Чехов - Страница 4
К осени 1876 года положение складывалось следующим образом. В 1875 году окончил таганрогскую гимназию и уехал в Москву старший брат Александр. Вместе с ним поехал Николай, окончивший пять классов гимназии. В Москве Александр поступил в университет, Николай после некоторых мытарств — в Школу живописи, ваяния и зодчества. Отец бежал из Таганрога в Москву в апреле 1876 года. Антон, которому было шестнадцать лет, учился в это время в пятом классе гимназии, пятнадцатилетний Иван — в четвертом, тринадцатилетняя Мария — во втором, а Михаил — в первом. Евгения Яковлевна уехала в Москву в июле, захватив с собой младших — Марию и десятилетнего Михаила.
В Таганроге остались Антон и Иван, остались без крова и средств к существованию. Не лучше положение складывалось и в Москве. Работы отец не находил. Редкие случайные заработки давали гроши. Жить было не на что.
В этих драматических обстоятельствах младшие Чеховы показали незаурядную стойкость. Прежде других отличился самый младший. Пришла осень, пора было начинать учиться, но платить в гимназию было нечем, и Михаил оставался дома. Угрожала опасность оказаться в "мальчиках" у какого-нибудь московского купца. И тогда Миша сам определил себя в гимназию. Разжалобил директора одной из московских гимназий и был зачислен.
В Таганроге Иван поселился у тетки Марфы Ивановны. Нашлось место и для Антона — в бывшем собственном доме. Гавриил Парфентьевич решил все же поддержать пошатнувшуюся репутацию доброхотного радетеля и предложил Антону за угол и стол готовить в юнкерское училище своего племянника Петю Кравцева. Делать было нечего. Пришлось соглашаться.
Однако все это устройство означало не больше, чем балансирование на грани подлинной нищеты. Павел Егорович все еще был без места. Из Москвы шли не письма, а вопли отчаяния. И адресовались они Антону, хотя у самого у него ничего, кроме крыши над головой, не было. Это знали, но все же рассчитывали не на старших братьев, а на Антона, на его помощь. И эти надежды оправдывались. Антон распродавал оставшийся хлам, которым побрезговал Костенко, бегал в драных сапогах по грошовым урокам и регулярно посылал в Москву какие-нибудь посылки. Конечно, нищенские, но и они были манной небесной для Евгении Яковлевны, совсем растерявшейся и отчаявшейся в это тяжкое время.
Кое-как перебивался и Иван, подрабатывая переплетной работой. Продержался он до весны, но в июне 1877 года оставил гимназию и уехал в Москву, где ему удалось выдержать экзамен на приходского учителя и вскоре получить место в Воскресенске Московской губернии (г. Истра). С этого начался его многолетний подвижнический труд народного учителя.
Итак, первое, самое острое испытание молодежь выдержала. В год катастрофы все они, каждый по-своему, каждый в свою меру, показали жизнеспособность и выдержку. Однако главное было впереди.
Что мы знаем о шестнадцатилетнем Антоне Чехове, о том, как складывался и формировался его характер? Очень мало. Многое могли бы рассказать нам его письма родным, но, к великому сожалению, почти все они утрачены.
Годы жизни в Таганроге — это, казалось бы, прежде всего гимназия. В самом деле, Чехов не покинул родной город до тех пор, пока не получил аттестат зрелости. Однако те сведения, которыми мы располагаем, говорят, что гимназия очень мало дала будущему писателю.
В гимназии Антоша никак не выделялся. В третьем классе был оставлен на второй год из-за географии и арифметики, два года просидел в пятом, так как не выдержал испытания по греческому языку. На выпускных экзаменах получил по математике тройку и то, как вспоминают, — "по большинству голосов". На аттестате зрелости отмечалась старательность ученика и его дисциплинированность, что же касается склонностей, то тут значилась достаточно туманная формула: "любознательность по всем предметам одинаковая". Оценки в аттестате были пестрые — три пятерки, три четверки и четыре тройки.
