Церковные деятели средневековой Руси XIII - XVII вв. - Страница 20

Как и в споре с суздальско-нижегородскими князь­ями,    Алексей в эти годы, не раздумывая, пускал в дело «меч духовный». Под разными предлогами он отлучил от церкви всех участников походов на Мо­скву: Ольгерда, Михаила Тверского, их союзника смоленского князя Святослава. Одновременно он «отпускал грехи» всем изменившим присяге Ольгерду и перебежавшим на сторону Москвы.

Конечно, тверичей, а тем более Ольгерда гораздо труднее было запугать митрополичьим проклятием, нежели суздальских или ростовских князей. Они об­ратились в Константинополь с жалобами на незакон­ные действия Алексея, требуя его низложения. Пат­риарх Филофей поначалу твердо встал на сторону Алексея. Однако тяжба затянулась. Вскоре патриар­ху стало ясно, что с точки зрения церковных канонов Алексей поступает весьма сомнительно. Особо взвол­новало Филофея то, что действия Алексея явно шли вразрез с установками константинопольской диплома­тии. Его открытое предпочтение Москвы привело к окончательному расколу митрополии. После смерти митрололита Романа в 1362 г. Ольгерд до времени не выдвигал нового кандидата. Однако Алексей, научен­ный горьким опытом, уже не пытался въезжать в ли­товские земли, православное население которых оста­валось таким образом без всякого «пастырского попе­чения». В мае 1371 г. польские феодалы, не желавшие и слышать об Алексее, добились от патриарха особого митраполита для Галицко-Волынских земель. Под властью новоявленного митраполита Антония оказа­лись Холмская, Туровская, Перемышльская и Влади-миро-Волынская епархии. Таким образом, некогда единая русская митрополия раскололась на три боль­ших осколка. Соединять их в одно целое митрополит Алексей не только не мог, но, кажется, уже и не хотел.

Осенью 1371 г. патриарх направил на Русь своего доверенного человека Иоанна Докиана. Посланец Филофея передал Алексею вызов на суд в Констан­тинополь. Однако перспектива опасного утомитель­ного путешествия с сомнительным исходом и несом­ненными крупными расходами отнюдь не привлекала Алексея. Он арестовал патриаршьего посла, желав­шего иметь встречу с Михаилом Тверским, и отпра­вил к Филофею для объяснений своего человека, клирика Аввакума. К этому времени (1372 г.) положение Москвы настолько окрепло, что патриарх, пораз­мыслив, решил не ссориться с Алексеем. Его уступ­чивость, вероятно, объяснялась и очередной «мило­стыней» в пользу патриархии, на которую намекает Филофей в своей грамоте митрополиту. Патриарх отказал Ольгерду в создании самостоятельной литов­ской митрополии. Одновременно он обязал Алексея непременно посетить православные епархии в Литве.

Конечно, такое решение патриарха привело лишь к отсрочке нового конфликта. Алексей боялся ехать в Киев. Со своей стороны, Ольгерд продолжал бес­покоить патриарха жалобами на то, что митрополит пренебрегает заботами православного населения Ве­ликого княжества Литовского. В 1374 г. Филофей вынужден был отправить на Русь еще одну «комис­сию». Во главе ее был поставлен ловкий и изворот­ливый константинопольский дипломат, а в прошлом афонский модах Киприан. В мутной воде русских церковных споров Киприан намеревался ловить рыбу к собственному столу. Он вернулся в Константино­поль с грамотой от литовского князя, в которой тот просил патриарха поставить митрополитом на Киев­скую кафедру самого Киприана. Наскучив жалобами Ольгерда, порой переходившими в неприкрытую гру­бость и брань, патриарх решил уступить. В декабре 1375 г. Филофей поставил Киприана митрополитом на Литву с условием, что после смерти Алексея он должен воссоединить под своей властью всю русскую митрополию. Этим актом патриарх разрубал узел од­ной церковно-политической интриги, но, сам того не зная, давал начало новой, куда более затяжной и драматической. Однако ее развитие выходит за рам­ки биографии митрополита Алексея и относится уже к последующей эпохе в истории русской церкви.

Происки византийских дипломатов в рясах, в сущ­ности, не так уж и беспокоили Алексея. Он понимал, что его будущее как митрополита зависит прежде всего от положения Москвы среди других русских княжеств и земель. В начале 70-х годов XIV в. Мо­сква утвердилась в роли руководящей политической силы Великоросс™. Однако успех Москвы не мог быть окончательным до тех пор, пока не сказала своего слова Золотая Орда.

