Человек со звезды (сборник) - Страница 22

Пустота еще рядом была – не оступиться бы, не усвистеть черт-те куда – с концами.

– Вор, – сказал нерезкий, – домушник натуральный… Что ж ты, дед, квартиру не запираешь? Или коммунизм откуда-то из прошлого набежал, а я проворонил?

Пустота отпустила, спряталась в кокон, затаилась, подлая. Комната вновь обрела привычные очертания, а нерезкий оказался молодым парнем в белой куртке. Он и впрямь улыбался, щерился в сто зубов – своих небось, не пластмассовых! – двигал «молнию» на куртке: вниз – вверх, вниз – вверх. Звук этот – зудящий, шмелиный – почему-то обозлил старика.

– Пошел вон, – грозно прикрикнул старик.

Так ему показалось, что грозно. И что прикрикнул.

– Сейчас, – хамски заявил парень, – только шнурки поглажу… – Никуда он вроде и не собирался уходить. – Болен, что ли, аксакал?

– Тебе-то что? – старик с усилием сел, натянул на худые плечи китайское одеяло.

Он уже не хотел, чтобы парень исчезал, он уже пожалел о нечаянном «Пошел вон», он уже изготовился к мимолетному разговору с нежданным пришельцем: пусть вор, пусть домушник, а все ж живой человек. Со-бе-сед-ник! Да и что он тут хапнет, вор-то? Разве пенсию? Нужна она ему, на раз выпить хватит…

– Грубый ты, дед, – с сожалением сказал парень, сбросил куртку на стул и остался в синей майке-безрукавке. – Я к тебе по-человечески, а ты с ходу в морду. Нехорошо.

– Нехорошо, – легко согласился старик. Славный разговорчик завязывался, обстоятельный и поучительный, вкусный такой. – Но я же тебя не звал?

– Как сказать, как поглядеть… – таинственно заметил парень. – Слушающий да услышит… – замолчал, принялся планомерно оглядывать квартиру, изучать обстановку.

Обстановка была – горе налетчикам. Два книжных шкафа с зачитанными, затертыми до потери названий томами – это старик когда-то собирал, читал, перечитывал, мусолил. Облезлый сервант с кое-какой пристойной посудой – от жены-покойницы остался. Телевизор раритетный «Рекорд», черно-белый, исправный. Шкаф с мутноватым зеркалом, а в нем, в шкафу – старик знал, – всерьез поживиться вряд ли чем можно. Ну, стол, конечно, стулья венские, диван-кровать, на стене – фотки в рамках: сам старик, молодой еще, жена – тоже молодая, круглолицая, веселая, сын-школьник, сын-студент, сын-инженер – в пробковом шлеме, в шортах, сзади – пальма… Ага, вот: магнитофон с приемником японской марки «Шарп», вещь не дешевая, сыном и привезенная – сердечный сувенир из Африки.

– Своруешь? – спросил старик.

Глаза его – когда-то голубые, а теперь выцветшие, блеклые, стеклянные – застыли выжидающе. Ничего в них не было: ни тоски, ни жадности, ни злости. Так, одно детское любопытство.

– Ты, дед, и впрямь со сна спятил, – парень вдруг взмахнул рукой перед лицом старика, тот от неожиданности моргнул, и из уголка глаза легко выкатилась жидкая слеза. – Не плачь, не вор я, не трону твое добро. Мы здесь по другой части… – и без перехода спросил: – Есть хочешь?

– Хочу, – сказал старик.

– Тогда вставай, нашел время валяться, одиннадцатый час на дворе. Или не можешь? Обветшал?

– Почему не могу? – обиделся старик. – Могу. Он спустил ноги с кровати, нашаркал тапочки, поднялся, держась за стену.

– Орел, – сказал парень. – Смотри не улети… Сам оденешься или помочь?

– Что я тебе, инвалид? – ворчал старик и целенаправленно двигался к стулу, где с вечера оставил одежду.

– Ты мне не инвалид, – согласился парень. – Ты мне для одного дела нужен. Я к тебе первому пришел, с тебя начал, тобой и закончу. Понял?

Старик был занят снайперской работой: целился ногой в брючину, боялся промазать. Поэтому парня он слушал вполуха и ничего не понял. Так и сообщил:

– Не понял я ничего.

– И не надо, – почему-то обрадовался парень. – Не для того говорено…

Старик наконец справился с брюками, одолел рубаху, теперь вольно ему было отвлечься от сложного процесса утреннего одевания, затаенная доселе мысль вырвалась на свободу:

– Слушай, парень, раз ты не вор, то кто? Может, слесарь?

