Чаша ярости - Страница 128

И только Петр слышит произносимое и ждет — откровения ждет. Точки в очередной главе романа под общим названием «Второе Пришествие Христа». И надеется, что глава — очередная, а не финальная…

А Иешуа продолжал. Ради этой проповеди, похоже — или как назвать то, что он произносит? — Иешуа и затеял весь нынешний театр, достал из коробки или сундука кукол, отряхнул пыль, завел, выпустил на сцену…

Храм — сцена?.. И Храм тоже. И не исключено — еще сменятся декорации…

— Думал ли ты, Кайафа, о Боге так: каков Он, где Он? Как Он видит нас — в Иудее, в Галили, в стране Мицраим, в Элладе и Риме, везде?.. Я полагаю, что ты не настолько наивен, чтобы представлять Его таким же, как мы с тобой. Я не раз твердил: мы созданы по образу и подобию Его — да, так, но это значит лишь, что он создал образ, придумал, представил — нас, людей, и жизненное воплощение, то есть изделие, получилось абсолютно подобным изначальному образу. Иначе: эскизу, рисунку, чертежу, образцу. Может, поэтому Он подарил нам вторую заповедь, а?.. Не для того, чтобы мы не рисовали или не ваяли из глины и из камня фигуры людей и всяких зверей, а чтобы никогда не вздумали вдохнуть жизнь в нарисованный или вылепленный образ. Не создать из мертвого материала мертвый образ, а именно оживить его… Как ты считаешь, Кайафа? — Риторическим оказался вопрос: молчал первосвященник. Да Иешуа и не ждал ответа. — А раз Господь наш абсолютно не таков, как мы, смертные, — со слабыми руками-ногами, с недалеко видящими глазами, с плоховато слышащими ушами, с неторопливым мозгом и скверно работающим сердцем, — то тогда можно представить, что Он все видит и все слышит, все знает и все может, и нет для Него преград ни в море, ни на суше, более того, Он — везде и всегда, в один миг и во все времена. Тогда — вопрос: а каков Он на самом деле?.. Нет ответа, Кайафа, не дано смертному понять образ Бога… Будем считать, что мы с тобой ответили на вопрос: каков Он. Ответ уклончивый: никаков… А где же Он?.. Можно ответить: на Небе. Но Небо, Кайафа, это совсем не твердь, как утверждает великая книга Брейшит. Не стану утомлять тебя новыми знаниями, но уж поверь на слово: таких миров, как наша земля, мириады в той части бездны — вспомни книгу! — которая находится за твердью. И где, как внятно сказано, не было самого Бога, а лишь только Дух Божий витал, лишь только Дух. А бездна — это бесконечность, хотя тебе трудно понять суть слова. Опять поверь: это — как горизонт, ты идешь к нему, а он все удаляется, и нет конца пути… Так выходит, даже Тора наша утверждает: нет и не было Бога рядом с Землей! А ты, Кайафа, ищешь Его у себя в тесной комнатке, которую вы называете Святая Святых. Она пуста, Кайафа! И я вернулся на землю Ханаанскую и пришел к тебе этой черной ночью только для того, чтобы сказать: твоя работа тоже пуста, как Святая Святых, ибо нет нигде рядом Того, чьим тайным именем ты правишь верующими. И не рядом тоже нет… И идут по пустыне слепые, положив правые руки друг другу на плечи, и ведет их тоже слепой, который врет, что он видит путь…

Однако, подумал Петр, а ведь кое-что из этой проповеди в Историю просочится: как раз про слепых. Некто по имени Матфей напишет буквально: «Они слепые вожди слепых, а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму». Левиты — вне времени, они не слышат ничего. Мастера ни фига не понимают, да и кому они что могут донести? Через час или два они вернутся в холодную Францию… Значит, остаются Кайафа и двое коэнов. Кто-то из них проболтается…

