Чехов - Страница 12
Боюсь подвергать себя зондировке коллег… Вдруг откроют что-нибудь вроде удлиненного выдыхания или притупления!.. Мне сдается, что у меня виноваты не так легкие, как горло… Лихорадки нет".
Удивительный человеческий документ! Знал, конечно, знал! К чему бы иначе поминать о юге? Но что было ему делать с этим знанием, ему — врачу, который очень хорошо представлял, что сулило это заболевание? Да, юг, нужно было ехать на юг, но ведь денег на юг действительно не было! В октябре 1885 года, отвечая на приглашение Лейкина приехать в Петербург, Чехов писал: "Благодаря тому, что я живу большой семьей, у меня никогда не бывает на руках свободной десятирублевки, а на поездку, самую некомфортабельную и нищенскую, потребно minimum 50 рублей. Где же мне взять эти деньги? Выжимать из семьи я не умею, да и не нахожу это возможным…" Это — о деловой поездке в Петербург.
Какой же выход? В марте 1886 года Чехов направил брату Николаю удивительное по проникновенности и глубине письмо, письмо о нравственных началах жизни человека, о воспитанности, о таланте и великой ответственности за этот редкий дар. В письме этом Чехов развивает, в частности, мысль, так сказать, о двух стадиях утраты человеком порядочности. Человек в силу своей слабости может поступить дурно, но если он не перестал быть порядочным человеком, он понимает, что делает худо, и именно поэтому стремится как-то оправдать свои некрасивые дела. "Пропадет порядочность, — пишет Чехов, — ну тогда другое дело: помиришься и перестанешь чувствовать ложь…" И вот, чтобы иллюстрировать эти свои мысли не только поведением Николая, Чехов упоминает и о своем гипотетическом поступке. "Брось я сейчас семью на произвол судьбы, — пишет он, — я старался бы найти себе извинение в характере матери, в кровохарканье и проч.". Что же, извинения эти были бы в порядке вещей. Такова уж натура человеческая, — замечает Чехов. Так, по-своему и поступает Николай, но, оставаясь в душе порядочным человеком, не может не чувствовать себя на ложной почве. И потому ищет оправдание, как вынужден был бы искать оправдание он сам — Чехов, если бы тоже вступил на ложную почву, если бы бросил семью.
Иначе говоря, конечно, можно было бы начать самостоятельную жизнь, как это сделали старшие братья, и тогда в отличие от них к Чехову с его талантом и работоспособностью пришел бы достаток, а возможно и здоровье. Но зачем ему и достаток, и здоровье, если они куплены ценой отступничества, если во имя этого нужно оставить на произвол судьбы семью, вступить "на ложную почву"?
Так рождалась версия о "лопнувшем сосудике", версия, в которую Чехов заставлял верить не только окружающих, но и самого себя.
В его положении это, видимо, и было высшим проявлением мужества.
Непростым оказывается внутренний мир начинающего писателя, если пристально вглядеться в него. Но разглядеть эту сложность было очень нелегко, и она так и осталась неведома подавляющему большинству его друзей и близких.
Может быть, самым поразительным в этом человеке была та легкость, та непринужденность, то изящество, с которым он вершил свой трудовой подвиг и нес свой крест. Он никогда не производил впечатления человека, порабощенного непомерной работой, отрекшегося от себя во имя долга. Вспомним вечные жалобы Александра на его занятость, на "аспидную работу", его постоянную мину замученного человека. Человека, которого не понимают, которому не сочувствуют. Что же касается Чехова, то все знали его как человека общительного, жизнерадостного и веселого, неистощимого на забавные выдумки и шутки. В доме у них людно, атмосфера непринужденная и сердечная. Чехов всегда доступен, легко ведет те самые разговоры о медицине и о литературе, о которых с досадой упоминает в своем письме. А иногда и покучивает с братьями и приятелями. Что делать, любил погулять, в чем и признавался еще в 1877 году. "А я, — писал он из Таганрога М. М. Чехову, — люблю всевозможные гульбища, русские гульбища, сопряженные с плясками, с танцами, с винопийством". На свадьбах был лихим шафером.
Как же было разглядеть этот его глубоко запрятанный, взнузданный и стреноженный мир сложных душевных переживаний? Вот он и казался этаким беззаботным весельчаком и забавником. Почти всем, хотя были и исключения. И тут прежде всего следует упомянуть об И. Е. Репине, которому при первой же их встрече в 1884 году удалось уловить существеннейшие особенности чеховской натуры.
"Топкий, неумолимый, чисто русский анализ, — писал Репин, — преобладал в его глазах над всем выражением лица. Враг сантиментов и выспренних увлечений, он, казалось, держал себя в мундштуке холодной иронии и с удовольствием чувствовал на себе кольчугу мужества".
"С удовольствием чувствовал на себе кольчугу мужества" — право же, трудно точнее определить одну из характернейших особенностей этого удивительного человека.
Чеховская скромность и сдержанность, умение работать, никак не афишируя свой труд, определили характерные особенности и тех мемуарных материалов, которыми мы располагаем. Коротко эта особенность сводится к тому, что товарищи Чехова по университету, по сути дела, ничего не знали о его литературной деятельности, а соратники по периодической прессе и редакторы — о его студенческих делах. В воспоминаниях беллетриста Л. С. Лазарева-Грузинского приводятся слова Чехова по этому поводу. "Вы знаете, — говорил Антон Павлович, — я окончил Московский университет. В университете я начал работать в журналах с первого курса; пока я учился, я успел напечатать сотни рассказов под псевдонимом "А. Чехонте", который, как вы видите, очень похож на мою фамилию. И решительно никто из моих товарищей по университету не знал, что "А. Чехонте" — я, никто из них этим не интересовался. Знали, что я пишу где-то что-то, и баста. До моих писаний никому не было дела".
Свидетельство Лазарева-Грузинского более чем подтверждается словами самого Чехова. В письмо к Д. В. Григоровичу 1886 года, к которому мы будем не раз обращаться, он писал: "Все мои близкие всегда относились снисходительно к моему авторству и не переставали дружески советовать мне не менять настоящее дело на бумагомаранье. У меня в Москве сотни знакомых, между ними десятка два пишущих, и я не могу припомнить ни одного, который читал бы меня или видел во мне художника".
Не правда ли, это кажется малоправдоподобным и очень похоже на преувеличение? Но вот свидетельство одного из добрых знакомых Чехова, сотрудничавшего подчас в тех же журналах, в которых печатался и Антон Павлович. В. А. Гиляровский рассказывает, что на него огромное впечатление произвела "Степь" Чехова. "А до "Степи", — признается Гиляровский, — он был для меня только милым Антошей Чехонте, рассказов которого, разбросанных по газетам и журналам, я почти и не читал, — в кипучей репортерской жизни не до чтения было, да и не все газеты и журналы попадали мне в руки".
Нет, на сей раз Чехов ничего не преувеличивал. Тем показательней характер его взаимоотношений с людьми, которые его окружали. Ведь, казалось бы, так естественно для всякого человека вообще, молодого писателя — особенно, поговорить о своей работе. Однако Чехов и тут умел держать себя в узде. И те разговоры о литературе, которыми назойливо докучали ему его знакомые, касались, видимо, всего, чего угодно, но только не того, что волновало и мучило начинающего писателя. Почему так поступал Чехов? Он отвечает на этот вопрос — знал, что до его писаний никому из его товарищей не было дела.
В марте 1886 года Чехов изложит брату Николаю те требования, которым, как он убежден, должны отвечать воспитанные люди. В частности, там будет сказано: "Они не болтливы и не лезут с откровенностями, когда их не спрашивают… Из уважения к чужим ушам, они чаще молчат". Этой заповеди и следовал Чехов, следовал без всякого надрыва и затаенных обид.
Скудость сведений об университетском периоде жизни Чехова и является прямым результатом чеховской сдержанности и невнимательности его друзей. В первую очередь это относится к материалам о пребывании Чехова в университете. Тот же Лазарев-Грузинский, близко знавший товарищей Чехова по университету, пишет, что они только то и могли сообщить ему, что ходил Антон Павлович "на лекции аккуратно и садился где-то "близ окошка"… Они не могли дать ни одной характерной бытовой черты". Конечно, это несколько преувеличено, но и не так уж далеко от истины.