Человек из Назарета - Страница 65

— Моисей, — довольно мягко начал Иисус, — ради сохранения мира и порядка вынужден был уступать жестокосердности израильтян, и он страдал от мысли, что ваши предки, как и вы теперь, будут разводиться со своими женами. Но это никогда не входило в намерения Господа. Ибо, как сказано в Писании, Сотворивший в начале мужчину и женщину сотворил их, посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью. Посему то, что Бог сочетал, того человек да не разлучает.

Иисус оставался спокойным и тогда, когда священник Аггей говорил слова, которые они вместе с Аввакумом подготовили заранее:

— Иисус из Назарета, все мы знаем, что ты говоришь истину и учишь ей. И для тебя не имеет значения, кому ты говоришь, поскольку, по твоему мнению, как и по мнению Бога, если один человек может говорить так, не богохульствуя, то это относится и ко всем остальным людям. Но одно приводит меня в смущение, и я надеюсь, что ты скажешь нам истину. Мы, сыны веры, считаем, что все принадлежит нашему Богу. По закону ли тогда платить подать кесарю?

Иисус мягко посмотрел на улыбающихся священников, на прищурившихся фарисеев, на римских стражников на сторожевой башне у Храма, на Варавву и его друзей, затем, уже без прежней мягкости, закричал:

— Лицемеры и глупцы! Почему вы так стремитесь заставить меня говорить изменнические речи? Покажите мне какую-нибудь римскую монету! Давайте, покажите, и вы получите ответ!

Какой-то римский легионер бросил монету в сторону Иакова-меньшего. Тот ловко поймал ее своими огромными ладонями и передал Иисусу. Иисус мгновение подержал монету, повернув так, чтобы на нее падал солнечный свет, затем громко спросил:

— Чье здесь изображение и чье имя?

— Кесаря. Императора Тиверия. Здесь имя кесаря. Да, кесаря.

— Очень хорошо! — сказал Иисус. — Кесарю вы должны отдавать то, что принадлежит ему, а Богу — то, что принадлежит Богу!

И он передал монету Иуде Искариоту, казначею. Всякая мелочь может сгодиться.

Принято считать, что фарисей Елифаз и зелот Иисус Варавва выкрикивали свои обвинения одновременно.

— Хватайте его! — кричал Елифаз. — Чего вы ждете?! Он поносит правила приличия, закон и порядок! Он водит дружбу с грешниками, ворами и блудницами! Вы слышали это из его собственных уст! Забросайте его камнями! Вышвырните его из святого города!

— Сам себя вышвыривай, гроб окрашенный! — выкрикнул из толпы какой-то человек, неизвестно кто.

Подобное настроение было у многих. Само это выражение — «окрашенные гробы» — входило в оборот, и даже появилась песенка (написанная, говорят, Филиппом, хотя этому нет подтверждения), в которой были такие слова:

Как я говорил, Варавва тоже кричал, и сообщают, что слова его были следующими: «Убейте его! Чего вы ждете?! Он друг кесаря, он лижет римлянам пятки, он показывает им египетские фокусы! Враг свободы, искажающий израильскую истину! Забросайте ублюдка камнями!» И он и его друзья начали швырять булыжники. Оба Иакова уже готовы были ответить, но Иисус их остановил, сказав:

— Не делайте ничего. Учитесь у фарисеев.

Елифаз и его сообщники поспешно удалились. Римский стражник, стоявший у края толпы, двинулся в сторону того, кто бросил первый камень. Камень, который бросил Иовав (или Арам), рассек одному из стражников левую щеку. Сирийские наемники начали избивать ни в чем не повинных евреев, наблюдавших за происходящим, а Варавва в это время пытался душить невысокого, но жилистого сирийца. Было видно, как на помощь стражникам со стороны соседних казарм спешит подкрепление, поднятое по сигналу рога. Впереди, высоко подняв знамя, символизировавшее римский мир, шагал знаменосец. Камень задел его. Выставив древко, он сделал выпад. Знамя вырвали у него из рук, и оно упало на землю. Древко сломали. Троих зелотов схватили без особого труда. Тяжело дышавший Варавва не поносил арестовавших его людей. Он приберег всю свою злобу для Иисуса:

— Предатель! Ты предал меня… Передал прямо в руки…

Здесь он получил удар в лицо от декуриона[112]. Щурясь от солнца, декурион посмотрел на Иисуса и его учеников, которые стояли очень спокойно, сложив руки на груди, и спросил у одного из своих людей:

— Это он?

