Частная жизнь вождей - Ленин, Сталин, Троцкий - Страница 14

Весной 1911 года наконец большевикам удалось устроить под Парижем свою партийную школу. В школу принимались рабочие, и меньшевики-партийцы, и рабочие-впередовцы (отзовисты), но и тех и других было очень небольшое меньшинство...

Школу организовали в деревне Лонжюмо, в 15 километрах от Парижа, в местности, где не жило никаких русских, никаких дачников. Лонжюмо представляло собою длинную французскую деревню, растянувшуюся вдоль шоссе, по которому каждую ночь непрерывно ехали возы с продуктами, предназначенными для насыщения "чрева Парижа". В Лонжюмо был небольшой кожевенный завод, а кругом тянулись поля и сады. План поселения был таков: ученики снимают комнаты, целый дом снимает Инесса. В этом доме устраивается для учеников столовая.

Ленин и Крупская жили на другом конце села и ходили обедать в общую столовую.

В середине августа 1911 года супруги переехали обратно в Париж.

Из воспоминаний сестры Ленина Анны:

"Осенью 1911 года, в октябре-ноябре, мне удалось побывать за границей, и я провела недели две в Париже, у Владимира Ильича. Нашла, что он живет плохо в материальном отношении, питается недостаточно и, кроме того, сильно обносился. Я стала убеждать его пойти со мною на следующее утро в магазин, чтобы купить необходимое ему зимнее пальто. Но он категорически отказался, и я, уже не ожидая его, была удивлена, когда услышала из-под окна моей комнаты, выходившей во дворик, его оклик в условленный час. Оказалось, что Надя после моего ухода убедила его принять мое предложение. При покупке Владимир Ильич отказывался от всего более дорогого, и только убеждения приказчика, что одно пальто является "inuisable" ("неизносимым"), заставили его остановиться на нем. Но тужурку, которую я считала тоже необходимой ему, он решительно отказался покупать.

Заметила я также в это посещение Владимира Ильича, что и настроение его было менее жизнерадостным, чем обычно. Как-то раз во время прогулки вдвоем он сказал: "Удастся ли ещё дожить до следующей революции?" И вид у него был тогда печальный, похожий на ту фотографию, что была снята с него в 1895 году в охранке. Это было время тяжелой реакции, симптомы возрождения, как факты выхода "Звезды" и "Мысли", только ещё намечались.

Выяснив условия посылок съестного из России за границу, я посылала ему в Париж мясное (ветчину, колбасы). По поводу домашней запеченной ветчины он выразился в одном не сохранившемся письме, что это "превосходная снедь", из чего можно было заключить о разнице между этим мясом и тем, которым ему приходилось питаться в Париже. В Австрию пересылка мясного не разрешалась, и поэтому по переезде его в Краков я посылала ему рыбное (икру, балык, сельди и т. п.) и сладкое, которое он сам, конспиративно от Надины, просил послать ей".

Из воспоминаний Крупской:

"...В октябре покончили с собой Лафарги, в ночь на 13 (26) 1911 года. Эта смерть произвела на Ильича сильное впечатление. Вспоминали мы нашу поездку к ним. Ильич говорил: "Если не можешь больше для партии работать, надо уметь посмотреть правде в глаза и умереть так, как Лафарги". И хотелось ему сказать над телом Лафаргов, что недаром прошла их работа, что дело, начатое ими, дело Маркса, с которым и Поль Лафарг, и Лаура Лафарг (дочь К. Маркса) так тесно были связаны, ширится, растет и перекидывается в далекую Азию. В Китае как раз поднималась в это время волна массового революционного движения. Владимир Ильич написал речь, Инесса её перевела. Я помню, как, волнуясь, он говорил её от имени РСДРП на похоронах.

