Час расплаты - Страница 14

Ланс и Лесли были два сапога пара. Дочь унаследовала тягу отца к авантюрам, его упрямый, независимый характер. Они были очень близки, поэтому Лансу с трудом далось это решение. Отказав дочери в просьбе, муж больше всего переживал из‑за того, что он лишился ее благосклонности. Для нее Ланс всегда был «клевым папой», и этим высоким званием муж очень дорожил. Чувство неуверенности вступило в острое противоречие с родительским авторитетом.

Вечером накануне исчезновения нашей дочери мой муж находился в крайне раздраженном состоянии. Мы должны были встретиться и поужинать с нашими друзьями.

Семью Уестин – Кента и Джини, а также их детей Сэма и Келли – мы знаем еще с тех пор, когда Лесли ходила в детский сад. Сэм – ровесник Лесли. Келли – лучшая подружка Лии. Кент являлся педиатром наших дочерей. Каждое лето он, Ланс и еще несколько общих друзей отправлялись на рыбалку в открытое море, которая обычно продолжалась неделю.

Мы собирались совместно отпраздновать день рождения Лесли и Келли. Лесли не хотела идти. Она хотела остаться дома, дуться на нас и часами напролет жаловаться по телефону своим подружкам, какие жестокие и ужасные ее родители. Ланс и я настояли на своем. Ужин был устроен частично в ее честь. У наших семей это стало традицией. Она должна была поехать с нами и вести себя «цивилизованно».

Ссора между Лесли и Лансом возникла, когда мы начали собираться в ресторан, и продолжилась в машине. Дочь язвила отцу, то и дело переходя на оскорбительный тон. Лесли заявила, что все это совместное празднование – полная глупость, что она выросла из таких глупостей. Уестины ей не нравятся. По ее мнению, доктор Уестин не совсем нормален, а Сэм – обычный «ботаник».

Сидевшая на заднем сиденье Лия, наша пай-девочка, приняла сторону отца. Лесли на нее вызверилась. Лия расплакалась. Следовало бы отказаться от намеченного и вернуться домой, но мы уже слишком далеко зашли, чтобы прислушаться к голосу разума.

За ужином настроение у всех было мерзкое. Сидеть за одним столом с обиженным подростком – это все равно что иметь под боком полтергейст. Никто не знал, как себя вести. Пытались вовлечь Лесли в общую беседу и поднять ей настроение, но ничего из этого не вышло. Девочка отвечала односложно, постоянно закатывала глаза и тоскливо вздыхала. Попытались не обращать на нее внимания, но это оказалось так же сложно, как не замечать гориллу в одной с тобой комнате.

Весь вечер Лесли и Ланс обменивались колкостями и плохо скрываемыми недовольными взглядами. Я видела, что у мужа вот-вот лопнет терпение, а Лесли вела себя все более вызывающе.

Еще одна саркастическая реплика – и доигрались.

Ланс взорвался, как Кракатау[5]. Дочь не осталась в долгу. Нас попросили покинуть ресторан.

Лия снова расплакалась. Уестины не знали, как им себя вести. Кент произнес несколько резких слов в адрес Лесли. Мы чувствовали себя униженными собственной дочерью. На шее мужа вздулась вена. Я испугалась, что его хватит удар. Даже без стресса Ланс страдал от повышенного кровяного давления. Его лицо и шея побагровели.

Когда мы вернулись домой, Ланс пошел в комнату Лесли и вырвал телефонный шнур из разъема. Забрав телефонный аппарат, он перешел на крик, пообещав Лесли, что если она осмелится сделать хотя бы шаг за порог, то весь месяц будет под домашним арестом.

Я отправилась в комнату Лии, чтобы утешить ее. Я сказала младшей дочери, что завтра все будет в порядке. Я решила, что Лесли надо на время оставить в покое.

А на следующий день Лесли тайком выбралась из дома и пошла на матч по софтболу.

Обратно она не вернулась.

Как всегда, слезы заструились по щекам неиссякаемыми потоками. Лорен закрыла лицо руками и постаралась плакать молча.

На часах было сорок пять минут второго ночи. Лия спала в своей комнате.

