Человеческое достоинство и социальная структура. Опыт прочтения двух исландских саг - Страница 8

В записях обычного права континентальной Европы (leges barbarorum) фиксируется жесткая система вергельдов и других возмещении, предполагающая равные по величине компенсации для всех представителей того или иного социально-правового разряда (nobiles, liberi homines и т. д.). Между тем, как явствует из саг, в действительной жизни размеры возмещении всякий раз устанавливались в зависимости от достоинства конкретного лица. Право фиксировало лишь общие нормы, но их реализация всецело определялась соотношением сил конфликтующих сторон и оценкой индивида, за которого следовало платить виру. Эта материальная оценка диктовалась соображениями общественного престижа, принадлежностью к более или менее уважаемой семье, связями родства и дружбы, степенью поддержки со стороны других семей, на которую могли рассчитывать родичи потерпевшего. Иными словами, в центре внимания находился отдельный человек, а не обезличивавший его «сословный разряд».

Особенности поэтики саг и прежде всего упомянутый выше «симптоматический» способ изображения чувств и мыслей их персонажей, исключающий поползновения автора непринужденно проникать в тайны их внутреннего мира, тем не менее не служат непреодолимым препятствием для того, чтобы разглядеть те кризисные психологические состояния, в которые оказывались ввергнутыми герои саг в результате описываемых в них конфликтов. Довольно отчетливо это напряжение видно и в рассмотренных нами сочинениях. Старый и немощный отец Торстейна, услышав от Бьярни, будто его сын убит на поединке, шарит в поисках меча, готовый отметить за свою потерю. Собственно, эта сцена у постели слепого Торарина и предназначена для того, чтобы продемонстрировать его решимость немедленно отомстить и восстановить душевное равновесие, разрушенное вестью о гибели Торстейна. «Сага о Храфнкеле» содержит целый ряд указаний на подобные же кризисные ситуации, в которых оказываются все ее главные персонажи.

За немногословностью героев саги и сдержанностью внешних проявлений кроется напряженная эмоциональная жизнь, хотя методы ее изображения коренным образом отличаются от художественных приемов, используемых в других жанрах средневековой литературы. Скупость сообщений о внутреннем мире персонажей саг было бы ошибочно принимать за их эмоциональную бедность[27].

В контексте древнеисландской культуры сага выполняла целый ряд функций. Судя по всему, этот род прозаических повествований был излюбленным, и саги постоянно рассказывались в домах и на сборищах бондов. Сага хранила историческую память народа, повествуя аудитории XIII в. о жизни и деяниях предшествующих поколений. История представала перед ними в форме семейных и локальных преданий, так что на первый план выдвигались индивиды — предки людей, которые населяли те же самые местности и хутора. Генеалогические перечни, в изобилии насыщающие саги, указывали на непосредственную, подчас кровнородственную связь между персонажами саг и теми, кто читал их или слушал. Не исключено, что эти «родословные», как и основное содержание повествований, могли служить обоснованием имущественных прав и социального статуса потомков героев саг.

Не вызывает сомнения и дидактическая роль саг: они являли аудитории образцы поведения людей, живших в героизированном прошлом.

В ряде случаев эта героизирующая функция подчеркивалась тем, что в сагах содержались прямые или косвенные намеки на эддические песни, воспевавшие героев германской и скандинавской древности. Рисуя конфликты между персонажами саг, в которых выявлялись их доблести, прежде всего мужество и чувство чести, эти произведения оказывали воспитательное воздействие на тех, кто им внимал. Будучи записанными в XIII столетии, в «век Стурлунгов», когда исландское общество было раздираемо острыми противоречиями, расшатывавшими традиционные ценности, саги рисовали людям того времени более раннее состояние, когда внутренние конфликты не были столь резкими. Суровой действительности они противопоставляли героизированное прошлое. В сагах нашла выражение и народная мудрость; в некоторых из них, в частности в «Саге о Храфнкеле», немало пословиц и поговорок.

