевеля губами.

— Потом? — голос монаха-рыцаря был полон печали и одновременно бесконечного презрения. — Для него уже не будет никакого «потом».

Афнель медлил. Слышно было лишь его нервное, прерывистое дыхание. Я знал, что это не раздумье над тем, что сказать — он давно уже все обдумал; я был уверен, что Афнель просто хочет протянуть минуту, отделяющую его от приговора.

— Мудрость, — услышали мы наконец третье слово, произнесенное тише, чем первые два.

Толпа застыла в ожидании. Когда затихло эхо, вызванное голосом Афнеля, и скалы перестав повторять «…ость…ость…ость», до ушей наших дошел, а скорее ударил в них жуткий вопль смертельно напуганного человека. Затем был короткий стон, как бы стон облегчения от того, что мучение кончилось так быстро, а потом уже одна только удручающая тишина воцарилась в долине. И мы, и вся толпа стояли как пораженные громом, пока наконец, после долгого-долгого молчания люди не стали расходиться, двигаясь медленно, как бы в оцепенении. Не слышно было ни возгласов, ни громких разговоров, лишь изредка кто-то что-то шептал своему спутнику и тут же замолкал, как будто не желая прервать эту кошмарную и сокрушительную тишину, повисшую в воздухе с момента последнего стона Афнеля.

— Откуда ты знал? — спросил я, все еще стоя на коленях рядом с монахом.

Тот пожал плечами.

— Чувства и мысли человека похожи на строки в раскрытой книге. Но читать ее может лишь тот, кто познал тайну алфавита.

— А что бы я там сказал?

Гердвиг с минуту молчал.

— Ты сам этого не знаешь, — произнес он наконец. — Твое отношение к миру, это смесь любви и ненависти, гордости и смирения, надежды и чувства бессмысленного бытия. Ты никогда не решился бы определить смысл бытия мира в трех словах.

— Это правда, — я склонил голову, — наверно, поэтому я никогда туда не пойду.

Я посмотрел в сторону, где спокойно пасся конь Афнеля. Стоящий неподалеку Хамзин из Тергонта вздрогнул.

— Я возвращаюсь, — сказал он хрипло.

— Не останешься на вторую часть представления, господин? — учтиво спросил Гердвиг.

— На что? — выдавил рыцарь, не поняв.

— На меня, — спокойно пояснил монах.

Хамзин облизнул пересохшие губы.

— Много грехов совершил я за свою жизнь, но пусть Господь Бог в своем безмерном милосердии зачтет мне во дни Страшного Суда, что я пытался отговорить от этого поступка и того юношу и сейчас вот тебя.

Рыцарь оглянулся на свой шатер, потом бросил быстрый взгляд на монаха, но тот разгадал его намерения.

— Не призывай своих людей, чтобы они меня задержали, — сказал он спокойным голосом, — ибо я не желаю, чтобы здешняя земля обагрилась твоей кровью.

После этого он повернулся ко мне.

— Прощай, приятель, — сказал он сердечно, — и, не взирая на то, что выйдет из моей попытки, не забывай помянуть монаха Гердвига в своих каждодневных молитвах.

— Клянусь тебе в этом, — отвечал я и стиснул его ладонь.

Он медленно отъехал, держась в седле с небрежной легкостью и уверенностью, и ветер развевал его белый плащ, а солнце блестело на полированном железе шлема.

И таким я его и запомнил до конца дней своих. Стоит мне закрыть глаза, и я вижу вздымаемое холодным весенним ветром белое полотно, просвечиваемое лучами яркого солнца.

— Не пытайся его задержать, — обратился я ко все еще колеблющемуся Хамзину из Тергота, — тебе пришлось бы его убить.

Рыцарь опустил голову.

— Но, может, я спас бы его душу, — сказал он задумчиво.

Я покачал головой.

— Не пробуй даже, а если ты опасаешься, что на тебя падет грех, то не бойся. Я возьму эту тяжесть на свои плечи.

