Чекисты - Страница 52

Дезинформация — так это называлось в учебниках. Когда-то Каращенко изучал науку разведки, сдавал экзамены и не предполагал, произнося длинный учебный термин, что дезинформация станет как бы миной в его руках. Одно неосторожное движение, и... Только теперь, когда его начали собирать в дорогу, уразумел Каращенко, какое крупное, жестокое, опасное сражение ему предстоит вести.

Чего не бывает на войне! Против чаяния довелось-таки Каращенко пройти по маршруту, заданному Фишем, точнее проехать в «виллисе» вместе с капитаном Маковеенко из СМЕРШа.

— Поглядели? — спрашивал капитан. — Едем дальше?

Впечатать в память, накрепко впечатать развилку дорог, полосатый шлагбаум контрольно-пропускного пункта, заросшее полотно железной дороги, обрезанной фронтом, безмолвное селение — без петушиного крика, без запахов стойла, занятое тыловым штабом.

— Таменгонт, — говорит капитан.

— Зайдем. Я здесь ночевал. Интересно, где у них КП стройбата?

Каращенко никогда не ночевал в Таменгонте. Никогда не был в Таменгонте. А по легенде был, ночевал, любезно принятый командиром строительного батальона. В Таменгонте узнал, что соседняя бригада морской пехоты получила большое пополнение и скоро начнет подготовку к десанту. Хлопочет, разыскивает все, что требует легенда, капитан — молодой, с клочком седины в плотных, иссиня черных волосах.

Так где же тут ночуют приезжие? Каращенко вбирает в память двухэтажный, старый, осевший одним боком дом с мезонином, с флюгером на крыше. Год на флюгере — тысяча восемьсот девяносто шестой.

— Вы ночевали наверху, — сообщает капитан. — Там четыре койки, картина «Мишки в лесу».

— Ясно.

— Теперь в Ново-Калище.

— Попрошу сбавить скорость.

Надо выбрать удобное местечко возле дороги для военнослужащего из девяносто восьмой дивизии. Для человека, которого не существует. По легенде он присел покурить, и Каращенко, шагавший на станцию Ново-Калище, присоединился к нему. Дивизия, оказывается, прибыла недавно. Ходит слух — бросят ее в наступление...

У станции рельсы укатаны, блестят, дорога на пятачке хоть и короткая, но живет. Попыхивает паровоз. Здесь, по легенде, Каращенко получил по аттестату продовольствие. Тут же, в очереди, прислушался к разговорам военных с кладовщиком, установил наличие на пятачке 227-й дивизии и 13-й бригады морской пехоты. Кроме того, подобрал номера «Известий», «Ленинградской правды» и армейской газеты.

Газеты есть. Они в сумке-планшетке, добросовестно захватанные, помятые, с пятнами дорожной грязи...

Каптерка — в каменном здании, приваленном волной земли. Ни домик, ни землянка. У входа сидят на ящиках, свертывают цигарки командированные военные. Два солдата делят паек, рассовывают в вещевые мешки. Запоминай, Каращенко, все запоминай!

— Тушенку дают, — сообщает запыхавшийся капитан, — и крупу...

— Какую крупу?

— Все ту же пшенку. Пшенка — карий глаз. Слыхали такое выражение?

— Карий глаз? Неплохо! Пригодится...

— Генерал говорит, — в тоне капитана звучит зависть, — богатейшая память у вас.

На память вся надежда... Что же я делал дальше? Я «проголосовал» на дороге, очутился в кузове трехтонки, с военными из бригады морской пехоты. Угостил куревом, разговорился. Люди попались болтливые, не удержали военную тайну.

Приморская армия располагает новым оружием — подвижными самоходными баржами. О них и раньше упоминали разные собеседники, а теперь удалось уточнить: на каждой барже двадцатимиллиметровые орудия, а на бортах броня, защищающая от огня мелкокалиберной артиллерии. Стрелять с баржи можно и в воздух. Словом, для десантной операции посудины лучше не придумаешь...

Я удивился — море ведь у берегов мелкое, базу для барж найти трудно. Мне возразили — в Копорском заливе глубоко. Как раз там они и стоят, готовят фрицам гостинец...

Баржи — тоже из легенды. Никаких барж нет, они придуманы, так же как все путешествие агента абвера в районе Ораниенбаума. И однако оно должно быть реальностью для немцев — твердой и неопровержимой.

