Чекист. Неизвестная война - Страница 3

Петр Петрович сидит здесь почти год. Когда красные возьмут Архангельск? В феврале? Это что ж, мне здесь ещёполгода с лишним жить? Нет уж, нет уж.

– Товарищи, а мы тут долго собираемся сидеть? – спросил я.

– Ты о чём? – посмотрел на меня Корсаков.

Оглядевшись – нет ли посторонних ушей, и убедившись, что окружавший нас народ уже укладывается спать, или вообще спит, сказал:

– Бежать надо.

– Надо, – поддержал меня красноармеец.

Красноармейца звали Виктором. Фамилию он называть не стал, должность тоже, а мы и не спрашивали. Мне показалось, что парень из комиссаров, только не хочет говорить об этом вслух. Ещё бы. Комиссаров расстреливают сразу.

– А далеко ли сбежишь? – усмехнулся Стрелков. – По Северной Двине лёд не раньше октября-ноября встанет, а сейчас? Пытались по льду уйти, догнали, а потом каждого десятого расстреляли, чтобы другим неповадно было.

– Если не сбежим сейчас, осенью переведут в Иоканьгу, – сообщил я. Чтобы придать правдоподобие своему «послезнанию», сказал: – Когда на допросе был, в контрразведке, кто-то из беляков проговорился – мол, недолго тебе на Мудьюге ошиваться, скоро всех политических на Иоканьгу переведут, а там и Мудьюг раем покажется.

– Иоканьга? – переспросил кто-то из «сухопутных».

Серафим Корсаков, знавший Белое море лучше всех нас, вместе взятых, вздохнул:

– Иоканьга – это полная жопа, дорогие товарищи. Это бухта за Полярным кругом, там ветра, голые скалы кругом, ни одного дерева. И оттуда уже не сбежишь. Если до железной дороги – вёрст сто, а дорога у белых. А по тундре – все двести, а то и триста. По тундре не уйти, в дороге помрём.

– Товарищи, я не против, – сказал Стрелков. – Только как? Вода кругом.

– А если корабль захватить? – предложил Виктор. – Вон, пароходик, что нас вёз, он маленький. Если захватим, то вверх по течению можно уйти.

Я уже представил себе, как мы захватываем «Обь» и водружаем на нем красный флаг, но Серафим разрушил мои планы.

– На пароходе далеко не уйдём. Канонерку вслед пошлют – бах, тут нас и видели! И вообще, обычно сюда лесовозы ходят, что брёвна в Норвегию возят. Арестантов в трюм, потом около Мудьюга на якорь, да в шлюпки. С лесовозом нам самим не совладать.

Идея с захватом лесовоза мне тоже не понравилась. Мы же его даже развернуть не сумеем. А коли развернём, то он по Двине не пройдёт, на мель сядет. А в Норвегии что делать? Если только с Нансеном познакомиться, или с Григом. Нет, Григ уже умер. Тогда тем более нечего там делать. Значит, нужно придумать что-то другое. Не бывает так, чтобы нельзя ничего придумать. Но если лесовозы и пароходы отпадают, значит, нужны иные плавсредства. Хм. А ведь я что-то подобное видел.

– Товарищи, а что там за карбасы стоят? – поинтересовался я.

– Карбасы? – переспросил Стрелков. – Так известно какие, крестьянские. Из-под Архангельска сюда рыбу ловить ходят. А что карбасы? Карбасы!..

Вот-вот, и я говорю – карбасы!

Утром в барак принесли пайки. Но, применительно к обстоятельствам, их уже можно называть не пайки́, а па́йки. А как иначе, если ты сидишь в тюрьме? Каждому досталось по четыре ржаных галеты и по кружке воды. Бывалые сидельцы просветили, сообщив, что на день одному узнику положено полфунта хлеба, пять золотников мяса или рыбы, десять – крупы и два – сахарного песка. Но сахара ни разу не видели, потому что охранники варят из него бражку, а потом гонят из неё самогон. В принципе, нормы сопоставимы с теми, что были у нас в восемнадцатом году, но лучше бы побольше.