– Если не вор, то слесарь. Логично, – одобрил мысль парень, но от прямого ответа уклонился: – А ты что, заявку в домоуправление давал? Унитаз барахлит? Краны подтекают? Это мы враз…

И немедля умчался в ванную, любезно совмещенную с сортиром, и уже гремел там чем-то, пускал воду, чмокал в раковине резиновой прочищалкой, которая, по всей вероятности, имеет определенное название, но автор его не знает. В чем кается.

Старик, малость ошарашенный космическими скоростями гостя, постоял в раздумьях, стронулся с места, добрался до ванны, а парень-то все закончил, краны завернул, «чмокалку» под ванну закинул.

– Шабаш контора, – сказал.

– Погоди, шальной, – старик не поспевал за действиями парня, а уж за мышлением его – тем более, и от того начинал чуток злиться: торопыга, мол, стрекозел сопливый, не дослушает толком, мчит сломя голову, а куда мчит, зачем? – Я тебе о кранах слово сказал? Не сказал. В порядке у меня краны, зря крутил. У меня вон приемник барахлить начал, шумы какие-то на коротковолновом диапазоне, отстроиться никак не могу. Сумеешь, слесарь?

– На коротковолновом? Это нам семечки! – победно хохотнул парень и тут же слинял из ванной, будто и не было его. В одной фантастической книжке – старик помнил – подобный эффект назывался нуль-транспортировкой. Да и как иначе обозвать сей факт, если старик только на дверь глянул, а из комнаты уже доносился ернический говорок парня: – А ты, отец, жох, жох, короткие волны ему подавай… Небось, как прежде говорилось, вражеские голоса ловишь, а, старый? А ты «Маячок», «Маячок», он на длинных фурычит, и представь – без никакой отстройки…

– Дурак ты! – легонько ругнулся старик. – Балаболка дешевая… – опять тронулся догонять парня, даже о чае забыл – так ему гость голову заморочил. Шел по стеночке – по утрам ноги плохо слушались, слабость в них какая-то жила, будто не кровь текла по жилам, а воздух. – Вражеские голоса я слушаю, как же… Буду я их слушать, щас, разбежался… Делать мне больше нечего… Я музыку слушаю. Хорошую. Такая случается. И программу «Время» по первому каналу смотрю…

– Извини, отец, глупо пошутил, – парень стоял у тумбочки, а на ней, на связанной женой-покойницей кружевной салфетке, чистым стереоголосом орал подарок из Африки, бодрым стереоголосом певца-лауреата сообщал о его любви к созидательному труду. – А хочешь – так, – парень чуть тронул ручку настройки, и лауреата сменил целый зарубежный ансамбль, и тоже – безо всяких шумов, без хрипа с сипом. – Или так, – и радостная дикторша обнадежила: «Сегодня в столице будет теплая погода без осадков, температура днем восемнадцать – двадцать градусов».

– Неужто починил? – изумился старик.

– Фирма веников не вяжет, – сказал парень и выключил приемник. – Еще претензии имеются?

– Вроде нет…

– А раз нет, сядем. Разговор будет, – парень уселся на венский стул верхом, как на коня, из заднего кармана джинсов достал сложенный вчетверо листок бумаги, развернул его. Листок – заметил старик – весь исписан был.

– Сядь, сядь, нет правды в ногах, нет ее и выше. Слушай сюда… Твоя фамилия Коновалов, так?

Точно, слесарь, подумал старик, усаживаясь на диван, иначе откуда ему фамилию знать?

– Ну, – подтвердил.

– Павел Сергеевич?

– И тут попал.

– Я тебе, Пал Сергеич, буду фамилии называть, а ты отвечай: слышал о таких или не слышал. Первая: супруги Стеценко.

– Это какие же Стеценко? – призадумался старик. – Из второго подъезда, что ли? «Жигуль» у них синий, да… Этих знаю. Сам-то он где-то по торговой части, товаровед, кажется, из начальников, а жена – учительница, химию в нашей школе преподает. Моя Соня-покойница поговорить с ней любила.

– Про химию?

– Почему про химию? Про жизнь.

– Хорошие люди?

– Обыкновенные. Живут, другим не мешают… Соня как-то деньги дома забыла, а в овощном помидоры давали, так химичка ей денежку одолжила.

– Вернули?

– Денежку-то? А как же! В тот же день. Соня и сходила.