Дальше мы молчали до самого конца. А что было дальше? Гердвиг спокойно, не привлекая ничьего внимания, доехал до пещеры — все думали, что он поехал за оставленным конем Афнеля. Только когда монах соскочил со своего скакуна, люди поняли, что нашелся очередной смельчак. Но толпа вела себя уже по-другому — это были уже не те люди, что бросались к пещере с жадным блеском в глазах, надеясь насытиться острыми ощущениями. Теперь лишь в немногих виден был блеск возбуждения. Лица большинства застыли в болезненном напряжении. Люди опускались на колени и возносили молитвы Богу, многие отворачивались, чтобы не видеть очередного несчастного, входящего в пещеру.

Гердвиг, перед тем, как переступить порог пещеры, последний раз обернулся, и наши глаза встретились. Мне даже показалось, что он слегка кивнул, после чего быстро повернулся и решительным шагом вошел внутрь.

Толпа замерла в ожидании. Три Слова, которые произнес монах, прозвучали быстро, одно за другим, так что громовое эхо слилось в единый раскат. Но все было отчетливо слышно. И услышали мы: Страдание, Ненависть, Страх.

И тогда, как только умолкло эхо, горы затряслись. Безоблачное небо прорезала молния, а после черная мгла закрыла солнце, и стало темно, как ночью. Пораженная толпа, вопя и завывая от ужаса, ринулась прочь, затаптывая людей и сметая шатры, лишь бы убраться подальше от страшного места. В воздухе гремел убийственный грохот, и он с каждым мигом набирал силу. Я лишь каким-то чудом сумел вскочить в седло, и ошалевший от страха конь сам нашел дорогу среди скал.

Чуть позже я потерял сознание.

Пришел в чувство я далеко от проклятой долины. Я лежал на земле, а мой конь пасся рядом. Тем же днем, когда я глядел на свое отражение в воде, я заметил, что страшные минуты оставили свой след в виде седой пряди на моей голове.

Я возвращался той же дорогой, по которой ехали мы с Афнелем и Гердвигом. Отдыхал у гостеприимных очагов тех же людей, которые принимали нас троих. Некоторые уже знали, что случилось в горах Ширу, другим я рассказывал холодными вечерами о тайне Трех Слов и ее тревожном разрешении. Скоро, однако, выяснилось, что вести о происшедшем опережали мой приезд, и тогда случалось, что двери домов оставались закрытыми для меня. Чем дальше я продвигался на восток, тем больше слышал о бандах, рыскающих по окрестностям и об опустошительных грабежах. В городах я видел закрытые лавки и людей, передающих друг другу зловещие новости. Я не удивляюсь их испугу, ибо Неведомое всегда будит страх в сердцах. Но я, который еще три недели назад своими глазами видел пещеру, где погиб Афнель, оставался спокойным.

Оставался спокойным, несмотря на то, что по сей день не знаю, было ли сотрясение гор и внезапная ночь среди дня признаком гнева Создателя против человека, осмелившегося так понять сотворенный им мир, или же эти события предшествовали передаче власти над миром в руки Гердвига. Если монах верно угадал Три Слова, то об этом скоро узнает белый свет. Я уверен, что этот человек не будет колебаться и использует данную ему силу.

Временами назойливая, неотступная мысль терзает мой разум. Если именно Страдание, Ненависть и Страх правят нашим миром, то мог ли быть его Создателем Бог? Бог, имя которому — милосердный Избавитель? Так, может быть, создателем существующего порядка вещей был именно Падший Ангел? Или же мир сотворил все-таки Бог, а Тайна Трех Слов — это изобретенная Сатаной ловушка, долженствующая вводить во искус людей малодушных и уводить их на путь богохульных сомнений?

Кто, все-таки, по-настоящему выиграл в пещере — Афнель или Гердвиг?

Всегда, когда я об этом думаю, меня утешает поведение толпы, которая провожала уходящего в пещеру монаха. Поведение это внушает надежду, что не только Страх, Ненависть и Страдание правят миром, но существует в нем также Доброта и Любовь. И с этой мыслью утром и вечером каждого дня возношу я горячие молитвы во искупление и спасение моего несчастного друга Афнеля. Ибо, клянусь Господом, кто может поручиться, что все происшедшее было окончательным разрешением, а не просто эпизодом в битве Добра и Зла за его бессмертную душу? В битве, исход которой нам не ведом.