При всем своем разнообразии, «семейные саги», как мы уже знаем, фокусируются на одном сюжете: конфликт — порожденная им вражда — убийство или увечье — судебная тяжба, сопровождающаяся осуждением виновника, — разрешение конфликта. Но эта однотипность жанровой структуры никоим образом не исключала бесконечного и в высшей степени изобретательного варьирования ситуаций, в которых раскрываются характеры протагонистов. В сагах перед нами проходят индивиды — человеческие характеры с их страстями и особенностями, с их пониманием норм поведения, которые они, однако, всякий раз реализуют по-своему. «Семейные саги» в своей совокупности (а их сохранилось несколько десятков, помимо еще большего числа «прядей») являют нам своего рода «человеческую комедию» древней Исландии.

Но за этим планом жизненных ситуаций и столкновений (независимо от того, в какой мере в сагах воспроизведена реальная действительность) историк может обнаружить известные общие тенденции плана социального. Бонды, работники, вольноотпущенники и рабы, с одной стороны, и влиятельные собственники, годи, и могущественные предводители, с другой, — такова картина социальной действительности, вырисовывающаяся в этих текстах. В отдельных сагах и «прядях», подобных тем, которые были рассмотрены выше, могут быть обнаружены симптомы процесса медленной трансформации этого общества, во многом сохранявшего еще черты древнегерманской и древнескандинавской архаики. Эти памятники открывают уникальную для медиевистики возможность увидеть социальные процессы, связанные с властью, собственностью и зависимостью как бы «изнутри». Эти общесоциологические явления обретают плоть и кровь, участвующие в них люди выступают перед нашим взором не в виде безликих и безмолвных объектов, но в качестве полнокровных индивидов, движимых страстями, интересами и личными склонностями и вместе с тем подчиняющихся нормам поведения и нравственным установкам, которые диктовались им их культурой.

Я далек от намерения экстраполировать свои наблюдения на другие общества раннесредневековой Европы, ведь скандинавская специфика вполне очевидна. В частности, фигурирующие в сагах могущественные люди, годи, отнюдь не были крупными землевладельцами и магнатами того типа, какой существовал в ту же эпоху в большинстве стран Европы. Их богатства, значительные по исландским меркам, выглядят весьма скромными при таком сравнении[28]. Подвластные им бонды не являлись зависимыми держателями, и верховенство годи выражалось прежде всего в обладании ими личным авторитетом и влиянием, каким они пользовались в повседневной жизни и в суде. Отсутствие монархического начала и чрезвычайно слабое влияние церкви, когда она наконец появилась на острове, придавали всему развитию особый характер.

Но самых серьезных размышлений заслуживает, на мой взгляд, то обстоятельство, что сохранившиеся исландские повествовательные тексты приоткрывают перед нашим умственным взором завесу над жизнью сельского населения, — завесу, которая в иных случаях оказывается непроницаемой.

В «Пряди о Торстейне» и в «Саге о Храфнкеле» может быть прослежен один и тот же сюжет, отражавший суровую жизненную реальность: утрата мелким самостоятельным бондом его независимости и включение его в орбиту власти могущественного человека. Причины этого превращения свободного в зависимого могли быть различны и случайны, но общая тенденция очевидна.

Отражение этой тенденции в обоих рассмотренных нами произведениях далеко не одинаково. В повествовании об отношениях между Торстейном и годи Бьярни всячески подчеркивается тот факт, явно существенный для автора «пряди», что Торстейн как бы добровольно признал над собой власть влиятельного соседа, «не потеряв лица». Годи и бедняк выступают здесь в качестве достойных один другого протагонистов, так что в целом «Прядь о Торстейне Побитом Палкой» предлагает существенно идеализированную картину. Напротив, подчинение Сама верховенству Храфнкеля произошло в результате длительной ожесточенной борьбы, которая велась ими как в ходе судебной тяжбы, так и с оружием в руках. Эта борьба, на определенном этапе осложненная вмешательством других могущественных людей, сопровождалась радикальными переменами в положении борющихся сторон и лишь в конечном итоге привела к унижению и подчинению Сама и торжеству Храфнкеля, восстановившего свое господство. В этот конфликт были втянуты на стороне Сама и многие простолюдины, пытавшиеся его поддержать. Социальный фон, на котором развертывается борьба между Самом и Храфнкелем, прописан в этой саге несравненно более выпукло, чем в ряде других саг.