Чекисты - Страница 99

Следователь повел наступление, требуя, чтобы обвиняемый назвал подлинное свое имя. Под давлением улик Зайцев сказал: «Хорошо, я сам все напишу». Ему предоставили такую возможность. Но, не написав и страницы, он спешно ее разорвал и стал глотать смятые клочки бумаги. Потом вроде бы опомнился, еще раз пообещал все написать и снова передумал.

Преступник отчаянно боялся правды. Поединок был не из легких. Но моральное наступление вел человек, убежденный в правоте своего дела, не привыкший отступать. И наконец пришел день, когда преступник заявил: «Я все вам скажу: я — Файнер Борис Григорьевич, родился в 1914 году».

Дальнейший ход дела несколько ускорился. Снова следователь поехал в Одессу, снова все проверял «по второму кругу». О Файнере был собран большой материал, из которого стало понятно, почему обвиняемый так боялся правды.

И вот перед нами жизнь человека, до отказа начиненная ненавистью, нездоровой эротикой и одновременно фанатической религиозностью. Ненавидит он свою родину, ненавидит еврейский народ, а значит, и национальность своих родителей, заодно ненавидит и русский народ. Выражено это не только в составленных им документах, но и в его дневнике. Что же любит он? В дневнике этом, густом, пахучем наборе отвратительных фактов жизни, слухов и сплетен, есть все же и изъявление сочувствия, нечто вроде хорошего отзыва: в первом случае о Даллесе, американском государственном секретаре, а во втором — о герое одного голливудского фильма, летчике-фашисте, способном к непрерывным убийствам. Может, любил он хоть своих родителей? Любил первую жену или любит нынешнюю?

Писать о таком человеке стоит, чтобы найти объяснение возникновению подобных взглядов. Как дошел он до жизни такой?

Итак, в семье петербургского юриста Файнера, человека в какой-то степени прогрессивного, активного атеиста, родился сын Борис. Первенец вызывал всеобщее восхищение своими способностями. Дома был баловнем, ему отвели отдельную комнату для занятий, он много и не по возрасту читал, собирал книги. Младший его брат рос без особой опеки, считался ребенком неважного здоровья, и ставки на него родители не делали. К слову сказать, здравствует он и поныне, работает архитектором и, привлеченный в качестве свидетеля по делу какого-то Зайцева, впервые узнал, что родной его брат живет чуть ли не на одной с ним улице.

Семейство Файнеров вскоре переезжает в Одессу. Начав с увлечения книгами Мережковского и Бердяева, Борис заводит дружбу с церковниками. Пятнадцати лет от роду он... крестится, нарекшись Константином. Делает шаг назад от отца-атеиста.

Родители посылают его учиться в Ленинград. Поступает он в сельскохозяйственное училище, расположенное в селе Поповке Тосненского района. Однако здесь явно недооценивают его «исключительных» способностей, и Борис возвращается в Одессу. Спустя какое-то время поступает в Одесский медицинский институт. Ведет себя там развязно, вызывающе. В 1938 году его арестовывают за участие в антисоветской организации церковников, где он уже в ту пору пробовал силы в сочинении антисоветских «программ». Перепуганные родители хлопочут, сын помещен в больницу с диагнозом «шизофрения» (он уже слушал курс психиатрии, знает кое-какие симптомы этой болезни и довольно успешно симулирует). Это спасает его от суда, но отнимает немало времени, учебу приходится прервать. После долгого перерыва он возобновляет учение, но ведет себя по-прежнему, исповедуя свой излюбленный принцип: все кругом быдло, а я личность исключительная.

К началу Отечественной войны Борис Файнер успевает окончить четыре курса института. Он уже женат. Избранницей его становится несколько болезненная девушка, которая искренне его любит и прощает даже такие отталкивающие свойства его натуры, как стойкий антисемитизм.