Еще осенью 1370 г. дальновидный Михаил Тверской понял, что ни в одиночку, ни в союзе с Ольгер-дом не удастся сокрушить Москву. Покинув Литву, он в ноябре 1370 г. поехал жаловаться на Дмитрия Московского в Орду. Там в эти годы все чаще звучит имя Мамая, удачливого временщика, впоследствии ставшего полновластным хозяином Орды. Мамай давно присматривался к Михаилу Тверскому как главному недругу Москвы. Ослабевшая, но все еще цепкая ордынская дипломатия решила восполь­зоваться испытанным приемом: поддержать соперни­ка правящего великого князя Владимирского с целью дестабилизации политической обстановки на Руси. Уже в 1370 г. послы Мамая Каптагай и Тюзяк при­везли Михаилу ярлык на великое княжение. Однако в это время тверской князь в связи с московским на­шествием находился «в бегах». Зимой 1370—1371 гг. Орда вновь передала Михаилу великое княжение Владимирское. 10 апреля 1371 г. он торжественно въехал в Тверь, предполагая вскоре сесть на влади­мирский стол. Между тем времена уже были другие. Московский князь Дмитрий не согласился с решени­ем Орды. Он перекрыл своими войсками все дороги к Владимиру. Прибывший с Михаилом ордынский посол Сарыхожа, получив от Дмитрия богатые дары, не стал вмешиваться в княжеский спор и отбыл во­свояси. Не надеясь силой овладеть Владимиром, Михаил до времени осел в Твери. В конце мая 1371 г. он отправил в Орду с новыми жалобами на Дмитрия своего сына Ивана.

Сложившаяся ситуация удивительно напоминала события 1317 г., когда Михаил Ярославич Тверской силой остановил вернувшегося из Орды с ярлыком на великое княжение и ханским послом Юрия Мо­сковского. Однако на сей раз роли поменялись. Ос­лушником Орды выступил московский князь Дмит­рий, а его тверской соперник занял неблаговидную позицию ордынского клеврета. В этой перемене ро­лей ярко проявились новая политическая обстановка в Северо-Восточной Руси, антиордынские настроения молодого московского князя.

В Москве всерьез обеспокоились вестью о поездке тверского княжича к Мамаю. Все хорошо помнили, чем закончилось своеволие Михаила Ярославича Тверского по отношению к Орде. Конечно, обстановка изменилась. Ордынские «царевичи», потомки Чин­гисхана, не хотели признавать власть Мамая, в жи­лах которого текла далеко не «царская» кровь. Они постоянно бунтовали против него, устраивали за­говоры. Да и сама Москва была теперь куда сильнее, чем во времена Калиты и Узбека. Могучие, призе­мистые башни белокаменной крепости, точно неви­данные грибы, выросли на кремлевском холме. За все 120 лет ее существования врагу ни разу не уда­валось взять московскую крепость штурмом. Были в Москве отважные, горячие воеводы, которые рвались в бой с ненавистными поработителями. Однако мит­рополит настоял на умиротворении Орды. Он указы­вал на опасность союза между тремя врагами Моск­вы— Ольгердом, Мамаем и Михаилом Тверским.

Трудно, практически невозможно на расстоянии в шесть столетий точно определить правильность или ошибочность принимавшихся политических решений. Нельзя забывать и о том, что мы всегда смотрим на прошлое в «обратной перспективе», зная следствия, но, по правде сказать, никогда не будучи до конца уверенными в причинах. Тогда, в начале лета 1371 г., решение митрополита, быть может, все еще было плодом политики благоразумия, проявлением мудрой осмотрительности. Но пройдет два-три года — и его осторожность превратится в тормоз на пути развития освободительной борьбы.

Приняв решение не вступать в конфликт с Ордой, приходилось делать следующий шаг: отправляться на поклон к Мамаю. 15 июня 1371 г. Дмитрий вы­ехал из Москвы.

Как сообщает летопись, митрополит «провожал князя великого до Оки. И, молитву сотворив, благо­словил его и отпустил с миром. И его бояр, и его воинов, и всех прочих благословил, а сам возратился назад»[63]. Эти подчеркнуто торжественные проводы должны были продемонстрировать не только Руси, но и Орде полное единство князя и митрополита.