Настает минута, которую хотелось отдалить. Сейчас время ощущаешь физически: оно железной хваткой стиснуло горло. Он уже пожал руку капитану. Лег на землю, в высокую росистую траву у опушки леса. По легенде агент абвера Давыдов пробирается к линии фронта долго, с опаской, всю ночь.

Каращенко мнет, гладит мокрую скрипучую траву, вдыхает ее горьковатый запах. Когда-то очень давно он косил такую траву, на исходе ночи, в предрассветном белом тумане...

Теперь пора. Каращенко поднимается, шинель намокла, отяжелела, как того и требовала легенда. Легенда строга. Но она все же позволила проститься с родной землей.

Конечно, и там, за линией фронта, земля не чужая. Но прощался Каращенко здесь, так как путь его отсюда долгий и далекий.

Теперь надо снова забыть, что ты Каращенко Мокий Демьянович. Тебя нет. Даже в большом доме на Литейном твое имя никто не произнесет вслух. Ты, в сущности, раздвоился. В распоряжение абвера вернется Давыдов с весьма ценными данными. А наша контрразведка будет следить за успехами, за сложной судьбой агента по кличке Пограничник, заброшенного в тыл противника.

Проверка идет уже чуть ли не месяц. Фиш и другие начальники заставляли Каращенко повторять отчет устно и письменно, переспрашивали и уточняли, — всё искали противоречия.

Особенно донимал гауптман Михель — тощий, как жердь, с холеным лицом, закоренелый соперник Фиша. Фиш верит своему агенту, следовательно, Михель не пожалеет сил, чтобы его очернить.

А сколько было выпито у Алевтины! У нее на плите — самогонный аппарат, кап-кап — набирается в бутыль хлебное вино. Благодари, пей, делай вид, что пьешь в охотку, что тебе весело. Еще бы, вернулся, обманул большевиков!

Как-то раз Спасов ушел, оставив Давыдова наедине с Алевтиной. Она придвинулась:

— Немцы-то под Курском драпают. Ты в курсе? Скоро им и тут дадут прикурить.

— Едва ли...

— У меня мозги разламываются. Может, пока не поздно, сбежать отсюда? Летом и в шалаше можно кое-как... Может, к партизанам прибьюсь. Да ведь одной-то боязно! С тобой бы я с великим удовольствием.

— Ерунда! Глупая паника! Я сам был на той стороне и врать тебе не стану. Имей в виду — красным против вермахта не выстоять.

Можно ли отвечать иначе? Фиш завтра же вызовет Алевтину и спросит, о чем беседовали. Ушей и глаз тут много. И сапожник, с которым познакомил Спасов, наверняка из числа осведомителей. Уж очень настырно выведывал, как обстоят дела на советской стороне.

— Верно, что готовят удар?

— На то и армия, чтобы воевать. Само собой — надеются.

— Силенок-то поднакопили, чай?

— У немцев больше...

От сапожника, от Алевтины, от прочей мелкоты отбиваться не впервой. Приемы у них наивные, рассчитанные на простачка. Но ежедневные расспросы — то в кабинете начальников, то за самогоном — выматывают нервы. Поспишь часа два после ночной попойки — будят, зовут к Михелю.

— Послушайте, Давыдов! Вы пишете, что получили на станции сухой паек. Что за паек у них, любопытно?

— Я все написал, господин гауптман. Американская свиная тушенка и пшенная каша. Карий глаз, как говорят солдаты.

— Карий глаз? Забавно!

— Так точно, господин гауптман. Надоела она им до чертиков, пшенка.

Продержит часок, потом милостиво разрешает доспать. Просыпаешься — и встречаешь взгляд Спасова. И тут, в своей комнате, проверка. Любит Спасов сообщать с безразличным видом новости: Михель и Фиш чем-то недовольны, ругали Давыдова.

— За что же?

— Не знаю. Я не дослушал. Они в коридоре разговаривали, потом заперлись...

Провокация, конечно. Еще одно испытание для нервов. Авось не выдержит! Спасов в поте лица зарабатывает награду. Но и Спасов — противник давно известный. Вот последняя его новость посерьезнее...

— Сказывали мне, — говорит Спасов, щуря зеленоватые, чуть раскосые глаза, — послали одного гаврика... По твоим следам, понял? Так что, если напутал чего, пропала твоя голова, заказывай панихиду!