Человеческое животное - Страница 15

Он благодарно улыбается и ждет на лестничной клетке, когда я принесу белый жаккардовый комплект с вязаными вставками из запасов моей двоюродной бабушки.

Не устояв перед искушением, спрашиваю, присутствовал ли он при рождении сына.

По его словам, присутствовал.

Спрашиваю, боялся ли он, и он отвечает:

— Да, боялся.

На вопрос, плакал ли он, говорит, что плакал. Сообщаю ему, что киты пользуются услугами акушерки, как и люди.

— Понимаю, — говорит он.

Трудно сказать, что у него на уме. Похоже, он задумался.

Потом спрашивает, не занимаюсь ли я китами.

Отвечаю, что я акушерка.

— И сколько вы приняли детей?

Мне не нужно обдумывать ответ, потому что вчера я как раз подсчитала.

— В пятницу я приняла тысяча девятьсот двадцать второго ребенка.

Ничего не изменилось

Достаю из шкафа автобиографию Мэри Сикол, опубликованную в 1857 году, «Удивительные приключения миссис Сикол во многих странах», и ложусь в кровать.

Я провожу много времени в палатах пациенток и, если роды затягиваются, иногда берусь за книгу. Обычно это сборник стихов. Если женщина интересуется, что я читаю, я поднимаю книгу и показываю ей. Несколько раз женщины просили почитать вслух, и я читала. Однажды меня вызвали к начальству: чей-то муж пожаловался, что я читала его жене стихи о страдании и потере сына.

— Должно быть, Анну Ахматову, — пояснила я. — У нее забрали сына во время сталинских чисток. Многим женщинам легче от того, что не они одни страдают.

Помню, как одна женщина прямо попросила прочитать ей что-нибудь о смерти.

На всякий случай я уточнила:

— Вы уверены?

— Абсолютно, — ответила она.

И я прочитала:

Смерть слабосильна,

я просто ускользнул в другую комнату,

ничего не изменилось.

Я могла бы сказать коллегам, что большинство стихотворений — об одиночестве и бессмысленности жизни.

Мне вспоминаются бабушкины слова, которые она произнесла, стоя у окна с чашкой кофе в руке: человек приходит в этот мир обнаженным и ищет смысл. Я откладываю книгу на ночной столик и, потянув за шнур, выключаю лампу. Бахрома на абажуре дрожит.

Можешь приходить ко мне, темнота.

А потом снова будет свет.

II. ЗООЛОГИЯ ДЛЯ НАЧИНАЮЩИХ

Они рожают верхом на могиле^[3]. С. Беккет

Сложнее всего привыкнуть к свету

Я вглядываюсь в начало дня за окном. По-прежнему кромешная тьма.

Поджариваю хлеб в тостере и включаю радио. Попадаю на середину интервью и слышу, как мужчина объясняет, что черная дыра — это область, поглощающая весь свет и все вещества, но ее саму ничто не покидает. Ее природа настолько непостижима, что все принятые научные теории не работают. Даже пространство и время существуют не в той форме, которую мы знаем.

Выпиваю чашку кофе и выключаю радио.

На дне шкафа, где висят платья, двоюродная бабушка оставила большую тяжелую картонную коробку из-под бананов «Чикита». Я знала, что в ней хранятся какие-то бумаги, но все тянула с тем, чтобы ее открыть и изучить содержимое. Когда я навещала бабушку в больнице, в одно из последних посещений она вдруг погладила меня по тыльной стороне ладони и сказала:

— Присмотри за моей коробкой.

Тогда я не поняла, что она имеет в виду.

Коробку открыла только через год после ее смерти.

На самом верху в ней лежал толстый светло-коричневый конверт, в котором оказалась машинописная рукопись, более двухсот страниц. На первой странице стояло имя бабушкиной сестры, а под ним большими буквами: «ЖИЗНЬ ЖИВОТНЫХ», подзаголовок: «Исследование возможностей человека». Полистав, я убедилась, что это рукопись книги. В предисловии бабушка немного написала о себе:

Я принимала детей в самый короткий и в самый длинный день года, когда солнце почти не поднималось или почти не садилось, всего через мои руки прошло 5077 новорожденных: 2666 мальчиков и 2411 девочек. И всем им я что-нибудь вязала: шапочку или кофточку, рейтузы или пинетки. В основном из желтой или светло-зеленой пряжи — это цвета солнца и проклюнувшегося ростка. На одного ребенка уходило три-четыре мотка пряжи.