Чем же объяснить эти посредственные результаты? Причин, видимо, было много. От занятий отрывали бесконечные спевки и выступления с хором, не могли способствовать успехам и дежурства в промозглой, холодной лавчонке. А когда дела Павла Егоровича стали ухудшаться и начались денежные затруднения, пошли вынужденные пропуски занятий. Частенько бывало так, что на очередной взнос платы за обучение денег не было, а к занятиям в таком случае учеников не допускали.
И все же главное состояло в том, что система обучения, порядки, которые насаждались в те годы в гимназии, не могли привить любви к школьному учению. Напротив, у наиболее вдумчивых, живых ребят они вызывали стойкое, с великим трудом преодолеваемое отвращение к гимназической премудрости.
Порядки эти были знамением времени, следствием целенаправленной политики царского правительства, озабоченного пресечением всего, что могло явиться источником свободомыслия. Применительно к школе старательно искали такую систему, которая искореняла бы самостоятельное мышление и любознательность учащихся, неумолимо отсеивала тех, кто не поддался бы этому процессу духовного омертвления и обезличивания. И она была найдена. Остановились на так называемом "классическом образовании", которое и ввел в жизнь министр народного просвещения, воинствующий реакционер Д. А. Толстой. Это нововведение означало, что впредь главными предметами становились древние языки — греческий и латинский, а главным методом обучения — иссушающая ум зубрежка, зубрежка и еще раз зубрежка.
Д. А. Толстой дважды удостоил таганрогскую гимназию своим личным посещением — в 1867 и 1875 годах. Министр одобрил порядки в гимназии, а в 1875 году нашел, что она сделала новые значительные успехи. Директор гимназии Эдмунд Рудольфович Рейтлингер за свою старательность был удостоен чина действительного статского советника.
Поощрение со стороны министра-мракобеса было, судя по всему, заслуженным. Рейтлингер изгнал из гимназии всех преподавателей, отличавшихся некоторым свободомыслием, и установил твердый порядок строгого надзора и даже сыска.
Собственно говоря, преследовалось лишь то, что было похоже на свободомыслие. В остальном нравы были достаточно патриархальными. Открытые и скрытые взятки процветали. Да и сам директор в день своего рождения торжественно принимал подношения от всех классов, после чего отличившихся потчевали шоколадом. Само собой разумеется, что уроки в эти дни отменялись.
Что касается учебных занятий, то они также должны были вполне удовлетворить высокое начальство. "Для характеристики преподавания древних языков, — писал бывший ученик таганрогской гимназии В. В. Зелененко, — можно сказать, что оно сводилось исключительно к зазубриванию грамматики: красота и поэзия классических произведений оставалась нам чуждой и неизвестной". О том же свидетельствует писатель Тан-Богораз, учившийся в таганрогской гимназии на класс ниже Антона Павловича. "Мы выносили из этой учебы, — вспоминал он, — только неистребимую ненависть ко всему классическому миру. Этой ненавистью было насквозь пропитано русское общество… Только в Риме, под высокими арками Большого водопада, на плитах Аппиевой дороги, которые не истерлись даже под копытами двадцати поколений средневековых итальянских ослов, перед кипарисами Андриановой виллы и колоннами форума, я излечился от этого предубеждения… понял, наконец, как много силы и гордой красоты заслонили от наших глаз старые, злые педанты с их ветхой грамматикой".
Однако педанты грамматисты не только укрывали от своих учеников мир разума, красоты и поэзии, но и полновластно вершили их судьбы. Даже по свидетельству благонамереннейшего историка таганрогской гимназии П. П. Филевского, "две или три ошибки в греческом или латинском переводе исключали возможность получить удовлетворительную оценку на экзамене". Последствия такой системы были чрезвычайно внушительны. Тот же Филевский писал: "Неумеренные ревнители, вырывая плевелы, повырвали и лучшие колосья. Даровитых, выдающихся учеников не стало, как сквозь землю провалились. Были вопиющие примеры. Четвертый класс имел 42 ученика, а через два года под прессом древних языков осталось только 16".