Человек света - Страница 1

Словно составленная для игры в «Музыкальные стулья», мебель сгрудилась посреди просторной гостиной плотным кольцом, так что диваны касались подлокотниками глубоких кресел. В середине приютился низкий столик, на который слуга поставил поднос с закусками и бокал для единственного гостя. Если не считать тесного кружка и роскошной хрустальной люстры с шестью зажженными свечами и пятьюстами подвесками, пространство было совершенно голым. Пол из дешевых серых досок, каковые раньше шли на изготовление изгородей для укрепления дюн, был выметен дочиста. Пустоту стен, поднимавшихся к высокому потолку, нарушало лишь крошечное прямоугольное окно с видом на восточный сад поместья. Сами стены от пола до потолка были оклеены бархатистыми оливковыми обоями.

В комнате над гостиной играл одинокий виолончелист, и задумчивая мелодия словно просачивалась через розетку в потолке, стекала в люстру и разбегалась каплями света. Слуга скрылся в недрах огромного дома, а одинокий гость, молодой человек по имени Огест Фелл, репортер из «Газетт», остался на стуле с высокой спинкой, просматривая список вопросов, которые набросал в блокноте. Умиротворяющее свечение музыки, смягчающее воздействие вина, благоговение при одной только мысли, что он удостоился аудиенции у самого Ларч-крофта, побудили молодого человека шепотом повторять записанное. Если все пройдет удачно, это будет единственное интервью, когда-либо данное гением.

Юный Огест мало что знал про Ларчкрофта, прозванного «Человеком Света» за то, что тот показал миру, чего можно достичь, манипулируя этой первозданной стихией. За алхимию сияния, за превращение мрачного в прекрасное, поношенного - в новое, физического - в духовное, ложного - в истинное мир платил ему щедро. Внимание публики он привлек еще в двадцать с небольшим лет (был тогда немногим старше, чем Огест сейчас), когда однажды вечером осветил хитро расставленными сигнальными фонарями (свет свечи и мощные линзы - только и всего) банк своего родного городка так, что здание с его мраморными колоннами и декоративной аркой словно бы воспарило на два фута над землей. С тех пор он приобрел мировую славу корифея иллюминации. Клиенты, известные, прискорбно известные и безвестные вовсе, обращались к нему по тысяче разных причин. И, удовлетворяя каждую просьбу, Ларчкрофт опирался на энциклопедические познания в области всех мыслимых форм света - от солнечного до звездного, от светлячков до танца пламени.

Простейшим примером чародейства Ларчкрофта был индивидуально подобранный «Косметический комплекс для взыскательных дам». Разумеется, эта панацея не приобрела международной известности, каковую принес ее создателю знаменитый трюк с изображением поля битвы: его Ларчкрофт осветил так, что оно показалось Раем (трупы преобразились в сонм спящих ангелов, а в очертаниях опрокинутой маркитантской повозки проступил лик самого Господа). Зато здесь мастер позволил заглянуть в тайны своего искусства, оставшиеся скрытыми в более экстравагантных его достижениях. Клиенты обращались к нему с простой просьбой: при помощи светоискусства сделать их моложе.

Он создал систему макияжа, при которой благодаря направленному лучу точно по волшебству исчезали вторые подбородки, разглаживались морщины, и миру являлся блеск юности и здоровья. Такая мысль пришла ему в голову, когда, непрестанно изучая свет, он наткнулся на монографию о старых мастерах. Изготавливая краски, художники прошлого растирали исходные вещества до определенной степени грубости или тонкости частиц с учетом того, как то или другое будет отражать или преломлять свет. Эти мастера в точности знали, что произойдет со светом, когда он соприкоснется с их рукотворной краской, и посредством выверенного пересечения лучей умели заставить свои изображения светиться изнутри.

