Чада, домочадцы и исчадия (СИ) - Страница 4
Лужа постояла, домовой сурово насупился, пошевелил строго бородой — и водная поверхность потемнела. И потемнела серебром — отразила меня почти так же точно, как зеркало. Пусть и не самого лучшего качества, но ведь из ничего! Из воздуха!
Я восхищенно выдохнула:
— Вот это да-а-а! Ну ты, Гостемил Искрыч, силен!
Он потупился, зарделся польщенно:
— Ну дык… научился по малости у старой-то хозяйки!
И от смущения, не иначе, упустил волшебство — зеркало развеялось, а посветлевшая обратно вода никуда не делась, так и плюхнулась на пол, на кроссовки и на джинсы.
— Ох ты ж! Не гневайся, матушка, сей же миг уберу, — заметался домовой.
И, действительно, убрал. Сей же миг — лужа исчезла, как и не было, но он на достигнутом не остановился, заламывая руки и причитая о своей несмываемой вине…
Пока я твердо не вмешалась:
— Хватит! Ты, Гостемил Искрыч, кажется, ужинать звал?
Непривычным оказалось все, что стояло на столе: и еда, и посуда... Вы когда-нибудь пробовали есть кашу деревянной ложкой? Я бы без такого опыта обошлась.
И впервые задумалась о том, что если сон окажется вещим, и если я не смогу вернуться домой, жить мне предстоит без картошки. Без картошки!
Мало того (хотя мне не мало!): без майонеза, без кетчупа, даже без черного и душистого перцев! Без без водопровода, канализации, электричества… Интернета!
Так, где там стена между мирами — я ее сейчас с разбега проломлю, на реактивной тяге своего ужаса!
Сжав в руке пирожок (тесто тоже было не таким, к какому я привыкла, да и начинка, лесные ягоды, существенно отличалась от “ароматизаторов, идентичных натуральным”, но это все равно было самое привычное, из того, что имелось на столе), я сползла с лавки.
— Спасибо тебе, Гостемил Искрыч, порадовал!
И пока домовой не рассыпался в ответных любезностях, выскочила на крыльцо.
Пока я одевалась и ужинала, на улице поднялся ветер, и солнце успело нырнуть за лес. Над миром повисли сумерки: те особенные серо-прозрачные полчаса, когда солнца уже не видно за горизонтом, но оно еще разгоняет оттуда ночную тьму.
Тщательно пережевывая пирожок (говорят, невозможно одновременно есть и паниковать), я села на уже облюбованное место на крылечке.
С последнего моего осмотра двор особо не изменился, только медленно, неспешно, как ответ угасающему солнцу, разгорались красные искры в черепах на заборе, бросая вокруг тревожные отсветы, да еще Гостемил Искрыч успел отвязать сторожевого пса, и теперь цепь с ошейником сиротливо лежали на коньке конуры. И по уму, стоило бы вернуться в избу, рассмотрела же в своем видении-бреду, какой зверюга здесь службу несет, но...
Накатило глухое упрямство. Никуда не пойду! Домовой собаку с цепи спустил — вот пусть он, если вдруг что, меня у нее и отбивает!
Приход первого визитера я ощутила еще до того, как в калитку поскреблись. Накатило вдруг… странное, небывалое, то, чего никогда раньше не ощущала, а тут вдруг — раз, и всей шкурой, да что там шкурой, до костей пробрало: оно близко! Странное, страшное, чужое, беги, спасайся!
И сразу за этим вскипела внутри злость.
На ситуацию, на мое паршивое положение, на того, кто пугал до мурашек и на свой страх.
Я медленно поднялась. Злость расправила мне плечи, выпрямила спину не хуже стального прута внутри позвоночника.
Убежать?.. Не успею. Дверь в избу за спиной казалась немыслимо далекой, и жгло изнутри понимание — сделай я хоть шаг назад, и всё! Ничто меня уже не спасет...
Рядом сам собой возник песочной масти пес, здоровенный, как теленок, и, развернувшись носом к калитке, заслонил меня собой, глухо клокоча рыком внутри грудной клетки.
Жуть накатывала волнами, хотелось упасть, убежать, умереть!
— Впусти… впусти… — простонало за воротами.
