Цесаревна - Страница 7

– Потому, сударь, что она – зеленая. Вот и все! – Серебряными колокольчиками рассыпался веселый, задорный смех. Рита соскочила с петли и подбежала к Алеше. – Становитесь рядом… Так… Вон, в конце аллеи – беседка, там пятнать нельзя… В горелки… Поняли? Слушайте: «Гори, гори ясно, чтобы не погасла… Глянь на небо – птички летят!..» – мерно, размахивая в лад рукою, запела Рита.

Алеша невольно вскинул вверх голову, в тот же миг Рита сорвалась и, мелькая ногами под развевающимся воланом платья, кинулась бежать по аллее. Алеша бежал за нею, раскачиваясь. Куда там – догнать! Догонит вол легкую лань?.. Перед самым носом Алеши захлопнулась стеклянная дверка беседки, потом приоткрылась, и две девичьи руки с ягодным соком перепачканными пальчиками показали ему большой «нос».

– Пожалуй, сударь, сюда.

Дверь открылась. В беседке Рита сидела в кресле, обитом розовым рипсом.

– Сядьте напротив… Вы кто будете? Придворный?.. Придворный?..

– Певчий.

– Так… У вас есть братья и сестры?.. Сестры? Главное – сестры…

– Так… Маю братьев и сестер.

– Маю… Так не говорят… Неисправимый хохол!..

– А вы, Маргарита Сергеевна, москалька, – огрызнулся Алеша.

– У-у, какой! Я вас!.. Императрице пожалуюсь… Я не москалька, милостивый государь мой, а петербурженка… Извольте сие запомнить, зарубить на вашем прекрасном носу… Итак – «маете» братьев и сестер. Кто да кто?..

– Старший брат Данило.

– Даниил… Так… Потом?..

– Що Кирила.

– Що! Оррер!.. Кирилл. Сестры?.. Сестры?..

– Агафья, Анна, Вера….

– Боже, – всплеснула руками Рита. – Целое капральство…

– За что вы мне все говорите поносные и язвительные слова.

– Алексей Григорьевич, я вам не поносные и язвительные слова говорю, но учу вас, молодого, прекрасного хохла, как быть при дворе.

– Я при дворе?.. Но когда же я буду?..

– Но ведь вы – придворный?

– Певчий.

– А!.. Все равно!.. Вы можете попасть в случай. Если цесаревна вас услышит… Она так любит музыку и пение… Вам по-французскому надо учиться.

– Ось подивиться! Куда мне, Маргарита Сергеевна, я и по-русски-то все промахиваюсь.

– Подлинно, промахиваетесь… Я буду вас учить.

– Извольте, Маргарита Сергеевна… Премного благодарствую.

– Не на чем… Будем играть в «провербы».

– Що це такое?.. Николи того не бачив.

– Не бачив… Пусть!.. Впрочем, это вдвоем нельзя. Лучше попробуем в буриме.

У Алеши глаза вылупились.

– Я скажу два слова, а вы на них мне ответите стихом. Четыре строчки. В рифму. Вы знаете, что такое рифма?

– Ну, бачив… Рифма?.. То есть склад.

– Итак…

По загорелому лбу Риты тонкими паутинками побежали морщинки. Не глубокие морщины старости, а тонкие морщинки ранней юности, когда кожа делает запас для растущего черепа.

– Скажем… Гадалка и купава…

Лицо Алеши стало таким беспомощным, что Рите стало жаль его.

– Гадалка?.. И купава… Гадалка?.. Гадалка?.. Скажем – прялка… Купава?.. Ну – пава, что ли? Нехай буде пава.

– Слушайте, надо, чтобы смысл вышел. Так ничего – только слова, а надо стихи… Слушайте и запоминайте: Однажды мне сказала старая гадалка: «Когда распустится волшебная купава И принесет тебе ее русалка, Ты береги цветок – твоя в нем слава!» Эх, жаль купавы под рукою нет. Я поднесла бы ее вам… Как русалка!

– Ах, як же!.. То ж прямо чудеса!

– Ладно… И менуэт вам надо уметь танцевать, и англез, и аллеман, и кадрилии… Идемте. Дайте вашу руку. Да не так!.. Чуть коснитесь пальцами. Дама вас возьмет. Какая красивая рука!.. И сами вы молодец! Настоящий петиметр!.. Нет, что я, какой вы петиметр?.. Сколько в вас росту?

– У прошлой недели полковник у притолоки мерив. В вашем батьке без двух вершков сажень, Петра Сергеевич трошки помельче буде. Одначе два аршина десять вершков…

– Еще бы, – с гордостью сказала Рита, – первого батальона Преображенского полка! А вы?