То же самое Ларчкрофт проделал с пудрой, румянами и тенями для век, и его усилия принесли еще более поразительные результаты. Ассистенты Ларчкрофта изучали черты лица каждого клиента, а сам мастер прописывал сложнейшую формулу макияжа и особую последовательность его нанесения. Старухи превращались в старлеток, а дурнушки - в знойных искусительниц, так что к концу бала иные кавалеры попадали под чары чьей-нибудь бабушки. Впрочем, нарекания возникали редко, поскольку многие мужчины прибегали к тем же ухищрениям, а коль скоро процесс стирал щербины времени во всех возрастах, подцепивший бабушку сам зачастую оказывался чьим-то дедушкой.

Смакуя портвейн под водопадом звучащего света, Огест Фелл едва верил в свою удачу. А ведь чтобы добиться встречи, понадобилось лишь отправить Ларчкрофту просьбу об интервью. Когда он рассказал о своем намерении шефу, старик только рассмеялся и покачал головой: «Ты идиот, дружок, если надеешься, что этот человек уделит тебе минуту». Три недели он был посмешищем всей «Газетт». Пока однажды не пришло письмо с фамилией Ларчкрофт в графе «Отправитель». Когда письмо вскрыли, блестящий материал на внутренней стороне клапана вобрал в себя рассеянный свет от газовых рожков в редакции и отбросил его с такой силой, что все присутствующие на мгновение ослепли.

Минул час, и Огест, коротавший время в бескрайней гостиной, начал беспокоиться, не передумал ли прославленный затворник. Вдруг музыка оборвалась. В северной стене гостиной открылась неприметная дверь, и вошел джентльмен во фраке, галстуке бабочкой и с красной гвоздикой в петлице. Он постоял мгновение, будто что-то забыл, а после, оставив дверь приоткрытой, вышел на середину комнаты.

- Мистер Фелл, - произнес он и сделал паузу, хотя уже привлек внимание Огеста. - Мистер Ларчкрофт вас сейчас примет.

Последовало длительное молчание, предварявшее выход важной персоны. Господин с гвоздикой в петлице застыл в полупоклоне. Наконец Огест набрался храбрости и негромко спросил:

- Вы мистер Ларчкрофт, сэр?

- Нет, - ответил господин со вздохом. - Он вон там.

Повернувшись, он указал куда-то в сторону двери. Огест проследил взглядом его движение, и секунду спустя раздались два звука. Первым был возглас изумления, за ним - звон бокала, разбитого о дощатый пол. Поводом к внезапно охватившей молодого человека панике стал тот факт, что вдоль стены справа грациозно парила голова: подернутые сединой каштановые волосы были зачесаны волнами назад и собраны серебряной ленточкой.

Вскочив, Огест отступил на шаг, и голова повернулась, чтобы посмотреть на него. Выражение лица было строгим, уголки губ с едва заметным пренебрежением опущены, брови чуть выгнуты. Это было примечательное, выразительное лицо с мясистыми, обвисшими щеками и крючковатым орлиным носом. Темные глаза почти скрывались в тенях надбровных дуг, в центре лба переливался гранями зеленый драгоценный камень - размером с ноготь большого пальца.

Голова наконец остановилась на высоте лица Огеста. Строгий взгляд оценивающе скользнул по молодому человеку, и репортеру показалось, что в нем уже нашли изъян. Но не успел он отвести глаза, как Ларчкрофт расплылся в улыбке. В мягком свете люстры блеснули зубы, вся физиономия словно засияла.

- Спасибо, что дождались, - сказал он. - Меня задержали в городе дела.

Огест натянуто улыбнулся и рискнул сделать шаг вперед.

- Подойдите ближе, - велел Ларчкрофт, - только осторожно с осколками.

Репортер начал извиняться, но голова гения милостиво кивнула:

- Ерунда. Такое не впервые случается. - Тут он расхохотался. - Идите сюда, подальше от стекла. Садитесь на пол.

Как ребенок в детском саду, репортер сел на пол по-турецки - в нескольких футах от парящей физиономии. Голова Ларчкрофта опустилась на пару футов, словно его несуществующее тело разместилось в невидимом кресле. С мгновение хозяин дома созерцал люстру, потом произнес:

- Странно, наверное, знакомиться с Человеком Света ночью, когда мир погружен во тьму. Но все начинается в темноте, и слишком многое в ней заканчивается.