Чехов - Страница 15

Нет сомнения, что профессия врача оказала весьма благоприятное влияние на творческую деятельность Чехова.

Врачебная практика чрезвычайно расширяла сферу его наблюдений, обогатила его таким материалом, который вряд ли был бы ему доступен в иных условиях. Однако медицина имела и принципиальное значение для писателя. Сам Чехов писал так: "Не сомневаюсь, занятия медицинскими науками имели серьезное влияние на мою литературную деятельность; они значительно раздвинули область моих наблюдений, обогатили меня знаниями, истинную цену которых для меня, как для писателя, может понять только тот, кто сам врач; они имели также и направляющее влияние…"

Говоря о "направляющем влиянии" медицинских наук, Чехов отмечал, что близость к медицине, знакомство с естественными науками и научным методом уберегало его от ошибок, всегда помогало сообразовываться с научными данными.

Следует правильно понять это признание писателя. Не забудем, что речь при этом идет не только о его научных познаниях. Существеннейшим следствием занятий естественными науками явились материалистические убеждения Чехова.

"Вне материи нет ни опыта, ни знаний, значит, нет и истины", — писал Антон Павлович. Трудно переоценить значение этой замечательной формулы. Именно материалистические убеждения, приверженность к научному методу уберегали писателя от многих заблуждений, неизменно помогали ему в поисках ответов на важнейшие вопросы современности.

Чехов хорошо все это понимал и поэтому имел все основания решительно не соглашаться с любым противопоставлением науки и искусства. Уже в 1889 году он писал: "Я хочу, чтобы люди не видели войны там, где ее нет. Знания всегда пребывали в мире. И анатомия, и изящная словесность имеют одинаково знатное происхождение, одни и те же цели, одного и того же врага — черта, и воевать им положительно не из-за чего. Борьбы за существование у них нет. Если человек знает учение о кровообращении, то он богат: если к тому же выучивает еще историю религии и романс "Я помню чудное мгновенье", то становится не беднее, а богаче, — стало быть, мы имеем дело только с плюсами. Потому-то гении никогда не воевали, и в Гёте рядом с поэтом прекрасно уживался естественник".

Так было и у Чехова, в нем также прекрасно уживались писатель и естественник.

Уже в девятисотые годы Антон Павлович вновь подтвердил, как высоко ставит он науку. "Работать для науки и для общих идей, — писал он, — это-то и есть личное счастье. Не "в этом", а "это".

Чехов сполна вкусил это счастье. Только общим идеям он служил не как ученый, а как писатель, в котором органически сочетался талант художника и мыслителя.

По воспоминаниям Михаила Павловича, зимой, в конце 1879 — начале 1880 года Чехов стал проявлять повышенный интерес к петербургскому юмористическому журналу "Стрекоза". Регулярно покупал его и уже по дороге из университета домой просматривал, листая страницы озябшими пальцами. Причина этого особого интереса вскоре выяснилась.

В юмористических журналах был отдел, называвшийся в "Стрекозе" "Почтовый ящик". Тут помещались ответы на письма и материалы, которые получала редакция. Вот этот раздел и просматривал Чехов в первую очередь.

Была предпринята новая проба творческих сил. Только на этот раз произведения были посланы в журнал без посредничества старшего брата.

Волнение Антона Павловича можно попять. Ответы редакция печатала чаще всего язвительные, вовсе не считаясь с самолюбием авторов. Что сделаешь, "почтовый ящик" юмористического журнала тоже должен был потешать читателей.

Наконец вздох облегчения. Во втором номере "Стрекозы" за 1880 год Антон Павлович прочел: "Драчевка, г. А. Чехову. Совсем недурно. Присланное поместим. Благословляем и на дальнейшее подвижничество". А потом пришел официальный ответ редактора журнала Ипполита Федоровича Василевского, известного в то время журналиста. "Милостивый государь! — читал Чехов. — Редакция имеет честь известить Вас, что присланный Вами рассказ написан недурно и будет помещен в журнале. Гонорар предлагается редакцией в размере 5 коп. со строки".

Хотя и не сразу, но редакция сдержала свое слово. В марте, в десятом номере, были опубликованы "Письмо донского помещика Степана Владимировича N к ученому соседу доктору Фридриху" и "Что чаще всего встречается в романах, повестях и т. п.?".

Итак, начало было удачным. Однако далее последовали огорчения. Произведения Чехова изредка печатались в "Стрекозе", но приходилось знакомиться и с весьма нелестными ответами. А обращение к Чехову в № 51 журнала, видимо, истощило терпение молодого сотрудника. На этот раз он прочел в "Почтовом ящике": "Не расцвев — увядаете. Очень жаль. Нельзя ведь писать без критического отношения к своему делу".

Возникла заминка. Несколько месяцев Чехов, судя по нему, ничего не пишет. Кто знает, может быть, в течение этих месяцев и решался вопрос — быть Чехову в русской литературе или нет? В конечном итоге победило неудержимое стремление к творчеству. Начинается все расширяющееся сотрудничество Чехова в московских юмористических журналах — "Зрителе", "Будильнике", а потом и в других изданиях — "Москве", "Мирском толке", "Свете и тенях", "Новостях дня", "Спутнике", "Русском сатирическом листке", "Развлечении", "Сверчке". Если в 1880 году было опубликовано девять произведений Чехова, то в 1883 году их уже свыше ста.

Чехов входил в литературу в годы кризиса народнического движения. Позади было крушение хождения в народ, впереди — после 1 марта 1881 года, когда на смену убитому народовольцами Александру II пришел Александр III, — разгром "Народной воли". Начинались трудные восьмидесятые годы, годы жесточайшей политической реакции.

Один из юмористических журналов — "Свет и тени", который издавал Н. Л. Пушкарев, в недавнем прошлом популярный поэт-сатирик, — по-своему откликнулся на расправу царского правительства над народовольцами, поместив карикатуру молодого художника М. М. Чемоданова. Гиляровский рассказывает: "Во всю страницу журнала "Свет и тени"… появился рисунок: стоят прямо воткнутые в две чернильницы по сторонам стола два гусиных пера, а через них была перекинута в виде вьющейся линии надпись: "Наше оружие для разрешения современных вопросов".

Перья и надпись изображали, если всмотреться, два столба с перекладиной. Перекладина-надпись была сделана почерком с росчерками, и один из росчерков, как раз посередине перьев, походил на висящую петлю.

Публика сразу узнала виселицу… Хватились испуганные власти, стали отбирать журнал, закрыли розницу издания и уволили цензора…

Его увольнение больше всего отозвалось на цензорах, и они зло набросились на печать, и осторожность их доходила до абсурда".

Надо заметить, что случай этот был, в общем-то, беспрецедентным. Времена "Свистка" и "Искры" — боевых сатирических органов шестидесятых годов — давно миновали, и новое поколение юмористических журналов имело главным образом развлекательный, коммерческий характер. По справедливому замечанию того же Гиляровского, в легальной печати восьмидесятых годов было два лагеря: "в одном — "рыцари" со страхом и намеком, а в другом — "рыцари" без страха и намека".

Те издания, в которых пытались намекать на нечто, то есть пользовались эзоповым языком, считались либеральными, а в охранных правительственных учреждениях даже крамольными и вредными. Существование их всегда висело на волоске. Очередной номер могли конфисковать и уничтожить. Издание и вовсе могло быть прекращено или приостановлено на какой-то срок. Таково было положение бесцензурных журналов и газет. Что же касается тех, что проходили предварительную цензуру, то тут сколько-нибудь острый материал пропускался лишь по недосмотру цензора, со всеми вытекающими для него печальными последствиями.