Человек. Образ и сущность 2015. Гуманитарные аспекты. Человек ощущающий: Перцепция в современном гум - Страница 15

Оговоримся, что, беря слово «орган» в кавычки, мы имеем в виду не органы восприятия в физическом смысле, а ментальные конструкции или схемы разной степени сложности, которые можно трактовать как формы активности субъекта (так, в приведенном примере с палкой в руке слепого «органом» в точном смысле является сенсомоторная схема, т.е. схема возможных или ожидаемых движений, осуществляемых при помощи палки). Здесь уместно сослаться на следующие слова М.К. Мамардашвили: «…для того чтобы испытать, действительно пережить какое-то живое чувство или живое восприятие, человек должен иметь, получить или создать сам, сотворить какую-то конструкцию, которая является органом, или средством, для человека испытать неорганические восприятия и чувства, которые он не мог бы испытать в результате функционирования своих естественных природных устройств» [Мамардашвили, 2008, с. 222]. Восприятие всегда опосредовано (а лучше сказать – опосредствовано) активностью соответствующих «органов»; в случае человеческого, сознательного восприятия в качестве таких «органов» или средств выступают созданные и интериоризованные человеком конструкции, различные компоненты или слои его образа мира (т.е. его системы ожиданий) – сенсомоторные схемы, предметные и вербальные значения, повседневные и научные теории, мифы.

Процесс восприятия выглядит достаточно просто до тех пор, пока мы рассматриваем его как процесс уподобления средства восприятия (т.е. «органа») форме воспринимаемого объекта. Однако в некоторых ситуациях воспринимаемыми (объективируемыми) оказываются сами средства восприятия (если палка в руке слепого поведет себя непредсказуемым образом, она тут же превратится в воспринимаемый объект): для восприятия средства как объекта должны опять-таки задействоваться другие средства, форма которых будет подчиняться форме этого объекта-средства.

Конструкции, которые в одних случаях выступают как средства или «органы» восприятия, а в других – как воспринимаемые объекты, мы будем называть объектами особой плотности.

Рассмотрим примеры.

Как говорил Р. Барт, наделить знак двусмысленностью – значит придать ему затрудняющую его восприятие плотность [Барт, 1989, с. 63]. Именно плотность (знака или сообщения) побуждает воспринимающего к различным толкованиям, требуя от него усилия интерпретации (это описано как эффект деавтоматизации восприятия). Сообщение, оставляющее меня в недоумении, – это «такое сообщение, на которое я смотрю, соображая, как оно устроено» [Эко, 2004, с. 100]. Эстетическое сообщение неоднозначно по отношению к той системе ожиданий, которая и есть код: «С того мига, как начинает разворачиваться игра чередующихся и наслаивающихся друг на друга интерпретаций, произведение искусства побуждает нас переключать внимание на код и его возможности» [Эко, 2004, с. 118].

Современное искусство, если датировать его рождение приблизительно концом XIX в., характеризуется как раз появлением «двойных» произведений, повествующих одновременно и о себе, и о некотором содержании (это картины-объекты, тексты-объекты, фильмы-объекты и др.). Текст Пруста, Набокова или Джойса иммунизирован от исчезновения, от превращения в прозрачные очки, сквозь которые читатель следит за сюжетом: такой текст повествует о самом себе, он имеет «плотность», заставляющую читателя балансировать между восприятием текста как объекта и текста как содержания. Аналогично рассуждение М. Фуко о живописи Э. Мане: «Мане заново изобретает (а может быть, изобретает впервые?) картину-объект, картину как материальность, картину как нечто раскрашенное, то, что освещается внешним светом и перед чем или вокруг чего может ходить зритель. Изобретение картины-объекта, повторное введение материальности холста в изображаемое – это, мне кажется, самая суть грандиозной перемены, произведенной Мане в живописи…» [Фуко, 2011, с. 23].

