Человек, который видел сквозь лица - Страница 14

«Какая муха тебя укусила?» – воскликнула мадам Гульмье.

«Да так…» – пробормотал я, боясь сказать правду.

«Ничего странного, мальчик взволнован», – прошептала одна из кузин.

А я не мог оторвать взгляд от Рауля. Он сидел на двух плечах. Я подчеркиваю: сразу на двух плечах – у дочери и у молодой жены. Раздвоившись!

– А у него были другие дети?

– Два взрослых сына от предыдущего брака; они стояли тут же, в трауре, возле своей матери. Но к ним Рауль не подлетел.

– Странно, не правда ли?

– Что именно вы находите странным? Что мертвец вылез из могилы? Что он уселся на плечи своей дочери и второй супруги? Или что он пренебрег старшими сыновьями и первой женой?

Мои вопросы словно привели в чувство следователя Пуатрено; она встряхнулась, как собака, которая хочет избавиться от веточек и травы, застрявших в ее шерсти, только моя слушательница хотела избавиться от назойливых мыслей. Машинальным жестом она снова запустила руку в пакетик с леденцами.

– Хочешь?

– Нет, спасибо.

– Ты прав, они действительно мерзкие, – подтвердила она, сунув в рот сразу две конфетки. И уже слегка успокоившись, захрустела ими. – Ну ладно, так как же ты сам это объясняешь? Мертвец, оживший ради двух женщин… Если уж он смог раздвоиться, то что ему стоило появиться в четырех экземплярах? Он ведь так и так ожил, почему же не для всех?

– Мертвые не возвращаются сами по себе, их вызывают живые.

– Как это?

– То, что я вам сейчас расскажу, я осознал гораздо позже. Рауль заботился о своих сыновьях, пока они не достигли зрелого возраста, – направлял их в учебе, помог сделать первые шаги в профессии. Эти парни получили от него все, что можно получить от хорошего отца; они стали взрослыми мужчинами, свободными и самостоятельными. И теперь, несмотря на это горе, могли уверенно идти дальше по жизни. Тогда как его восьмилетняя дочка и молодая жена все еще нуждались в нем, а он прожил с ними всего ничего… Бесследно исчезают те мертвые, которые отдали живым все, что могли, а возникают как раз те, кто еще не выполнил свой долг до конца.

– Стало быть, их можно назвать должниками?

Я засмеялся:

– Тогда живые, наверно, чувствуют себя заимодавцами. Некоторые из нас так и не свели счеты со своими покойниками.

Похоже, эти слова задели ее за живое; она задумчиво трет подбородок. Я заканчиваю рассказ:

– В тот день я убедился, что никто не видит Рауля, а его родные сочли, что я попросту хотел вызвать у них удивление, испуг, умиление или беспокойство. Напрасно я ждал: их взгляды были устремлены куда угодно, только не на него, и ни на чем особо не задерживались. Я был единственным, кто его видел.

– И это тебя испугало?

– Что «это»?

– Что ты один его видел.

– Да нет, я тогда уже привык.

Взволнованная этим признанием, следователь Пуатрено непроизвольно гладит меня по плечу, но, спохватившись, отдергивает руку, выражая свое сочувствие только взглядом.

– Тебе достался особый дар, Огюстен.

– Дар, от которого никакого толку.

– Кто знает…

– Дар, из-за которого меня считают слабоумным.

– Я так не считаю.

– Вы, может, и не считаете, потому что вас тоже считают слабоумной.

Она дергается, высоко поднимает голову и становится похожей на разъяренного страуса. Я виновато опускаю глаза:

– Простите, мадам Пуатрено, я не хотел вас обидеть.

– Ты попал в яблочко. На меня часто смотрят как на идиотку… – И с усмешкой договаривает: – Что мне, кстати, нередко помогает.

– Вот как?

– Из-за этого люди меня не опасаются. Например, преступники, принимая меня за растяпу, частенько проговариваются у меня на допросе, а их адвокаты допускают больше промашек; в общем, все они попадают впросак. Ну а уж мои коллеги…

Но тут она осекается.

– Стоп! Я пришла не для того, чтобы болтать о себе…

И смотрит на меня так строго, будто я виноват в том, что она расслабилась. Но я подхватываю:

– Хочу вам заметить: и не для того, чтобы говорить обо мне.