– Два двенадцать…

– Тоже здорово!.. Какой же вы петиметр! Вы вельможа!.. Господи!.. Этакий рост!.. Такая красота!.. Вам надо в гвардию записаться. В Конный полк!.. Итак, – Рита, грациозно согнув на локте, опустила руку и концами пальцев приподняла юбку. – Повернитесь лицом ко мне. Первое па: полшага правой и полшага левой ногой. Не так!.. Совсем не так!.. Полшага!.. Пол!.. Пол!! Пол!!! Мелкий шаг. Теперь – правой ногой… Приподнимитесь на носки!.. Согните ногу… Плавно!.. Не дергайте ее. Под музыку и в ритм… Слушайте: раз, два, три!.. Раз, два!.. Ну, начинаем. Я вам пою… Слушайте такт!.. Такт!! Ведь вы же певчий!.. придворный певчий!! У вас же должен быть слух!..

– Так я же лучше вам, Маргарита Сергеевна, на бандуре сыграю менуэт сей самый.

– Ладно, ладно… Теперь пойдем обратно. Слушайте: «Я вас так лю-блю…»

– Верить не могу…

– А, вы мне отвечаете?.. Каков! Сколько в сердце ран…

– Это все обман…

– С русскими словами у вас как-то ладнее идет. Вот тут вам присесть надо, каблуками прищелкнуть… Ну-с, дальше!

– Сердце что костер…

– Это пламя – вздор…

– Судит пусть ваш дивный взор…

– Ей-богу, правда, по-русски у вас выходит совсем хорошо.

– Дюжа заплутався, Маргарита Сергеевна.

– Не отделаетесь, сударь, коль скоро я за танцы взялась.

– Нет, нет, нет, слова напрасны…

– Быть покинутой ужасно…

Так и шли они менуэтом по дорожке сада, усыпанной желтым речным песком, пока не наткнулись на рослого преображенского сержанта, вдруг появившегося из боковой калитки.

Сержант был по-летнему, по-домашнему, – в одном белом камзоле с широкими кружевными рукавами, в зеленых штанах, в белых штиблетах и башмаках. Напудренный парик с косой был снят, и темно-русые волосы «по-петровски» обрамляли чистое загорелое лицо, ниспадая до плеч.

– Ну что, готовы? – весело крикнул сержант. – Ты так и по едешь, Рита? Хотя бы пальчики помыла.

– Я в реке ополосну.

– Алексей, тащи бандуру.

Адель Фридриховна принесла Рите суконную, сливочного цвета мантилью и шляпку, денщик подал Петру Сергеевичу голубую епанчу. Шестивесельная полковая шлюпка ожидала их на Мойке. Зимней канавкой шли медленно. Засинели, заголубели широкие невские просторы, показались серые бастионы Петербургской крепости и белое здание собора, за ними зелень садов Люст-Эланта.

Рита сидела на руле, на алой суконной подушке, рядом с Алешей. Она положила «право руля», и шестерка стала плавно поворачивать против течения. Шли вдоль берега. В желтоватую, прозрачную воду глубоко уходили лопасти, и весла гнулись, подавая вперед нарядную темно-синюю, с золотым обводом лодку. Полковой, кормовой флаг развевался за спиной у Риты. Гребцы, преображенцы в алых камзолах, гребли ровно, сильно и мерно.

Набережная косыми рядами бревен плыла мимо них. В пазах, у воды, ярко-зеленой паутиной колебались водоросли. За деревянным, на столбах, забором стояли вплотную, прижавшись друг к другу, высокие каменные трехэтажные дома. Вдоль них, по набережной пешком, на двуколках, в каретах парой, четверней цугом, верхом на нарядных лошадях шли и ехали гуляющие. По Неве то и дело встречались ялики, шлюпки, парусные галиоты и яхты. Все, кто мог, пользовались хорошим теплым летним вечером. Большая двухмачтовая лайба, до самых бортов груженная досками, выбирала якорь, и отпущенный парус на грот-мачте, подтянутый вверху косой райной, полоскался белыми углами.

Пахло водой, смолой, цветущими липами и чем-то неуловимо-нежным и свежим, чем пахнет вечерними, летними часами на невской шири. За спиной Алеши и Риты пылала заря. Розовые отблески ложились на камзолы гребцов и на их распущенные, без шляп и кос волосы, колеблемые ветром. Волны покрывались позолотой и певучими струями разбивались о борта лодки.

Тихо проплывал Летний сад в зеленых газонах, где ковровым узором росли цветы. Молодые липы, подстриженные шариками, стояли чинными шпалерами, дубы кудрявились веселой рощей перед петровским Летним дворцом. Его высокие окна пламенели, отражая солнечный пожар. Длинные деревянные галереи в колоннах были по краям и в середине сада. С них к воде спускались лестницы. У пристаней теснились причаленные лодки. В средней галерее в розовом вечернем свете показалась во всей своей таинственной красоте статуя прекрасной Венус, привезенной Петром из Италии. Алеша стыдливо отвернулся от ее дивной наготы. В широкой аллее золотоцветных акаций били фонтаны.