Чекисты - Страница 92

На набережной Невы стояла старая женщина, полная, невысокая, с короткими кудрявыми, совершенно седыми волосами. Она прикладывала ладони к разгоряченному лицу и непрерывно шептала:

— Господи, что творится!.. Господи, что творится!..

Когда ладони нагревались, она опускала их на гранит парапета и снова прижимала к щекам.

По Дворцовому мосту, громыхая, шли трамваи, мягко катились троллейбусы, двигались пешеходы. Плыл в небе золоченый кораблик Адмиралтейства. Группа экскурсантов фотографировалась на фоне Петропавловской крепости...

Муж уже давно вернулся с работы и сидит голодный, свирепея с каждой минутой. Когда он голоден, то очень злится и в сердцах наговорит всякое. Так идет уже тридцать лет. Спорить с ним бесполезно, нужно поставить на стол тарелку. Поев, муж заговорит о другом, словно ничего и не было. Надо было идти домой, но женщина прижимала ладони к лицу и не двигалась. Она не могла идти домой. Муж, увидев ее, спросит, что произошло. Сегодня обещала приехать за выкройками невестка, и та заметит состояние Полины Акимовны. И ничего им нельзя говорить... Да если и расскажешь — не поверят.

К концу дня шорохи и тихие разговоры в залах Эрмитажа прекратились. Проходя мимо Полины Акимовны, Иван Спиридонович остановился и спросил:

— Вы можете задержаться на часок?

— Могу.

— Тогда пройдемте ко мне.

Полина Акимовна пошла, раздраженно думая, зачем это она потребовалась начальству, надо было сказать, что у нее срочные дела дома.

В комнате сидели трое мужчин, на кресле лежала большая кожаная сумка, в которой фотокорреспонденты носят свои аппараты.

Иван Спиридонович помялся, кашлянул и тихо произнес:

— Полина Акимовна, эти товарищи из органов...

— Из каких органов? — растерянно переспросила Полина Акимовна, и смуглый молодой человек, сидящий в кресле, рассмеялся. А мужчина постарше повернулся к ней и пояснил:

— Мы сотрудники Комитета госбезопасности и просим вас и Ивана Спиридоновича быть понятыми. — Он протянул Полине Акимовне маленькую книжечку с фотографией в углу. В ней что-то было написано...

— Хорошо, хорошо, — согласилась Полина Акимовна, пытаясь сообразить, что она должна понимать. Потом вспомнила, что понятые — это люди, присутствующие при обыске, и подумала: «Неужели произошла кража?»

Дальнейшее никак не укладывалось в ее сознании. Капитан Половцев спокойным, обыденным голосом стал говорить о том, что в помещении музея агентами иностранной разведки заложен тайник и его нужно изъять, осмотреть, обезвредить.

Музей... Иностранная разведка... тайник... и это после дня, наполненного шарканьем ног бесчисленных посетителей.

Еще Половцев говорил, что все это должно сохраняться в тайне... Полина Акимовна в ответ кивала:

— Да... да... да...

Потом все встали и пошли, она побрела за ними, не веря тому, что происходит.

В залах музея никого не было, и звуки шагов глохли в их просторах. Половцев сухо бросил:

— Виктор Александрович, мы не на экскурсии.

Комаров невольно отстал, разглядывая картины и скульптуры. Он внезапно подумал, что вот бы прийти в Эрмитаж, когда никого в нем нет. Побродить одному по пустынным залам, побыть наедине со всем этим миром, смотрящим со стен. Ведь изо дня в день он находится под пристальными взглядами тысяч посетителей и чувствует себя не совсем удобно... А когда опустеют залы, прозвенит звонок, богини и купальщицы не будут стесняться своей наготы; Вольтер шевельнется в мраморном кресле, побарабанит пальцами жилистой руки по подлокотнику, вспомнит, о чем он думает все это время, и громко рассмеется; оплывший голый Вакх подмигнет и опрокинет в рот чашу, которую ему надоело держать в руках...

— Иду, иду, — ответил Виктор и прибавил шагу.

— Как там сказано? — спросил Половцев.