Студентов-медиков, окончивших четвертый курс, призывают повестками на работу в госпитали. Получают повестки и Файнер с женой, но от явки уклоняются. Обстановка в городе все напряженней. Родители Файнера намерены уехать из Одессы. Борис их отговаривает, доказывая, что все обойдется, что придут сюда люди Запада, люди высокой культуры. Младший его брат, не послушавшись, уезжает. Борис с родителями остается.

В первые же дни оккупации Файнер-отец был контужен. Ни ухода, ни лечения он не имел и вскоре погиб. Мать Бориса фашисты загнали в гетто, где жизнь ее вскоре оборвалась. Сынок услышал об этом от тестя. К удивлению тестя, досадливо пробормотал: «А, черт ее побери!» — и начал деловито объяснять, что намерен открыть частную медицинскую практику, подготовил даже вывеску. Правда, вскоре ее сорвали.

Не раз Бориса останавливали на улицах, проверяли документы, придирались к национальной принадлежности. Приходилось доказывать, что он выкрест, унижаться. За одно это можно было возненавидеть оккупантов. Нет, он не возненавидел. Прятался, менял места жительства, выжидал своего случая.

Через какого-то священника ему удалось достать метрическое свидетельство некоей монахини Устиньи Гавриловны Зайцевой. Файнер подчистил его и переделал на метрику Устина Гавриловича Зайцева. Местом рождения выбрал знакомое ему село Поповку.

В 1944 году Одессу освободила Советская Армия. Файнера, жившего теперь под фамилией Зайцев, мобилизовали, вскоре он был легко ранен. В госпитале выдал себя за военврача, быстро получил назначение, работал какое-то время на контрольном пункте станции Кишинев, затем махнул в Москву.

А жена, спасавшая его в дни фашистского бесправия, а семья? В оккупации у них родился и вскоре умер от дистрофии ребенок. Когда Файнер, уже в форме военврача, перед отъездом в Москву навестил жену, она снова была в декретном отпуске. Родила без него, и второй младенец прожил недолго. Муж ей не помогал, даже не писал. Надломленная пережитым, а больше всего черствостью Бориса, она заболела и умерла.

Файнер-Зайцев между тем делал карьеру. Поработал в Москве врачом-психиатром, но там слишком придирчиво проверяли, а у него не было диплома. Перебрался в Пярну. Здесь, кстати, удалось и военное звание оформить.

Из Пярну Файнер-Зайцев был направлен в наши воинские части в ГДР. Правда, вернули его оттуда несколько ускоренным темпом. Слишком уж повышенный интерес проявлял к порнографической «клубничке». Приехал в Ленинград, устроился на работу в психодиспансер. Снова женился — на малограмотной уборщице, чтобы не было «домашнего контроля» над бумагами. Получил жилье в новом доме.

Что же происходило в его душе все эти годы? Менялся ли он, научился ли хоть уважать людей?

Вот, натерпевшись в оккупации, вырвавшись оттуда благодаря Советской Армии и надев погоны военврача, едет в Москву. Что же записывает он в записную свою книжку?

В руки следствия попал дневник Файнера-Зайцева. Дневник этот лучше всего характеризует личность его автора. Здесь можно встретить его конек — идею о «еврействе — язве западноевропейского общества». О Ленинграде — все дурное, что услышал и что пришло в голову. О пациентах, особенно еврейской национальности, всяческая пакость. Оплеваны сотрудники Публичной библиотеки. Записаны сплетни о жизни «верхов», слухи о какой-то проверке офицеров, смахивающей на мобилизацию.

Как Файнер-Зайцев относится к Родине? Вот запись от 8 октября 1957 года:

В другом месте он рисует картину будущей атомной войны, после которой

Дневник этот подобен сточной яме. Случилась железнодорожная катастрофа — расписаны самые тяжелые ее подробности. Услышав о ликвидации Таганской тюрьмы, третьей из закрытых в Москве, Файнер-Зайцев комментирует: из-за финансовых, мол, затруднений.