Часы затмения (СИ) - Страница 14
- Антон!
Я приостановился, посмотрел через дорогу и буркнул:
- Вот те раз!
На противоположной стороне улицы, в тени тутового дерева, стояла Юля. Была она совсем взрослой, совсем непохожей на себя и очень красивой. На ней была черная юбка до колен и голубой пиджачок в мелкую красную полоску. Коротенькие волосы едва прикрывали уши, а к груди она прижимала какую-то книгу в ядовито-желтой обложке. Я успел дважды решиться и дважды передумать, прежде чем перебежал дорогу.
- Привет, - сказала Юля еще издали. - Тоже на учебу?
- Да... то есть нет. Сегодня, пожалуй, прогуляю.
- Почему?
Я почесал за ухом.
- Так...
- Не в настроении?
- Что-то вроде. А ты? Здесь где-то учишься?
Юля удивленно подняла брови.
- Ах да! - сказал я поспешно. - Ты ведь на фармацевтическом. Служительница панацеи.
- Куда нам до железнодорожников!
- Да, далековато. А как вообще дела?
- Пойдет.
Мы изо всех сил старались сохранять на лицах серьезные выражения - получалось только наполовину.
- У тебя плечо запачкано, - сказала Юля.
Я скосил глаза. На плече красовалось здоровенное пятно, напоминающее тормозной след шины.
- Об асфальт, - пояснил я досадливо. - Срам.
- Отстирается. Мне однажды вино на блузку пролили, вот это был срам... Погоди. Об асфальт? Что ты делал на асфальте?
- Самому интересно. А вино с кем глушила? И почему без меня?
- На дне рожденья. У подружки.
- Ну, раз у подружки... Но в следующий раз настаиваю на присутствии.
- Не возражаю. Только ждать придется до зимы.
- Подождем. Тебе в какую сторону? Может, проводить?
От неожиданности Юля даже потупилась.
- Ну, проводи, - сказала она.
И мы пошли мимо витрин. На этот раз выше был я, что не могло не радовать. Юля с преувеличенным равнодушием всматривалась куда-то вдаль, словно вспоминая детство.
- Знаешь, - сказала она погодя, - у Стасика аппендицит.
Я промолчал, и Юля зачем-то пояснила:
- Аппендикс - это такой отросток слепой кишки. Иногда он воспаляется и его приходится того, - она изобразила пальцами ножницы.
- Фу! - сказал я, хватаясь за бок.
- С другой стороны и чуть ниже.
Я послушно схватился за нужное место и скривился, как от кислого.
- Так вот, - продолжала Юля, - ежели вовремя не прооперировать...
- Не надо, пожалуйста.
- Ладно, об этом не буду.
- Вообще о Рёрике как-нибудь в другой раз.
- О ком, о ком?
- Ну, о Рёрике. Не помнишь? - Я вдохнул воздуха и произнес как можно более торжественно: - Рёрик Ютландский из рода Скьёльдунгов, брат этого... как его...
- Харальда Клака, - подсказала Юля.
- Именно! Харальда Клака, изгнанного датского короля! - Тут я вдруг сконфузился: Юля глядела совсем непросто. Не зная, куда деть глаза, я буркнул: - Чего пялишься?
- Так, - сказала она уклончиво. - Симпатично у тебя выходит.
- Что выходит?
- Смущаться, Тошка, смущаться!
- Вот как, - сказал я и засопел носом. Расстроила не столько ее догадливость, сколько это матриархально-снисходительное "Тошка". Какой я ей, к чертям, Тошка!
- Ну-ну, не дуйся. - Она уже откровенно веселилась, разглядывая меня.
- Когда ты так смотришь, - заявил я сердито, - бывает ощущение, будто мне карманы незаметно выворачивают.
- Это комплимент?
- Не знаю такого слова.
- Ну, как знаешь. - Она ускорила шаг.
Мне показалось, что меня обокрали. Я догнал ее и деликатно взял под руку.
- Может, мороженое купить?
Юля дипломатично высвободилась.
- Спасибо, я недавно ангиной болела.
- Тогда в кино, - быстро сказал я.
Юля промолчала.
- Может, в парк? Там - лебеди.
- Ты меня до института провожаешь, забыл?
- Ну, тогда я сейчас одну штуку расскажу - обалдеешь...
И не позволяя себе передумать, я рассказал ей всё: о механизме, о скачках, о "промежуточном", за которого она меня сейчас держала. Юля равнодушно выслушала и сказала:
- Удивил.
Я даже приостановился. Признаюсь, это было как плевок в лицо.
- Не веришь?! - спросил я сокрушенно.
Юля скучающе вздохнула.
- Эх, Тошка, Тошка, в писатели тебе надо, а не в железнодорожники.