— Впустить? — взъерошенным, перепуганным шаром возник рядом Гостемил Искрыч. И аж присел, едва не шарахнувшись от моего тяжелого взгляда. — Так ведь это!.. Ик… На поклон ведь пришли…
— Впусти, хозяйка…
Избушка в лесной глуши, черепа на заборе, старая ведьма — складывались в моей голове детальки пазла.
Что-то я начинала подозревать…
И, решившись, кивнула:
— Впусти.
Прозвучало это куда более властно, чем я сама от себя ожидала — и ворота, подчиняясь Гостемилу Искрычу, с оглушительным скрипом поплыли в стороны.
От мерзкого звука у меня свело зубы — да так, что, кажется, склинило намертво! Мелькнула крамольная мысль, что если закрываться они будут также, то лучше пусть за чудище за забором и впрямь нас всех убьет, чем выслушивать такое еще раз!
...но пса я на всякий случай притянула к себе ближе за загривок — чтобы не вздумал уйти и оставить меня наедине с лесной жутью!
Вползшее во двор существо оказалось огромным. Теперь я отчетливо видела, что оно выше забора — только, пока оно находилось снаружи, этого не было видно.
Оно больше всего напоминало переплетение корней и ветвей, и двигалось то ли шагом, то ли ползком. И перед собой оно толкало… бочку? Деревянную такую, классическую бочку. Составленную из досок, обитую обручами.
— Прими, хозяйка. И будь милостива.
Рот у существа формировался все из тех же веток и корней, и когда оно говорило, над этим ртом, больше напоминающим пасть, угадывались глаза, но на этом всё, сходство с живым существом заканчивалось.
Оно поклонилось — видели когда-нибудь, как кланяется куча ветвей размером побольше дома? Нет? Это вам повезло! — развернулось, и пошло-поползло обратно, а за ним, в сгущающихся сумерках, толпилась очередь из других существ, пришедших на поклон к ведьминой преемнице.
Тоненькая, зеленоватая девушка в венке из пестрых цветов, поднесла сплетенную из травы корзинку, полную птичьих яиц.
Она была удивительно красивой — только спины у нее не было.
Огромный волк, настороженно поглядывая на замершего подле меня пса, сложил у крыльца задранного оленя.
Существа, похожие на лисиц…
Существа, похожие на девушек с перепончатыми руками и ногами.
Существа, похожие на медведей.
Существа, не похожие ни на что.
Они подходили, оставляли подношение, просили милости и уходили.
Темнело.
Загорались на заборе глаза у черепов — по очереди. У одного. У другого. У третьего… и чем больше их вспыхивало красным, тем меньше вермени оставалось сумеркам — тем ближе подходила ночь.
Тянулась вереница существ, лесных, речных и болотных. Росла гора подарков у крыльца.
Скреблась тревога: ворота нужно закрыть до темна.
Ворота обязательно нужно закрыть до темна!
Знание было таким естественным, что меня даже не удивляло, откуда оно возникло — потому что оно было полностью логичным.
Власть властью, милость — милостью. А свой дом нужно держать под защитой! Особенно ночью, когда входит в силу… всякое.
Закрыть ворота нужно обязательно до того, как окончательно истают сумерки!
И замерев неподвижно (хотелось бы сравнить себя с античной статуей, но честнее будет — с садовой скульптурой), я мысленно приказывала ходокам поторопиться.
Ноги затекли, спину свело от напряжение — и оно тупой тянущей болью отдавало в затылок.
Плечи ровно, подбородок высоко, взгляд прямо. И в позвоночнике у меня не стальной стержень, накатывающая от пришельцев жуть выковала из него меч, и меч этот — я, страшный, несгибаемый, обоюдоострый. И нет здесь мне ни равных, ни противников — оттого и не кланяюсь я никому, оттого и отводят взгляды те, кто осмеливается взглянуть мне в глаза, все до единого.
Я не склонюсь, не поддамся. Не уступлю.
Но даже сквозь это упрямство, составлявшее мою суть сколько я себя помнила, звенела, грызла тревога: ворота. Ворота нужно закрыть до темноты!
И я, опасаясь нарушить мрачное молчание обряда, напирала безмолвным требованием: быстрее. Быстрее. Быстрее!
В глазницах последнего черепа, еще черных, едва заметно мерцали красные искры.