Человек, рисующий синие круги - Страница 1

Матильда достала блокнот и сделала следующую запись: «Типу, что сидит слева, на меня абсолютно наплевать».

Она отхлебнула пива и бросила быстрый взгляд на соседа, крупного мужчину, добрых десять минут барабанившего пальцами по столу.

Она вновь открыла блокнот: «Он уселся так близко от меня, словно мы знакомы, хотя я никогда его прежде не видела. Совершенно уверена, что не видела. Об этом типе в черных очках нельзя сказать ничего особенного. Я сижу на террасе кафе «Сен-Жак», мне принесли кружку пива. Пью. Я полностью сосредоточилась на этом самом пиве. Больше в голову ничего не приходит».

Сосед Матильды продолжал барабанить по столу.

– С вами что-то случилось? – спросила она.

Голос у Матильды был низкий и хрипловатый.

Мужчина подумал, что это голос женщины, которая курит не переставая с утра до ночи.

– В общем, нет. А что? – поинтересовался он.

– Да, знаете ли, ваша барабанная дробь меня нервирует. Сегодня меня всё выводит из себя.

Матильда допила пиво. Оно показалось ей пресным – типичный воскресный вкус. Матильда называла это «болезнью седьмого дня», и ей казалось, что она подвержена этому весьма распространенному недугу больше, чем какому-либо другому.

– Вам лет пятьдесят, насколько я могу судить, – произнес человек, не отодвигаясь от неё.

– Возможно, – ответила Матильда.

Она была сбита с толку. Что этот тип к ней привязался? Всего лишь секунду назад она заметила, как ветер сдувает струйку фонтана, что напротив кафе, и вода стекает по руке статуи ангела, стоящей внизу: возможно, именно такое мгновение может подарить ощущение вечности. А этот тип сейчас как раз портил ей единственное мгновение вечности за весь седьмой день.

К тому же обычно ей давали лет на десять меньше. И она не преминула ему об этом сообщить.

– Ну и что? – заявил тот. – Я не умею оценивать людей, как все. Тем не менее я предполагаю, что вы, наверное, красивы, или я ошибаюсь?

– А разве с моим лицом что-то не так? Судя по вашему виду, вы на меня и не смотрели толком! – ответила Матильда.

– Вовсе нет, – сказал странный мужчина, – но я предполагаю, что вы скорее красивы, хотя и не могу в этом поклясться.

– Воля ваша, – произнесла она. – Что касается вас, уж вы-то точно красавец, и я могу в том поклясться, если вам это пойдет на пользу. На самом деле это всем идет на пользу. А потом я уйду. По правде говоря, сегодня я слишком раздражена и потому не имею ни малейшего желания беседовать с кем-то вроде вас.

– У меня тоже тяжело на душе. Я хотел снять квартиру и отправился было ее смотреть, а она оказалась уже занята. А с вами что приключилось?

– Я упустила одного совершенно необходимого мне человека.

– Подругу?

– Нет, одну женщину, я за ней наблюдала в метро. Столько всего записала о ней в блокнот, и тут она внезапно исчезла. Видите, как бывает!

– Нет, ничего я не вижу.

– Вы и не пытаетесь. Вот в чем суть.

– Разумеется, не пытаюсь.

– У вас тяжелый характер.

– Очень. Ко всему прочему я еще и слепой.

– О господи, – воскликнула Матильда. – Извините меня!

Человек повернулся к ней с недоброй улыбкой:

– А зачем вам извиняться? Ведь в этом нет вашей вины.

Матильда решила, что ей пора перестать болтать. Однако, она была совершенно уверена, что ей это не удастся.

– А кто же в этом виноват?

Красавец-слепой, как мысленно окрестила его Матильда, отвернулся и теперь сидел к ней почти спиной.

– Виновата одна дохлая львица: я производил ее вскрытие, изучая двигательный аппарат семейства кошачьих. Ведь это же совершенно никому не интересно! Иногда я говорил себе: какое чудо, а порой думал: черт возьми, львы просто ходят, пятятся назад, прыгают, и нечего тут больше знать. А в один прекрасный день я сделал неловкий надрез скальпелем.

– И из трупа брызнуло во все стороны.

– Точно. А вы-то откуда знаете?

– Был один парень, что когда-то построил колоннаду Лувра, он погиб именно так: его убил верблюд, лежавший на секционном столе. Но то было давно, и то был верблюд. Разница все же есть.

