Чекисты - Страница 46

— А второй там, — говорит Ванюша Бусько и кивает головой на комнату.

Миновав прихожую, где красноармеец стережет собравшихся в воровской «хазе» гостей, входим во вторую комнату. На диване я вижу старого своего знакомца, с которым не раз сталкивался, когда работал на Петроградской стороне. Это Мишка Корявый, ближайший помощник и друг Леньки Пантелеева. Плечо у него прострелено, и он сидит на диване с низко опущенной головой. Рядом — с винтовкой на изготовку — красноармеец.

— На кухне кто? — быстро спрашиваю я Мишку Корявого.

— Не узнал, что ли? — говорит он, не отвечая на мой вопрос.

— Это Ленька?

— А то кто же, конечно, он, — говорит Мишка Корявый и, шмыгая носом, отворачивается.

Осмотрев труп, мы убеждаемся, что говорит он правду. На полу лежит действительно Ленька Пантелеев, некоронованный король петроградского уголовного мира. Карьера этого бандита оборвалась после меткого выстрела Ванюшки Бусько, юного нашего комсомольца, которого и брать-то не хотели в операцию.

В карманах бандита, как и следовало ожидать, мы обнаружили немало золотых вещей и драгоценных камней. Выгребали их буквально пригоршнями, складывая на кухонный стол. Это были крупнокаратные бриллианты, золотые монеты, колье, диадемы, платиновые слитки и туго связанные пачки иностранной валюты. Теперь уже не оставалось сомнений, что банда и впрямь собиралась уйти в Эстонию. Иначе бы не нагрузил себя Ленька всеми этими ценностями.

И еще одна интересная находка обнаружена нами в куртке бандита. Кроме заячьей шапки с длинными наушниками, надетой на голову, носил он с собой еще три головных убора — мятую красноармейскую фуражку, финку с кожаным верхом и высокую котиковую шапку. Это была излюбленная его манера: в случае опасности мгновенно менять внешность, чтобы ввести в заблуждение преследователей.

Итак, операция подошла к концу. Главарь банды был убит, а ближайший его помощник сидел на диване, дожидаясь отправки в тюрьму.

Но как же все это случилось? И почему вместо Лиговки, где его ждали наши засады, очутился Пантелеев на Можайской?

Позднее мы узнали подробности. Оказывается, они и в самом деле шли на Лиговку, но по дороге Мишка Корявый уговорил атамана завернуть ненадолго к своей возлюбленной — проститутке Мицкевич. Тот нехотя согласился, а когда приблизились они к Можайской, послал вперед Мишку Корявого.

Задачу свою молодой чекист Бусько выполнил блистательно: с завидным хладнокровием, с молниеносной реакцией на быстро меняющиеся обстоятельства и с тонким пониманием психологии преступников.

Придя с двумя красноармейцами на Можайскую улицу и постучав в двери нужной квартиры, Бусько застал там довольно пеструю компанию. Сама хозяйка, ее дочь — проститутка Мицкевич, несколько развязных молодых парней, скорее всего карманных воров. Сидят за столом, играют в карты. Леньки Пантелеева, судя по всему, не ждут.

— Продолжайте игру! — приказал Бусько. — В каждого, кто попытается разинуть пасть, стреляю без предупреждения!

Красноармейцы заняли удобные позиции за спинами игроков, а сам Бусько вышел на кухню. Не понравилось ему окно на лестнице соседнего дома. Если бандиты, прежде чем постучаться, заглянут из этого окна, то увидят в комнате посторонних. Пришлось вернуться, расставить красноармейцев по-другому.

Прошел час. И вдруг раздался звонок у входной двери. Игра за столом прекратилась, все сидели с испуганными лицами.

— Играйте! — прикрикнул Бусько и вместе с дочкой хозяйки пошел открывать дверь. В последний момент предупредил Мицкевич:

— Скажешь хоть слово — первая пуля тебе! Дверь открылась. На площадке стояли двое.

— Заходите, братишки! — любезно пригласил Бусько, явно работая под уголовника.

Мужчины вошли, настороженно к нему приглядываясь. Незнакомый парень с открытым добродушным лицом, видимо, не вызвал у них подозрений. Тот, что держал руки в карманах, шел первым, а следом за ним двигался второй. Замыкал шествие Бусько.