Помню, пришел и Курнатовский. Мы Курнатовского знали по ссылке в Шуше. Это была уже третья ссылка, которую он отбывал; он кончил Цюрихский университет, был инженером-химиком и работал на сахарном заводе около Минусинска. Вернувшись в Россию, он скоро опять влетел в Тифлисе, два года просидел в тюрьме в Метехском замке, потом был отправлен в Якутку, по дороге попал в "романовскую историю". "Романовской историей" называлось вооруженное нападение на ссыльных Якутской области в 1904 г., совершенное по распоряжению властей за то, что ссыльные заявили протест против неслыханного гнета и произвола администрации но отношению к политическим ссыльным. Протестовавшие заперлись 18 февраля в доме якута Романова. Во время перестрелки, происходившей с обеих сторон, был убит ссыльный т. Матлахов и трое ранены, со стороны солдат было убито двое. 7 марта "романовцы" сдались. Участников протеста судил якутский суд. Каждый из 55 подсудимых был приговорен к каторжным работам на 12 лет. Курнатовский был приговорен в 1904 году к 12 годам каторги. В 1905 году был амнистирован, организовал Читинскую республику. Читинская, или Забайкальская республика период фактического захвата власти в Чите в конце 1905 года рабочими железнодорожных мастерских, к которым примкнули возвращавшиеся из Маньчжурии после окончания русско-японской войны солдаты. 21 января в Читу прибыл карательный отряд с ген. Ренненкампфом во главе и затопил в крови движение. Курнатовский был захвачен Меллером-Закомельским, потом передан Ренненкампфу. Его приговорили к смертной казни и возили в поезде, чтобы он видел расстрелы. Потом смертную казнь заменили вечным поселением. В 1906 г. Курнатовскому удалось бежать из Нерчинска в Японию. Оттуда он перебрался в Австралию, где очень нуждался, одно время был лесорубом, простудился, началось у него какое-то воспаление уха, надорвал он все силы. Еле добрался до Парижа.

Исключительно тяжелая доля скрутила его вконец. Осенью 1910 г., по его приезде, мы с Ильичом ходили к нему в больницу - у него были страшные головные боли, мучился он ужасно. Его навещала Екатерина Ивановна Окулова с дочуркой Ириной, которая детскими каракулями писала что-то Курнатовскому, наполовину оглохшему. Потом он поправился немного. Попал он к примиренцам и как-то в разговоре стал говорить тоже что-то примиренческое. После этого у нас на время расстроилось знакомство: нервы плохие у всех были. По осени 1911 г. я зашла раз к нему, - он нанимал комнатку на бульваре Монпарнас, занесла наши газеты, рассказала про школу в Лонжюмо, и мы долго проговорили с ним по душам. Он безоговорочно соглашался уже с линией Центрального Комитета. Ильич обрадовался и последнее время частенько заходил к Курнатовскому. Курнатовский смотрел, как мы укладывались, как весело паковала что-то моя мать, и сказал: "Есть вот ведь энергия у людей". Осенью 1912 г., уже когда мы были в Кракове, Курнатовский умер.

Мы передавали нашу квартиру какому-то поляку, который брал квартиру с мебелью и усиленно допрашивал Ильича о хозяйственных делах: "А гуси почем? А телятина почем?" Ильич не знал, что сказать: "Гуси??.. Телятина??.." Мало имел Ильич отношения к хозяйству, но и я ничего не могла сказать о гусях и телятине, ибо в Париже ни того, ни другого мы не ели, а ценой конины и салата поляк не интересовался.

У нашей парижской публики была в то время сильная тяга в Россию: собирались туда Инесса, Сафаров и др. Мы пока перебирались только поближе к России".

В КРАКОВЕ

Супруги-революционеры стали собираться в Краков; Краков был во многих отношениях удобнее Парижа. Удобнее было в полицейском отношении. Французская полиция всячески содействовала русской полиции. Польская полиция относилась к полиции русской, как и ко всему русскому правительству, враждебно. В Кракове можно было быть спокойным в том отношении, что письма не будут вскрываться, за приезжими не будет слежки. Да и русская граница была близка. Можно было часто приезжать из России. Письма и пакеты шли в Россию без всякой волокиты.

В Кракове у Крупской обострилась базедовая болезнь - заболевание щитовидной железы. По мнению лечивших Крупскую врачей, причина заболевания - психические травмы, нервные перенапряжения, наследственное предрасположение, отсутствие нормальной половой жизни с супругом. Крупская часто уставала, стала раздражительной, у неё появлялось учащенное сердцебиение, одышка при физической нагрузке, стало заметно пучеглазие.

Когда супруги приехали в Краков, их встретил Багоцкий - польский эмигрант, политкаторжанин, который помогал приезжим из Парижа во всех житейских и конспиративных делах. Он научил их, как пользоваться полупасками (так назывались проходные свидетельства, по которым ездили жители приграничной полосы и с русской, и с галицийской стороны). Полупаски стоили гроши, а самое главное - они облегчали переезд через границу нашей нелегальной публике.