– Падаль остается падалью. Брызги попали мне в глаза. Я погрузился во тьму. И все, с тех пор я уже не мог видеть. Черт бы меня побрал!

– Вот мерзавка эта львица! Мне доводилось видеть таких животных. Сколько времени прошло?

– Одиннадцать лет. Может статься, эта львица сейчас смеется надо мной. Впрочем, я и сам над собой смеюсь. Только не над тем скальпелем, что я держал в руке. Через месяц после того случая я вернулся в лабораторию, разгромил ее и повсюду разбросал разлагающуюся плоть. Я хотел, чтобы в глаза всех окружающих проникло гниение, и я уничтожил все, что было сделано нашей группой в области исследований опорно-двигательной системы кошек. Понятное дело, это не принесло мне полного удовлетворения.

Я был разочарован.

– Какого цвета были ваши глаза?

– Черные, как крыло стрижа, черные, как ночное небо.

– А теперь они какие?

– Никто пока не набрался смелости их описать. Думаю, они черно-красно-белые. При взгляде на них у людей перехватывает дыхание. Представляю себе, какое это должно быть отвратительное зрелище. Я теперь никогда не снимаю очки.

– Мне бы очень хотелось увидеть ваши глаза, – заявила Матильда. – И тогда бы вы точно узнали, какие они. Ничто отвратительное не может меня смутить.

– Так все говорят. А потом плачут.

– Однажды во время погружения мне в ногу вцепилась акула.

– Сцена не из приятных, согласен.

– О чем вы больше всего сожалеете из того, что вам больше не суждено увидеть?

– Вы меня просто убиваете своими вопросами. Не стоит весь день говорить о всяких львах, акулах и прочих мерзких тварях.

– Конечно, не стоит.

– Мне жаль, что я не могу видеть девушек. Весьма банально.

– Девушки куда-то подевались после того случая с львицей?

– Представьте себе, да. Вы мне не сказали, почему следили за той женщиной.

– Ни почему. Я за многими наблюдаю, знаете ли. Это сильнее меня.

– Ваш возлюбленный ушел после того, как вы повстречались с акулой?

– Один ушел, другие пришли.

– Вы особенная женщина.

– Почему вы так говорите? – удивилась Матильда.

– Из-за вашего голоса.

– А что вы такое слышите в человеческих голосах?

– Ну, уж этого я вам сказать не могу! Господи боже, что же мне тогда останется? Хоть что-то нужно оставить бедному слепому, мадам, – с улыбкой произнес незнакомец.

Он встал, собираясь уходить. Его стакан так и остался нетронутым.

– Постойте. Как ваше имя? – спросила Матильда.

– Шарль Рейе, – помедлив, ответил он.

– Благодарю вас. Меня зовут Матильда.

Красавец-слепой заявил, что это роскошное имя и что так звали королеву, правившую в Англии в ХХII веке, а затем направился к выходу, то и дело прикасаясь к стене кончиками пальцев, чтобы не потерять дорогу. Матильде наплевать было на XII век, и она, хмурясь, осушила стакан, оставленный слепым.

Долго, несколько недель подряд, бродя по улицам, Матильда все надеялась, что красавец-слепой как-нибудь попадется ей на глаза. Но ей никак не удавалось его найти. Ему, по всей вероятности, было лет тридцать пять.

Он получил должность комиссара полиции в 5-м округе Парижа. Сегодня был уже двенадцатый день его новой службы, и он шел на работу пешком.

К счастью, дело было в Париже, единственном городе, где ему нравилось жить. Многие годы он считал, что ему безразлично место его обитания, также безразлично, как пища, которую он ест, мебель, которая его окружает. Одежда, которую он носит, – все то, что ему подарили или передали по наследству или что случайно попалось ему под руку.

По правде говоря, с местом жительства все обстояло не так просто. Жан-Батист Адамберг исходил босиком все каменистые склоны нижних Пиренеев. Он там жил, там спал, а впоследствии, став полицейским, там же и работал, расследуя убийства, совершенные в деревенских каменных домишках, и убийства, совершенные на горных тропах. Он прекрасно знал, как хрустят камни под ногами, как гора заставляет человека прижиматься к отвесной стене и пугает его, словно жилистый злой старик. В двадцать пять лет Адамберг начал работать в комиссариате, где его прозвали лешим. Может быть, желая подчеркнуть его диковатые манеры и необщительность – он точно не знал. Сам он не считал это прозвище ни оригинальным, ни лестным и не понимал, откуда оно взялось.