Душевная боль никогда не унималась… никогда… Каждый раз рана оказывалась такой же кровоточащей, как и в самый первый раз.

Люди часто пытались утешить Лорен, говоря, что со временем боль пройдет, что время лечит любые раны. Люди, верившие в это, никогда сами не испытывали подобной душевной боли. Эта боль была похожа на инородное существо, живущее у нее в груди. Оно постоянно напоминало о себе, неистово дергалось и… не давало умереть… А хотелось бы умереть…

Она плакала… плакала… плакала… Женщина постаралась заглушить рыдания, рвущиеся из груди. Лорен не хотела, чтобы Лия услышала, как она плачет. Она должна быть как скала, за которую младшая дочь всегда может спрятаться. Ей ни в коем случае нельзя расклеиваться!

Женщина схватила несколько бумажных салфеток «клинекс» и высморкалась. Затем она взяла со стола стакан с водкой и стала пить ее, словно это была вода.

Алкоголь не сразу ей помог.

Лорен выпила все до дна, но чувство вины, отчаяние, страх за Лесли и Лию, страх за себя не покидали ее. Женщине казалось, что чья-то огромная рука раздробила ей ребра и теперь рвет в клочья сердце.

Все, что ей оставалось, – это ждать прихода спасительного оцепенения.

– Тебе нельзя никуда идти, Лесли, – сказала Лия. – Папа запретил тебе выходить из дома. Я слышала, что ты наказана. Думаю, даже соседи это слышали. Все в городе уже знают о том, что тебя наказали.

Лесли, прихорашиваясь перед зеркалом в ванной комнате, бросила на младшую сестру косой взгляд.

– Папы сейчас здесь нет, – заявила она, – мамы тоже. Они не узнают.

– Я здесь, – возразила Лия. – Я узнаю.

Лесли закатила глаза.

– Почему ты такая правильная? Просто мисс Паинька Две Туфельки[6]. Я иду на матч по софтболу. Кому какое дело?

– Тебя наказали, – повторила Лия, не понимая, почему старшая сестра не видит в своем поведении ничего особенного.

Ее никогда не наказывали, не заставляли сидеть дома. Лия никогда не задумывалась над тем, как бы она себя вела, окажись наказанной. Чтобы быть наказанной, надо нарушать правила. Если будешь нарушать правила, мама и папа в тебе разочаруются. Лия не хотела, чтобы ее родители в ней разочаровывались.

Лесли зевнула.

– Ты еще ребенок, Лия. Конца света не будет, если ты нарушишь какое-нибудь глупое правило. Ну и что, что папа на меня рассердился? Он посердится, а потом пересердится.

Лия нахмурилась, выражая тем самым свое неудовольствие, но при этом благоразумно наклонила голову так, чтобы старшая сестра этого не увидела. Лия не любила огорчать не только родителей, но и сестру.

– Ты ведь никому не скажешь? – спросила Лесли.

Старшая сестра оценивающе разглядывала свое отражение в зеркале. Она со всей тщательностью оделась в шорты цвета хаки, пенни-лоуферы и легкий, несколько мешковатый черный свитер с открытыми плечами поверх ярко-розовой майки с круглым вырезом. Девочка расчесала свои длинные черные волосы и стянула их сзади в конский хвост розовой вязаной резинкой. Челка обрамляла большие голубые глаза.

Лия молчала.

– Ты еще ребенок, – констатировала Лесли. – Я буду дома раньше, чем они вернутся домой.

Провожая старшую сестру, которая уезжала от дома на своем велосипеде, Лия в глубине души надеялась, что Лесли опоздает. Пусть опоздает к ужину на несколько часов. Пусть попадет еще в бо́льшие неприятности, чем сейчас.

Лесли становилась все меньше и меньше, пока не скрылась из виду.

Домой она не вернулась.

Лия приподнялась в кровати, жадно хватая ртом воздух. Сегодня, как, впрочем, и в другие ночи, она оставила свет включенным. В детстве Лия никогда не боялась темноты. Теперь она ее боялась из‑за снов, которые приходили вместе с ней.