— ...Войдите в зал искусства Нидерландов пятнадцатого — шестнадцатого веков и направьтесь в залы искусства Фландрии семнадцатого века и искусства Голландии тоже семнадцатого века. Их соединяет короткий узкий коридор, над входом в который есть номер двести пятьдесят восемь, — процитировал по памяти Комаров. — В этом коридоре никаких экспонатов нет, и поэтому сотрудники музея за ним не наблюдают.

«...Все это правильно, все совершенно верно, — думала Полина Акимовна, — все это так знакомо, привычно...»

Половцев сказал:

— Вот и номер двести пятьдесят восемь, вот и коридорчик с тремя окнами, выходящими на улицу Халтурина. Здесь можно остановиться, отдохнуть, полюбоваться на оригинальное здание напротив и даже облокотиться о подоконник. Место выбрано продуманно.

За окном по мостовой с монотонным гудением ползла уборочная машина. Какой-то нетерпеливый шофер дал короткий отрывистый сигнал. Скрестив на животе руки, Полина Акимовна привалилась плечом к стенке и сокрушенно смотрела на то, чем занимаются эти люди. Все это не укладывалось в ее сознании.

— Вот оно, третье по ходу окно, — сказал Половцев и пальцем стал считать ребра батареи парового отопления под подоконником: — Между пятым и шестым... — Он присел, покачал головой, выпрямился, вынул из кармана электрический фонарик и снова присел: — Рука еле-еле войдет...

— Ее нужно вставлять ладонью кверху, — напомнил Комаров.

— Иначе и не достанешь, — подсвечивая фонариком, заметил Половцев. — Глубоко запрятано. Уборщица никак не заденет. Прошу удостовериться, товарищи.

Иван Спиридонович присел с натугой и сказал:

— Да, что-то есть.

Половцев поманил Полину Акимовну.

Она тоже присела и в глубине между батареей и подоконником увидела продолговатый, тускло поблескивающий предмет величиной с футляр для авторучки.

— Осинин, действуйте! — бросил Половцев. Третий сотрудник присел, нацелившись фотоаппаратом, глаза резанула яркая вспышка.

Половцев запустил руку под подоконник.

— Тянуть нужно не на себя, а книзу, — напомнил Комаров.

— Помню, — ответил Половцев и извлек небольшой футляр, сделанный будто из кожи, с черной полосой посредине. Половцев приложил его к краю подоконника и сказал: — Прилипает неплохо...

Потом снова сидели за столом в комнате Ивана Спиридоновича. Половцев осторожно развертывал пакет и раскладывал на листе бумаги вынутые предметы. Фотограф что-то колдовал с объективом аппарата.

Комаров достал из кармана листки чистой бумаги и разгладил их на столе.

— Начнем составлять протокол?

— Минутку, — вдруг засуетился Иван Спиридонович. — У меня есть хорошая бумага, вот... — Он вынул из стола пачку листков.

Комаров взял, посмотрел один листок на свет и положил рядом с собой:

— Спасибо. Бумага что надо. Я на ней письма девушке буду писать, а для протокола сойдет и эта.

— Так, пожалуйста, я дам еще. — Иван Спиридонович снова полез в ящик стола, а Комаров ответил:

— Спасибо, мне хватит. Она живет в Ленинграде, и я предпочитаю встречаться с ней лично.

Половцев вынул из пакетика свернутые в трубку листочки и стал диктовать Комарову:

— Из пакета были извлечены: сверток, в котором были один лист бумаги, похожий на простую, — он попросил у Ивана Спиридоновича линейку, обмерил лист и продолжал: — размером 147 на 54 миллиметра и два листка серовато-зеленоватого оттенка размером 146 на 21 миллиметр, обладающих слабым ароматическим запахом. Та-ак. Дальше. Листки фотобумаги, на которых снято мелким шрифтом письмо и инструкция. Первый листок начинается словами... сейчас прочитаем. Тут полный сервис, — Половцев развернул станиолевый пакетик и поставил на стол крохотную лупу: — ...начинается словами: «Дорогой друг! С тех пор как я вернулся в мою страну, я много раз думал, как глубоко Вы сознаете ту серьезную проблему, перед которой находится сейчас весь Русский Народ и остальной мир...» И заканчивается: «...Мы знаем по опыту, что другие, находясь в таком же положении, как и Вы, сумели оказать большую помощь в борьбе с Советским Деспотизмом».

Половцев усмехнулся: