Человек из Назарета - Страница 27

Сара, хотя и названная именем бесплодной жены Авраама, оказалась вовсе не бесплодной, но получалось так, что она носила детей только для того, чтобы их терять. Я имею в виду, что она их только вынашивала, у нее было уже две беременности, и обе закончились выкидышами. Мать Иисуса долго думала о значении этого несчастья, но не высказывала своих соображений. Разумеется, она все время размышляла, должен ли тот, кому предопределено стать Мессией, давать жизнь сыновьям и дочерям, подобно другим мужчинам. Да и сама уместность его женитьбы продолжала вызывать у Марии сомнения, и у нее были странные предчувствия относительно будущего этого брака. Однажды утром, когда кричали петухи, она увидела яркий сон, будто Сара; готовившая на кухне обед, растаяла у нее на глазах, словно воск. Была кухня, была Сара, она держала в руке половник. Вдруг половник выпал из ее руки, быстро превратившись, как и сама Сара, в желтый воск. Лужа воска разлилась по каменном полу, а затем превратилась в прозрачный пар, рассеянный неожиданным порывом ветра. На печке все еще стоял кипящий котелок, но хозяйка исчезла. В дом вошел Иисус и спросил: «Где Сара?» — «Ее больше нет. Ее больше нет…» — «Ах, больше нет, говоришь? Я ожидал этого. Тогда кто же приготовил обед?»

Ужасный сон. Мария проснулась, дрожа от страха. Сара уже поднялась и была вполне здорова. Она готовила мужу на завтрак жидкую похлебку: в утренней тишине Мария слышала их негромкие голоса. Прошло целых пять лет, прежде чем она поняла, что это был вещий сон.

У меня нет желания описывать смерть Сары, которая, хотя у нее и случилось три выкидыша, была все-таки хорошей женой. Однако долг рассказчика обязывает не уклоняться в повествовании от неприятных моментов. Когда Иисус, Сара и Мария по обыкновению, от которого никогда не отходили, приехали в Иерусалим на Пасху, им стало известно о происходивших в городе беспорядках. Незадолго до этого несколько пьяных сирийских солдат демонстративно помочились на стену Храма на виду у находившихся поблизости членов секты зелотов, что привело к столкновению, и сирийцы, тотчас же позвавшие на помощь своих и получившие подкрепление, потом делали уже все, что хотели. Прокуратор, однако, отмахнулся от предупреждений о возможных массовых беспорядках и не издал специальный указ о неприкосновенности Храма, что обязан был сделать. Он не наказал и осквернителей Храма, которые после этого совсем осмелели и теперь гоготали по поводу ими содеянного.

Во время пасхальных празднеств в Иерусалиме (это был шестой год семейной жизни Иисуса и Сары) стражников в городе действительно было гораздо больше, чем обычно, особенно вокруг Храма, но, судя по всему, они находились здесь скорее для того, чтобы защитить имперских легионеров от евреев, возмущенных их наглостью и оскорбительными выходками.

В один из этих дней в портике Храма было устроено собрание еврейских жен и матерей, на котором председательствовал один ученый богослов. Он рассуждал о правилах поведения женщины в семье (боюсь, что главный упор делался скорее на обязанности жены по отношению к мужу, нежели наоборот), а также рассматривал основные священные принципы. Так вот, сей богослов обнаружил, что, вопреки его ожиданиям, было вовсе не просто навязать этим горячим еврейкам (пылающим кустарникам, как я их назвал) представление о подчиненной роли женщины, о ее статусе простого, так сказать, производного от ребра мужчины. Он увидел перед собой немалое количество матрон со смелыми взглядами и уверенными голосами, которые, опираясь на здравый смысл и практический опыт, готовы были опрокинуть все его теоретические наставления и выдвигаемые в качестве доводов надерганные из Писания цитаты. Женщины уходили с собрания крайне возбужденные, а богослов, в ужасе воздев руки к небу, восклицал: «Куда катится мир?! Молодые девицы от такого воспитания становятся дерзкими и непослушными, дочери Евы не верят в свою собственную праматерь! Вы только взгляните на них — никакой веры в эту старую ведьму, которая за огрызок яблока продала нас в рабство! Ах, женщина, женщина!»

Как раз эти женщины, вышедшие с собрания, и оказались вовлеченными в беспорядки. Несколько пьяных сирийцев снова буйствовали, таская за бороду одного старого еврея, который не понимал, чего от него хотят эти люди. Видя это, многие женщины были настолько возмущены, что набросились на солдат, пустив в ход ногти и зубы — их единственное оружие, если не считать плевков и ругательств, сирийцам непонятных. Большинство солдат поначалу приняли это за превосходную шутку и ухмылялись, выкрикивая: «Подари мне поцелуй, крошка!», «А есть у евреек между ног то, что есть у наших женщин?» — и тому подобные непристойности. Но фаланга разъяренных женщин может быть достаточно грозной силой, и, когда один сириец вырвался из этой свалки с окровавленным лицом и в разорванной одежде, да еще с воплями «Убивают!», бывшая поблизости городская стража, размахивая дубинками, бросилась к толпе. Из-за группы мужчин, плотно обступивших место драки и наблюдавших за происходившим, стражники не могли видеть самих участников этой потасовки и поэтому принялись колотить мужчин. Но после того, как толпа людей, стремившихся уйти от дубинок стражников, рассеялась, на земле остались лежать истерзанные тела тех, кто оказался под ногами убегавших. Среди погибших была и Сара. Как я уже говорил, она была высокого роста и крепкого сложения — вовсе не образец хрупкой кротости, и все же Сара оказалась на земле, споткнувшись о подол собственной одежды, а когда она упала, ее пронзительные крики были уже напрасны — молодую женщину в панике затоптали. Кроме Сары, тогда погибли еще четыре еврейских женщины.

По счастью, у Марии, матери Иисуса, собиравшейся пойти на собрание в Храм вместе с Сарой, случились перед этим сильнейшие головные боли: она стонала и почти не могла двигаться (думаю, можно допустить, что вполне обдуманно, как утверждают некоторые). Иисус был отнюдь не в восторге от того, что ему пришлось разрешить Саре пойти в Храм одной, без сопровождения мужчины. Но с постоялого двора, где они остановились, туда направлялась достаточно большая группа женщин, которые могли защитить ее от приставаний язычников, и Иисус остался с матерью, чтобы применить свои способности врачевателя. Оказывается, как раз в момент ужасной смерти Сары головная боль у Марии прошла, хотя принимать эту легенду абсолютно всерьез и делать на столь шаткой основе какие-то опасные выводы, думаю, не стоит. То, что Иисус, узнав о трагедии, сначала почувствовал сердечную боль, а потом испытал сильнейший гнев, можно считать само собой разумеющимся. Утверждают, будто он был в такой ярости, что даже пытался добиться встречи с прокуратором, однако прокуратор ему в этом отказал — он не отказал ему от другой встречи, которая произошла много позднее и совсем по иному поводу, и вот уж в этом факте сомневаться не приходится. Иисус попробовал подать протест начальнику городской стражи, но мелкие чиновники отмахнулись от него, как от назойливой мухи. То, что чья-то несчастная жена, обезумев от ужаса и боли, погибает в нескольких шагах от Храма Всевышнего, в Святом городе, служит наглядным и страшным доказательством того факта, что наш мир — не более чем вонючий котел с грехом. Рассказывают, что Иисус говорил с Богом резко, так резко, как только сын может говорить с отцом, не проявившим отеческой любви. Он обращался к Богу со словами, подобными тем, что приведены ниже, и я могу предположить, какими были ответы, если они вообще были.

— Моя возлюбленная жена вырвана из жизни во цвете юности. Ты, знающий все, с самого начала знал, что это произойдет. Почему ты это допустил? Почему ты, мой проклятый отец, этому не помешал?

— Не кощунствуй, сын, хотя я воспринимаю твои слова только как худшее проявление человеческого горя. Я дал людям свободу воли, что означает право выбирать между добром и злом. Если бы они не могли выбирать зло, они не могли бы выбирать и добро. А если бы они всегда делали добро, они все еще были бы в Раю. Но Рая нет, ибо Адам и Ева, получив от Бога свободу, предпочли, чтобы этот благословенный сад был закрыт для них и, следовательно, для их детей.