Как всегда, я мысленно перевёл старые весовые единицы в метрические. Полфунта хлеба – двести с небольшим грамм, мясо – двадцать с небольшим грамм, крупа – сорок грамм. Подозреваю, что реальные нормы были немного выше, но охранники вполне могли оставлять «излишки» себе. Может, свинарник обустроили, да мало ли. Галеты можно менять на что-нибудь полезное. Помнится, во время службы в армии я обращал внимание, что хлеборез вставляет в приспособление для выдавливания «шайбочек» сливочного масла пергаментную бумажку, но не задумывался, почему. Спустя пару лет мой друг детства Владик, с которым мы играли в солдатики, два года тянувший лямку «хлебореза» и сумевший за это время накопить деньжат на фирменные джинсы и ещё какие-то тряпки с американскими лейблами, пояснил, что его работа была золотым дном! Тут тебе «излишки» и сахара, и хлеба. А маленькая пергаментная бумажка на каждой солдатской порции в двадцать грамм «экономила» какую-то сотую, если не тысячную долю, которая впоследствии превращалась в килограммы! Правда, вздыхал тогда мой приятель, приходилось делиться с прапорщиком, начстоловой.

В девяностые годы наши пути с Владиком разошлись. Я ушёл в государственную структуру, а он, наоборот, в криминал. Конец, собственно говоря, закономерен. Однажды попал он под автоматную очередь. И добро бы – омоновцев или СОБРА, так словил пули от своих же подельников. Помнится, узнав о гибели приятеля, через знакомых в милиции я стал выяснять подробности. Узнал, что всё было предельно просто. Владик взял у своих сотоварищей энную сумму денег для покупки автомобилей не то в Польше, не то в Германии (сейчас уже и не вспомню, какие авто, но для того времени что-то крутое), всё приобрёл честь по чести, но попытался чуть-чуть заработать, однако его отчего-то не поняли.

Труп пахана вынесли его приближённые и, под охраной одного из тюремщиков, деловито потащили прочь. Нас никто не спросил – отчего человек умер, своей ли смертью, или помог кто? За оградой была выкопана длинная траншея, куда и складывали тела, присыпали их известью, а потом, по мере надобности, закидывали землёй.

На работу погнали тоже за пределы лагеря. Наш барак, в количестве пятидесяти человек, конвоировало шесть охранников, вооружённых берданками без штыков. Я шёл и старался рассмотреть всё, что нам могло пригодиться. Давешние карбасы как стояли, так и стоят. Или их стало больше? Вчера посчитать не догадался, сравнивать трудно. Мачты не сняты, вёсла не убраны. Стало быть, лихих людей не опасаются.

Труд узников заключался в следующем: корчевать деревья, а потом сваливать их в огромные кучи. В чём смысл подобной работы, я не очень-то понимал. Может быть, здесь собираются заниматься земледелием или расширяют территорию для обустройства нового лагеря? А может, просто ради того, чтобы чем-то занять заключённых, чтобы мы уставали и не было времени для болтовни и дурных настроений?

Корчевали так. Вначале окапывали дерево, пытаясь пройти как можно глубже и ближе к корням, затем в углубление вставляли ваги – длинные крепкие жерди, подкладывали под них камни и чурбаки, изо всей силы налегали на ваги, а остальные в это время накидывали на верхушку дерева верёвки и тянули на себя. Подозреваю, что именно так наши предки и расчищали леса, освобождая себе территории под пашни. Правда, сваленные деревья они сжигали, превращая в ценное удобрение, а не оставляли гнить под солнцем и ветром.

Дело бы шло быстрее, если б у нас нашлась хотя бы парочка топоров, а вместо жердей – ломы, но их нам не давали. Ещё хорошо, что охранники разрешали пользоваться лопатами. И то – постоянно держали на прицеле тех, кто орудовал ими.

В обед привезли похлёбку – мутную болтушку, слегка пахнущую крупой и мясом, но ни крупы, ни мяса в ней не было. Обед был не слишком горячим, но хотя бы тёплым, так и то хорошо. В обед полагалось ещё по четыре галеты. И спасибо, что товарищи подсказали взять свою кружку на работу, а иначе остался бы без супа. Кружка, привязанная верёвочкой к галифе, колотилась о задницу!

Откровенно говоря, похлёбка объёмом в триста грамм и четыре галеты меня не насытили. С удовольствием съел бы ещё столько, а лучше два раза по столько. Нет, дорогие мои, здесь мне оставаться не хочется.

Ещё обратил внимание, что кое-кто из моих товарищей украдкой от охранников срывали какие-то листочки-лепесточки – не то лопушки, не то одуванчики. Вначале не понял, но потом до меня дошло! Это же голимые витамины! И я при первой же возможности набил карманы листьями одуванчика. Вроде бы из него даже салаты делают, и кролики довольны, чем я хуже?