— Ты можешь продолжать молиться своему Богу, которого ты придумал для себя, Кайафа. Но я, узнавший истинное, утверждаю: Бога, вездесущего и всеведущего, нет ни на земле, ни на небе. Но есть Тот, кто создал великую бесконечность миров во Вселенной, которую ты зовешь бездной. Ему нет дела до тебя, Кайафа, до Петра-апостола, даже до меня нет Ему дела. Он не следит за нами! Он создал мириады миров и нас — в одном из них. Но вот главное: он подарил нам Бога в душах наших, и этот Бог — единственный и неизменяемый… Когда-то я говорил: если тебе захотелось обратиться к Богу, не ищи Храм, не стоит разговаривать с Ним в специальном помещении, ибо Он — везде. Я правду говорил: Он — везде. Он — в травинке, в капле воды, в слезинке ребенка, в полете птицы, в шорохе листьев. Но, главное, Он — в душе человека. И если это так, то человек верит в себя, а значит, и в Бога в себе, стремится очистить себя от грязи, которая, как ни избегай ее, обязательно налипает на нас по дороге жизни. Беда тем, кто привыкает к грязи: те убивают Бога в душах, и живут без Него, и черствеют душами, и умирают в стылом одиночестве. Но беда и тем, кто считает, будто Бог — где-то вовне, и всю жизнь, ведомый слепцами, ищет Его то в одном храме, то в другом, и мечется, не найдя…

А ведь это он уже не с Кайафой беседует, сообразил Петр, это он ко мне обращается, потому что Кайафа — истукан, человек догмы, он живет, как живет, а мне — возвращаться в страну Храм, которая, оказывается, тоже в первую очередь Храм, в котором не стоит искать Бога, но можно успокоить душу. Чтобы ощутить Бога в ней… Выходит, это мое дело?.. И машинально подумал: а где ж поставить ударение в вопросе? На слове «это» или на слове «мое»?..

— Ты скажешь мне, Кайафа, что я сейчас перечеркиваю все, что написано в Торе. Отвечу тебе: и не думаю даже! Опять повторю давно сказанное: Тора — лишь книга, написанная людьми. Умными — да, трудолюбивыми — несомненно, памятливыми — обязательно. Но не святыми, Кайафа, не ангелами. И написана она тоже о людях, всю свою жизнь искавших Бога и находивших Его или не находивших, но если находивших, то-в душе, а не находивших — если о душе забывалось. Это — учебник, а мы — ученики, как и отцы наши, и деды, и прадеды, и патриархи наши. Как и потомки наши — близкие и далекие. Но это учебник, который каждый может читать по-своему, потому что он — многозначен. Как, собственно, и наш мир, созданный Богом…

Не договаривает, думал Петр. Или не договорил пока? Он идет к финальной точке, к выводу, думал Петр и страшился вывода, потому что не понимал пути мысли друга. И еще одного не понимал Петр: почему молчит Кайафа? Ну шок, ну ступор, но Петр помнил первосвященника как вполне здравого человека, адекватно реагирующего на любые нештатные (опять Латынин!..) ситуации. Так нет, стоит столбиком, ест глазами небесного начальника…

— Однажды я решил, как ты, Кайафа, знаешь, что моя миссия — спасти наш мир и людей в нем от язвы неверия, источающей душу, превращающей человека в тварь не просто дрожащую, но и смердящую, упросить Господа, чтобы пронес мимо чашу ярости Его. И я даже пошел на распятие, чтобы доказать миру и людям, что смерть — ничто рядом с Верой. Зря ли я это сделал? Нет, не зря! Ничего из сделанного иногда к сожалению, иногда к счастью! — не пропадает втуне, а опыт — здание, которое человек строит всю жизнь. Просто в тот миг, когда я шел к кресту, я думал, будто все вы предали Бога и продали Веру в Него. Это так и есть, я не ошибался. Но это — лишь малая часть правды. А вся правда в том, что вы и не знали, в кого верить. Слишком много поколений пришло и ушло, и каждое ушедшее оставалось памятью в последующих. Потому, кстати, наши патриархи жили — как написано! — сотни лет: это не их возраст, а возраст памяти о них в их коленах… Один народ, который еще не пришел в наш мир, в свое время придумает поговорку: горбатого могила исправит. Если говорить о жизни людей на земле, то горбатость началась с первых — с Адама и Евы, с прародителей наших. Это если по Торе, по книге, по учебнику. А по жизни… Да какая разница — когда! С самого начала. С первого шага, с первой лжи, с первого предательства, с первого убийства. С первого греха, Кайафа, начал расти горб или, коли уйти от поговорки, начала развиваться болезнь, которую я назвал язвой неверия. И никакая вера сегодня уже не излечит ее. Она лишь утишит боль. А если лечить всерьез, то надо искать причину болезни, идти к ее началу…

Тут Кайафа решил очнуться от столбняка.

— К Адаму и Еве? — спросил он, и Петр услыхал легкий сарказм в голосе коэна-гадола.