Заканчивается предисловие следующими словами:

Говорят, человек никогда не справляется с фактом своего рождения. Что самое трудное в жизни — появиться на свет. И сложнее всего привыкнуть к свету.

Разбирая коробку, я вскоре обнаружила еще две рукописи. Обратила внимание на то, что все они машинописные. Как и в случае «Жизни животных», на первой странице напечатано имя двоюродной бабушки, ниже — названия: «ПРАВДА О СВЕТЕ» (на полях написаны два других: «Раз мышления о свете» и «Воспоминания о свете» — бабушка явно выбирала) и «СЛУЧАЙНОСТЬ» В каждой свое предисловие, и сначала я считала, что это три отдельные рукописи. Но, просматривая страницу за страницей, обнаружила, при всем различии, несколько одинаковых тем. Так что теперь мне предстояло решить, идет речь о набросках или разных версиях одной и той же книги. Ты продолжишь мое дело, сказала мне Фива. Тогда я подумала, что она имеет в виду акушерство. Теперь я в этом не уверена.

Все связано

Я сделала несколько подходов к коробке, но, чтобы пропахать семьсот с лишним машинописных страниц, требуется много времени.

Сестра наблюдала за ходом дела со стороны. Она называет бумаги скарбом и периодически спрашивает: ты уже разобралась со скарбом? Хочешь, помогу сортировать и выкидывать? Или: ты все еще копаешься в этих залежах? И добавляет: можно отнести бумаги в отдел рукописей Национальной библиотеки, закрыть их там на пятьдесят лет, и дело с концом.

Когда сестра впервые спросила, что это за рукописи, я не знала, как ответить.

— И никакой идеи?

— Их сложно описать. Это отличается от всего, что я когда-нибудь читала.

— Это воспоминания? Или что-то вроде руководства по акушерству?

— В сущности, нет, — ответила я и добавила: — К тому же рукописи сильно различаются между собой.

Подумав, пояснила:

— Думаю, она пытается понять человека.

— В каком смысле?

— Его бессилие.

— Она не верит в человека?

— Трудно сказать.

— Понимаю.

— Я еще не все прочитала.

Мое недоумение вызвал прежде всего стиль, точнее — его отсутствие. И дело не только в стилистических особенностях рукописей — различаются по стилю главы и даже абзацы внутри одной главы, словно авторов было много. Рукописи отчасти напоминают учебное пособие по практической стилистике: в одних местах стиль сухой, точный, научный, в других — возвышенный и торжественный, даже библейский. Также можно найти придуманные диалоги в духе просветителей XVIII века. Двоюродная бабушка не заботится о логичности и стройности изложения, чтобы одно непременно вытекало из другого. Такие фрагментарные тексты очень нелегко читать, в них словно нет смысловой связи. «Бессвязность» и «обрывочность» были первыми словами, пришедшими мне в голову. Однако нельзя отрицать, что форма и содержание слиты воедино, когда бабушка пишет:

Одно не обязательно влечет за собой другое. Так происходит потому, что наш мир фрагментарен и человек лишь осколок осколка.

Главы далеко не всегда позволяли составить верное представление о содержании книги, скорее наоборот. Они могли быть неясными и не давать однозначных ответов, как «То, что я знаю» или самая длинная глава в «Случайности», которая называется «Иное».

В рукописях также можно найти множество разрозненных рассуждений, отдельных предложений или фрагментов, никак не связанных с текстом. В бабушкином стиле и способе выражения мыслей много странного, особенно в манере говорить намеками. Она могла, например, сказать без видимой причины: сначала свет, затем темнота, сначала день, затем ночь — таков порядок вещей. Или: середина там, где мы каждый раз находимся, Дия. Либо наставляла меня: ты поймешь, что люди говорят да, но имеют в виду нет. Или наоборот: говорят нет, а имеют в виду да. В какой-то момент мне кажется, будто она говорила о черной дыре внутри космоса. Что она вполне могла бы сказать: в центре Вселенной есть черная дыра. А в центре дыры — свет. Я понимала не все из того, что она говорила. Даже когда жила у нее.