Эффект объективации средства демонстрируется и на примере восприятия мифа (в бартовском смысле). Мифическое сообщение всегда является неоднозначным, оно сродни окну, глядя в которое, можно воспринять либо стекло, либо пейзаж за стеклом: «…миф – это двойная система; в нем обнаруживается своего рода вездесущность: пункт прибытия смысла образует отправную точку мифа… значение мифа представляет собой некий непрерывно вращающийся турникет, чередование смысла означающего и его формы, языка-объекта и метаязыка, чистого означивания и чистой образности. Это чередование подхватывается концептом, который использует двойственность означающего, одновременно рассудочного и образного, произвольного и естественного» [Барт, 1989, с. 88].

Подобная ситуация может быть прослежена и в ходе развития научного знания: «…всякое объективное знание служит людям дважды – сначала как объяснение окружающей реальной действительности, а затем в качестве средства, метода при решении тех или иных проблем. Фактически любая научная теория выполняет методологические функции, когда она используется за пределами ее собственного предмета, а научное знание в целом играет роль методологии по отношению к совокупной практической деятельности человека. <…> В развитии каждой науки наступает период, когда в ней система знания начинает “давать перебои”, перестает “работать” с прежней безотказностью. В системе знания обнаруживаются парадоксы. Их возникновение является первым сигналом к анализу самого знания, т.е. к методологическому анализу процесса получения знания» [Юдин, 1978, с. 34–35].

Итак, средство объективируется, когда система ожиданий оказывается нарушенной: как слепой обращает внимание на палку, когда она начинает двигаться непредсказуемо, так и интерпретирующий сообщение обращает внимание на код, если интерпретация вызывает у него затруднения. Однако этот простейший, казалось бы, путь снятия противоречия требует «включения» еще двух сопряженных процессов. С одной стороны, как мы уже говорили, чтобы «орган» воспринимался как объект, должна производиться определенная «работа», должен идти процесс, как бы покрываемый образом этого нового объекта. С другой стороны, сама объективация «органа» создает противоречие нового уровня, которое тоже требует своего снятия; объективация сама выступает как процесс, который требует фиксации, «цементирования» новыми средствами – например, противоречие на уровне визуального ряда может быть снято, разрешено словесной формулировкой. Таковы сложные взаимопереходы между образом и процессом, осуществляющиеся на разных уровнях сознания [Журавлев, 2010].

Здесь снова целесообразно сослаться на М.К. Мамардашвили. В девятой лекции из его курса «Проблемы анализа сознания» (еще не опубликованной, но доступной в Интернете в виде аудиозаписи) присутствует принципиально важная формулировка: «В том, как функционирует и образуется сознание, есть одно очень странное и сложное для исследователя свойство – свойство структур сознания вступать между собой в такие взаимоотношения, что какие-то слои сознания тяготеют к тому, чтобы выражаться в терминах других, более высоких или просто других слоев сознания. А исследователь в конечном итоге, подходя к объекту исследования, в котором имплицированы сознательные акты, сталкивается именно с этим продуктом, в котором ему не дана ни последовательность этих слоев, ни сам факт вообще, что имеет место такое свойство сознательной жизни, а именно, что одни слои сознания или одни содержания сознания живут в других терминах, в других содержаниях сознания, таких, что вторые не суть действительность первых».

Сознание может быть представлено как многоуровневая система средств или «органов» «прощупывания» мира, причем на каждом уровне в образе сознания можно различить свою феноменальную ткань (или вскрыть отношение «образ – процесс»). Любое средство сознания выполняет организующую функцию по отношению к движению средств низшего уровня, выступая как форма такого движения. Например, научная теория формулируется на основе фактов, но в то же время она задает для исследователя способ их обнаружения и «фильтрует» исключения. Аналогичным образом, вербальное значение является результатом превращения формы предметных отношений, но в то же время само служит для управления предметной деятельностью. Наконец, предметное значение строится на базе сенсомоторной активности (перевод движения в действие), но в то же время «снимает» ее – и потому человек воспринимает предмет (константно), а не активность своих органов восприятия. Форма активности, задаваемая тем или иным средством сознания, является правилом, которому подчиняется движение средств низшего уровня (как форма предмета, ощупываемого рукой, подчиняет себе движения руки).