– Верно. Давай лучше поговорим о твоем даре. Скажи-ка мне вот что: те, у кого на плече сидит такой вот призрак, замечают его?

Честно говоря, я никогда не размышлял о явлении мертвецов в таком ясном, конкретном аспекте и теперь вынужден рыться в памяти, собирая образы, впечатления и подробности, накопившиеся там за годы вынужденного молчания.

– Некоторые не замечают. Это самые мрачные, самые замкнутые живые. Наименее живые из всех.

– То есть те, кто не осознает свои проблемы.

– Именно. Они не видят усопших, смотрят сквозь них. И как следствие, постоянно от этого страдают. Я знал одну такую – это была наша учительница, мадемуазель Боматен, ее жених погиб, разбившись на мотоцикле. Я-то его отлично видел, этого покойного жениха, он часто появлялся в классе – либо на доске, либо за ее стулом, когда она молчала. Красивый такой парень, зеленоглазый блондин. Я обожал на них смотреть, вместе они составляли прекрасную пару.

– Значит, ты его видел, а она нет?

– Пока она наблюдала, как мы пишем классное задание, он пытался общаться с ней, ласкать, обнимать. Никакой реакции. Она сидела бледная, хмурясь и не раскрывая рта. А когда к нам в школу пришел новый физкультурник, молодой, беззаботный весельчак, – он был у нас тренером, – тот, первый, подлетел к ней и стал указывать на него, но она даже не взглянула в его сторону. И такая же история с помощником булочника, который привозил нам полдники; он втюрился в мадемуазель Боматен, и бедняга-блондин уж так старался ее расшевелить, но она и на этого – ноль внимания. Недавно я узнал, что она стала тяжелой эфироманкой и по решению министерства образования ее отстранили от работы в школе; теперь она преподает только заочно.

– Как, неужели она стала нюхать эфир?

– Да, эфир – это наркотик порядочных девушек. Вполне респектабельное зелье. И недорогое. Не нужно зависеть от дилера, достаточно сходить в аптеку.

– Зато как он мерзко пахнет!

– Подумаешь, какое дело! Люди считают, что вы просто больны.

– Вот именно…

– Мадемуазель Боматен так никогда и не заподозрила присутствия покойного жениха в своей жизни. Я думаю даже, что она плохо его знала, – я-то изучил его куда лучше и заметил, что он желает ей воспрянуть, начать жизнь заново, найти другого мужчину. Но могу вас утешить, мадам Пуатрено: большинство живых все-таки видят мертвых, которые их сопровождают.

– Ты даже представить себе не можешь, как ты меня утешил! – отвечает она с иронической усмешкой.

И мы оба смеемся.

– Я видел, как многие мертвые оживленно беседовали с теми, кого сопровождали. Например, Мустафа Бадави, отец того смертника.

– А ну-ка, опиши мне эту сцену.

– Мне кажется, Хосин воздержался бы от теракта, если бы мертвец не принудил его.

– А ты слышал, что он говорил сыну?

– Ни слова. И в любом случае он наверняка изъяснялся по-арабски; мертвецы не меняются к лучшему и вряд ли становятся полиглотами. Но могу предположить, что он убеждал Хосина дойти до площади Карла Второго и заставлял его совершить теракт.

– Значит, мертвые имеют какую-то власть над живыми?

– Власть мертвых – это та власть, которую предоставляют им живые.

Следователь Пуатрено качает головой и, прищурившись, смотрит на меня. Она уже открыла рот, чтобы задать мне очередной вопрос, который не дает ей покоя, но тут у нее звонит мобильник.

– Ах, черт! – восклицает она, хватает телефон, читает имя вызывающего и, вторично чертыхнувшись, оборачивается ко мне. – Прости, я должна ответить.

Она хватает свой портфель, выходит в коридор, и я слышу ее удаляющийся голос.

Уход следователя меня расстраивает: я переполнен таким множеством историй и долго сдерживаемых эмоций, которыми наконец могу с кем-то поделиться, а ее нет. Хорошо бы она поскорей вернулась, пока у меня не исчезло желание облегчить душу!

С досады я встаю, потягиваюсь, разминаю ноги.

Меня привлекает окно. Сейчас я могу озирать мир только из него, поскольку телевизор не работает, а спускаться с четвертого этажа мне запрещено.