Все дальнейшее разыгралось в считанные секунды. Приоткрыв дверь в комнату и увидев напряженные, неестественные лица сидевших за столом, передний резко отпрянул. «Сейчас будет стрелять в меня», — подумал Бусько и выхватил наган:

— Руки вверх!

Выстрелы грохнули почти одновременно. Пуля Леньки Пантелеева (а это был он, Бусько узнал его еще на площадке) свистнула возле лица чекиста, обжигая горячим воздухом. И тут же, впервые, быть может, промахнувшись, бандит начал оседать, валиться на бок, а сообщник его, успевший выхватить браунинг, был легко ранен и молниеносно обезоружен подоспевшими красноармейцами.

В ту же ночь ударная группа провела обыск и аресты в других воровских притонах.

На Международном проспекте был захвачен один из самых отъявленных негодяев — Александр Рейнтоп, по кличке Сашка Пан, бежавший вместе с Пантелеевым из третьего исправдома. На Десятой роте Измайловского полка мы арестовали извозчика Ивана Лежова и достойную его супругу — наводчиков банды.

Кровавая эпопея Леньки Фартового закончилась. Все газеты Петрограда вышли на следующий день с подробными сообщениями о том, как чекисты ликвидировали эту банду.

Они были подругами. Самыми близкими. Их дружба, сцементированная Великой Отечественной, трогательна и поучительна.

В их домах Революция строго смотрела с больших настенных портретов, но о заслугах старших здесь говорить не полагалось. В семьях Восковых и Вишняковых было неписанным обычаем воспитывать детей на скромности.

Когда военный комиссар Семен Восков, изнуренный боями, недоеданием, бессонными ночами, застигнутый врасплох сыпняком, умирал в марте двадцатого в таганрогском походном госпитале, он нашел в себе силы сказать жене: «У нас будет ребенок, Сальма. Пусть он знает, как погиб отец… Но пусть знает, что нас было много. Мы не музейные экспонаты. Мы рядовые партии. Помни и научи этому…» Застонал и откинулся на подушки, у него начинался бред. Но и бредил он, как вспоминали друзья по дивизии, революцией, боями, грядущей победой пролетариата.

И дочь Воскова была названа в честь английской революционерки, о которой писали тогда газеты, Сильвией.

Девочка соединяла в себе задатки сорванца, который переигрывал мальчишек в казаки-разбойники, и юной мечтательницы. Любимым развлечением для нее было возиться с детьми. Это взяла у отца. Восков и на митинги приводил ребятишек. А уж если на улице встречал бездомного мальчугана, как бы ни торопился, разузнавал всю его подноготную, делал в блокноте пометку, поручал его заботам политотдельцев. Сильва умела разговаривать с малышами, умела расположить их к себе, рисовала им забавные картинки. Несколько из них даже напечатали детские журналы.

Полюбила лыжи, коньки. Великолепно резала и пасовала у волейбольной сетки. Ее с охотой принимали в любую команду,

Позднее, и на всю жизнь, пришло увлечение стихами. Заводила специальные тетради, переписывала в них понравившиеся строки из Маяковского, Блока, Ахматовой, Багрицкого… Незаметно для себя начала и сама сочинять. Первые, порой неуклюжие, четверостишия адресовала самому близкому человеку: «Милая! Способно ль это слово передать дочернюю любовь?». Потом в ее поэтический мир бурно ворвалась природа: «Закурятся почки молодые запахом медвяных тополей, заискрятся капли дождевые, окропляя бархаты полей…»

Безумно стеснялась своего увлечения, кажется, и лучшим подругам показала два-три четверостишия, а в наши дни, когда уже нет ее, обнаружилось несколько тетрадей стихов Сильвии, и встречаются там образы, которые надолго запоминаются («Вот Кавказ, и ропот ручья, как дыханье большого зверя…»). Природная сдержанность всегда останавливала ее, даже в классе ни разу не заикнулась, что она дочь «того самого» Воскова. И только когда они всем классом, уже перед самым окончанием десятого, побывали на Марсовом поле и кто-то из ребят вполголоса прочел гранитную надпись: «"Восков Семен Петрович"… Сильва, а ведь ты тоже Воскова и…Семеновна», — она предупредила вопросы: