Часы затмения (СИ) - Страница 27

Я заморгал. Затем, опомнившись, кивнул.

- Отлично. Диктуйте адрес.

Я продиктовал адрес, следя за тем, как Евгений Кимович записывает его в блокнотик, извлеченный из нагрудного кармана. Блокнотик был точь-в-точь как у дяди Фимы.

- Значит, завтра между восьмью и девятью утра? - сказал Евгений Кимович. - Фима ведь с вами живет? Отлично. Заодно и с ним поболтаю, сто лет не виделись. - Он встал и протянул через стол руку. - Договорились?

- Договорились, - ответил я, поднимаясь и пожимая маленькую сухую кисть. - Между восьмью и девятью. Только я не совсем понял, что вы собираетесь делать.

Евгений Кимович пожал плечами.

- Давайте не будем говорить "гоп", пока не прыгнем. На месте разберемся.

Оказавшись в коридоре, я привалился плечом к стене и спросил себя: доволен? Ответа не последовало. Я пребывал в каком-то раздрызге. С одной стороны встреча эта, несомненно, являлась прогрессом: наконец-то - в двадцать семь лет! - меня выслушали, и не абы кто, а знающий человек. С другой стороны, было совершенно непонятно, что из этого следует. Как был я невольным "Путешественником по Времени", так им и остался. Как не знал ничего о механизме, так ничего и не знаю. Мало того - еще "промежуточным" обозвали. И не абы кто, а знающий человек обозвал!.. Да и в конце-то концов: что такое знающий человек применительно к моей проблеме? Не-ет, не будут знающие люди с невинным выражением интересоваться, пытал ли я военнопленных, когда им русским по белому объяснили, что на той поганой войне я был не дольше минуты. Не будут они предлагать встретиться на следующее утро, дабы просто убедиться, что не вру я. Это что же получается: ради какой-то вшивой проверочки (которая опять же неизвестно что даст) мне надо потратить два-три года жизни? Опять?!.. Подожди, подожди. Тут надо все взвесить, все "за" и "против". Задать себе максимум вопросов и по возможности ответить на каждый. Например, такой вопрос: а что еще остается делать?

- А действительно - что? - пробормотал я вслух, и тут за спиной весело отозвались:

- А ничё!

Я обернулся. У двери в кабинет к Мережко стоял, жизнерадостно сияя, рослый Андрюша. Улыбка его занимала больше половины лица.

- Ну? Как репетиция? - спросил он добродушно.

- А никак! - буркнул я.

- Что - совсем никак?! - удивился Андрюша со знакомой интонацией.

Я скривился.

- У вас здесь один анекдот на всех, что ли?

Андрюша сразу перестал улыбаться и, бросив пренебрежительно: "Остряк!", вошел в кабинет к Мережко. Через дверь было слышно, как он спросил у Евгения Кимовича: "Что за хмырь?", а Евгений Кимович отозвался в том смысле, что сам еще не понял.

Сунув руки в карманы, я неторопливо направился в вестибюль. Бонапарт, страшно ссутулившись, корпел над своим кроссвордом с таким выражением, будто вчитывался в инструкцию по применению свечей от геморроя. Я молча пожелал ему удачного лечения и вышел наружу.

Солнце, запутавшись в облаке, простреливало его навылет. Ослепительные отсветы прыгали по жестяным крышам, мерцали в мутных лужах, вспыхивали на лобовых стеклах проезжающих машин. Было прохладно; в воздухе упоительно пахло сырой землей и дымом от горелых листьев. Только сейчас я обратил внимание, что на дворе стоит осень, первая осень, которую я, собственно, вижу. Еще бы зиму застать, и жизнь, считай, прожита не зря.

Аутично покурив в беседке, я поймал такси и поехал на работу. Шофер - небритый дядька в фуражке, надвинутой на глаза - все пытался разговорить меня, но видя, что я не интересуюсь ни погодой, ни политикой, ни его, шофера, житьем-бытьем, помолчал немного и вдруг, остервенев, принялся в крайне резких выражениях критиковать все, мимо чего проезжал. Виноватыми у него выходили все, вплоть до пешеходов, оставшихся этим утром дома. Он нас всех так и называл - "пешеходы".

Через полчаса я был на месте. Автомастерская называлась "Студебекер". Все четыре бокса были распахнуты настежь, и там под истерические завывания какого-то зарубежного рок-исполнителя полным ходом шла работа. Мат стоял жуткий. С лязгом падали гаечные ключи. Рассыпались болты и шурупы. Натужно гудели подъемники. Ревели обнаженные моторы. Ясно слышались звонкие подзатыльники и жалостливо-удивленные восклицания: "Ай!" Кто-то хрипло кашлял, наглотавшись дыма. Кто-то хлопал и хлопал капотом, который ни в какую не хотел закрываться. И мерцала, плюя белым, сварка, такая мерзко-ослепительная, что невольно хотелось взять сварщика-Васю за шиворот, запихать в какой-нибудь багажник и запаять его же инструментом.

Ни с кем не заговаривая, я прошел в глубь мастерской, поднялся по винтовой лестнице и постучался в контору к шефу.

- Да! - гаркнули из-за двери.

Я вошел. За столом сидел Рюрик. Если бы мы не корешились с детства, я бы подумал, что передо мной боксер-тяжеловес. Это был уже не тот вызывающе толстый трепач с ехидной ухмылочкой до ушей. Передо мной сидел крупный, представительный, со вкусом стриженный молодой человек в недешевой голубой рубашке и полуспортивных черных брюках в серую клеточку.

Некоторое время он выжидающе смотрел на меня, изогнув левую бровь, потом нетерпеливо осведомился:

- Ну?

Это прозвучало до того знакомо, что я сначала оторопело замигал, потом, задрав голову, захохотал. Просто не мог удержаться.

Рюрик поднялся.

- Та-ак, - протянул он. - Мало того что опоздал, мало того что не позвонил, мало того что работы непочатый край...

- Рюрик, Рюрик! - оборвал я его радостно. - Какая работа, бизнесмен ты задрипанный? Иди сюда, морда норманнская, дай тебя обниму!

Рюрик сдвинул брови, открыл рот для ответа, но я уже подскочил к нему и, ликующе зарычав, обнял. Не помню, смеялся я или плакал. Кажется, и то и другое сразу. Рюрик, оторопело хлопая меня по лопаткам, спрашивал, все ли в порядке и что, собственно, случилось. "Если это очередной способ отмазаться", - говорил он предупредительно, а я, похохатывая как умалишенный, провозглашал на всю ивановскую: "Рёрик Ютландский из рода Скьёльдунгов!.." - "Да-да, - бормотал Рюрик. - Ты садись, садись, Тошка. Давай я тебе вискаря налью, хороший вискарь, сразу отойдешь..."

Вскоре он знал все. Это был первый человек, который слушал меня серьезно, а выслушав - сразу поверил. Или сделал вид, что поверил. В любом случае я был ему благодарен.

- Значит, - проговорил он, взбалтывая красноватый виски в стакане, - в тот день, когда ты заявился ни свет ни заря и допытывался о котловане, - это был Тошка-номер-раз. А как Макар хлопнул по плечу - уже нет?.. Слушай, неплохой сюжет!

- Это не сюжет, - возразил я с горечью. - Это моя жизнь.

- Да-да, извини.

- Кто знает, может, и с тобой то же самое творится. Сидим тут, разговариваем, вискарь сосем - отличный, кстати, вискарь, - а на самом деле есть еще один Рюрик. Рюрик-номер-два.

- Ну да? - сказал Рюрик и сделал два крохотных глотка, словно пил чай.

Мы помолчали, слушая, как в мастерской пронзительно, точно насилуемая баба, визжит шлифмашинка. Потом Рюрик сказал:

- Хотя с другой стороны, если подумать, выглядит это как обыкновенная шиза, - ты уж извиняй.

Я безрадостно усмехнулся.

- Хотел бы я, чтобы ты был прав. Как бы просто все было, если бы это действительно оказалось шизой.

- Не скажи, - возразил Рюрик.

- Что - не скажи? Ну что - не скажи? - сразу разгорячился я. - Шиза лечится! Посижу полгода на таблетках. Ну год. Ну полтора. Через полтора года, глядишь - вполне себе человеком стану. А тут... Э-эх!

Я махнул рукой и залпом осушил стакан. Захотелось прокашляться, я сдержался, и на глазах моментально выступили слезы.

- Зверь, - сказал Рюрик с уважением. - Я так не умею.

- И не надо, - просипел я, утирая глаза тыльной стороной ладони. - Жизнь коротка, но может быть еще короче. И я не о затмениях говорю.

- Если о выпивке, то не согласен, - немедленно возразил Рюрик. - Во-первых, это часть культуры человеческой. Во-вторых, прекрасное средство единения. А в-третьих, почему бы нет, если не злоупотреблять?