— Да, он. Любите, говорит, своих врагов. Легче сказать, чем сделать.

— Тебе еще следовало бы спать, — произнес Иисус, увидев Петра.

Это было на горе Елеонской, перед самым рассветом, и снова день обещал быть сухим и жарким. Иисус наперед знал, когда погода будет портиться.

— Мы услышали, как ты встал, учитель, — ответил Петр. — Некоторым из нас нынче тоже не спалось.

С Петром был Андрей. Со стороны постоялого двора подходили Матфей и Фома. Своей привычкой быстро просыпаться они стали походить на зверей. Только Иакова-меньшего, чтобы заставить подняться, нужно было пинать и расталкивать.

— Кроме того, мы хотели у тебя кое-что спросить, но все как-то не хватало времени.

— О чем же вы хотели спросить?

— Ты говорил, что тебя заберут от нас, — сказал Андрей. — Когда? Кто это сделает?

— Скоро, — ответил Иисус. — В сущности, в этом примет участие каждый. Некоторые будут с копьями и мечами, некоторые — без оружия. Это не имеет особого значения.

Послышался бычий голос Иоанна, странно сочетавшийся с его изяществом и хрупкостью:

— Вставайте! Выходите! Свежее козье молоко, свежий хлеб!

Петр продолжал:

— Ты говорил еще, что придешь снова. Значит ли это, что тебя заберут, а потом освободят?

— Нет, Петр. Не освободят. Освободит меня только Отец мой Небесный. Заберут, будут судить, убьют. Но я приду снова.

Все это Петр и Андрей пережевывали вместе с утренним хлебом. Вскоре, когда над городом уже вставало солнце, все пили молоко, передавая друг другу кувшин. Предстоял еще один знойный день.

— Каков же будет знак? — наконец спросил Петр.

— Через три дня, — продолжал Иисус, — я снова буду жив. Меня похоронят, как Лазаря, и я, подобно Лазарю, выйду из склепа. Живой. Короткое время я буду с вами. Потом я буду потерян для вас. Для одних я стану воспоминанием, для других — детской сказкой; для истинно благословенных, истинно верующих я буду реальной сущностью. Но я вернусь в мир, ко всему миру, когда мир приблизится к своему концу.

— Когда это будет? — спросил Варфоломей.

— Через тысячу лет, через миллион. Какое это имеет значение? Время — не римский марш, время — это танец ребенка. Люди есть люди. Время — ничто в глазах Отца вашего Небесного, который сотворил его, чтобы мир, Им созданный, танцевал во времени. Но будут знамения конца, и многим может показаться, что эти знамения есть всегда: войны и слухи о войнах, народ, восстающий против народа, голод и землетрясения. Многие будут колебаться, будут ненавидеть друг друга и предавать. Единое будет множиться, и многие станут охладевать в своей любви.

— Такое могло бы происходить и теперь, — произнес Иуда Искариот.

Иисус на это ничего не ответил и продолжил:

— Ничего такого не может произойти до тех пор, пока слово Божье о Царстве Небесном не сказано всему миру. Под каким угодно названием, в какой угодно форме, но весь мир должен услышать его, принять и отвергнуть. И тогда конец придет. И покажется, что солнце померкло и луна не дает больше света, что звезды начали падать с неба и силы небесные поколеблены. И явится тогда Сын Человеческий, грядущий на облаках небесных с силою и славою великою.

Доносившийся из долины высокий звук пастушьего рожка, казалось, смеялся над этой ужасной картиной. Наблюдая, как пастух сзывает свое стадо, Иисус сказал:

— Он отделит овец от козлов. И скажет тем из народов мира, что сидят справа от него: приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от сотворения мира, ибо так же, как возлюбили вы братьев ваших, возлюбили вы и Меня. Тогда скажет Он и тем из народов мира, которых усадил слева от себя: идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, ибо алкал Я… Вы знаете, как там дальше. Петр?