- У нас похлестче любого литфака, - заверил я, внезапно вспомнив весь свой курс: Борька Три-на-Четыре, Кирилл-Шпала, Тунгус. - И вообще, не называй меня Тошка. Какой я тебе Тошка?
- Ой, извините, Антон Александрович! Прошу прошения, Антон Александрович! - затараторила Юля в шутливом испуге.
- Я серьезно. Взрослые люди как-никак. Мне - семнадцать, тебе... Сколько тебе?
- А сколько дашь?
- Сейчас - не больше десяти.
Юля повернула ко мне светлое, забрызганное веснушками лицо и вдруг рассмеялась, звонко и заразительно. И тут я внезапно понял, что мне чрезвычайно, до чертиков нравится смешить эту девушку. Любовь, подумал я с некоторой неловкостью. Хорошее слово.
- А может, ну его, этот институт? - осторожно предложил я.
Юля задумалась.
- Н-нет, - сказала она с сожалением. - Не могу. Я решила сессию хорошо закрыть, а с прогулами у нас... Не могу, в общем.
- Ну а после? - не унимался я.
Юля сделала вид, будто что-то подсчитывает.
- После - можно, - неожиданно легко согласилась она. - В три.
- Тогда жду в три на лавочке во дворе. - Я был на седьмом небе.
Юля снова засмеялась. Я неуверенно подхватил ее смех, ничего, впрочем, не понимая.
- Мы два года как переехали, - объяснила она, все еще смеясь. - Или ты в этих своих... "промежутках" такие мелочи не замечаешь?
Одинокий противный муравей пробежал у меня по позвоночнику.
- Ха-ха, - сказал я одеревенело. - Угадала - не замечаю.
Юля легкомысленно отмахнулась.
- Ну, это поправимо. Составь план, продумай все досконально, может получиться неплохой рассказ - идея-то отличная!
- Дарю, - сказал я сурово, но Юля, кажется, ничего не заметила.
- Нет уж, спасибо, - сказала она. - Хотя можешь предложить Стасику. Он этим, по-моему, балуется.
Мы уже подходили к ее институту - ветхому тумбообразному зданию, обставленному строительными лесами. У входа, под пыльной табличкой "КОРПУС N1", толпились жизнерадостные студенты в дешевеньких пиджачках, с белыми халатами, небрежно перекинутыми через плечо. Девушки у крыльца не задерживались - протискавшись сквозь толпу, они исчезали в здании, словно втянутые туда гигантским пылесосом.
Юля сделала знак подождать какой-то очкастой барышне, потом повернулась ко мне и уточнила:
- Значит, в три вон там, у закусочной.
Я посмотрел на закусочную через дорогу, покосился на очкастую барышню, которая так и фотографировала меня взглядом, и кивнул.
- Договорились.
Юля убежала. Я подождал, не обернется ли она напоследок, и, не дождавшись, пошел своей дорогой. Дон Гуан хренов, подумал я через минуту. У ларька прохладительных напитков я остановился и полез в карманы. Оказывается, наличных было пару рублей, и обчелся. Мот паршивый, еще в кино звал. Вот бы смеху было, если б она согласилась... Купив грушевого лимонаду, я его тут же выпил, а бутылку отдал желтолицей старушенции, дежурившей у ларька как раз для такого случая. В благодарность старушенция осенила меня крестным знамением. Это меня неожиданно разозлило.
- Ну спасибочки, бабуля! - проговорил я и чуть было не отобрал бутылку.
К счастью, подъехал автобус. Я прыгнул в него, как за борт горящего корабля, и сразу очутился в толпе, в эпицентре какой-то рядовой автобусной драмы.
- Да выкиньте вы его к чертовой матери! - верещала какая-то дама с одного конца автобуса.
- Где кондуктор? - вопрошала другая с противоположного конца.
- Кондуктор! - пренебрежительно отзывалась третья. - Мужчин! Мужчин в автобусе нету!
Неприязненно морщась, я протолкался к ближайшему поручню и вцепился в него, как в удава, которого хотел придушить. Нужно было как можно скорее разделаться с приступом бешенства, я чувствовал: еще немного, и сорвусь. Покурить бы, подумалось с тоской. Но я отогнал эту мысль, были заботы поважнее. Свидание, например. На кой хрен, спрашивается, я вообще напросился на это свидание? Ну, хорошо: любовь. Признаюсь я ей, значит, в любви, услышу в ответ какую-нибудь обнадеживающую чушь - дальше что? Все равно ведь сегодня ничего не обломится. А завтра, если и обломится, то не мне. Очнусь года через три, оближусь и добавки не попрошу... Идиот, подумал я с ненавистью. Удивить, видите ли, решил. И чем? Рассказом о какой-то антинаучной ереси. Теперь чего доброго за барона Мюнхгаузена держать меня будет. Точнее, за неудавшегося писаку... Тут мои мысли приняли вдруг другое направление.