Церковные деятели средневековой Руси XIII - XVII вв. - Страница 13

Иван Калита, основав в Кремле Спасский монас­тырь, передал его настоятелю звание архимандрита. Спасский монастырь стал придворной княжеской «бо­гомольней». Здесь готовились кандидаты на высшие церковные должности. Вероятно, именно здесь был создан московский летописный свод 1330 г.[42]

В княжеских и боярских монастырях работали «ска­затели книг», создатели первых московских религиоз­но-политических теорий. Пользуясь материальной под­держкой и покровительством московской знати, монас­тырские «старцы» со временем превратились в особый, влиятельный отряд церковных сил, с которым прихо­дилось считаться и самому митрополиту.

После гибели своего давнего соперника князя Александра Михайловича Тверского, казненного в Ор­де вместе с сыном Федором в 1339 г., Калита вновь, как и в конце 20-х годов, почувствовал себя полным хозяином положения. Он поспешил использовать бла­гоприятную обстановку для продолжения кремлевско­го строительства. На сей раз речь шла о перестройке старой московской крепости. Зимой 1339—1340 гг. Москва была окружена мощными дубовыми стенами. Это строительство также отразило некоторые религи­озно-политические идеи своего времени. Новый Кремль был заложен 25 ноября 1339 г. По церковному кален­дарю это был день памяти Климента, папы римского. Один из первых епископов-христиан, Климент был сос­лан в Крым, где трудился в херсонесских каменолом­нях. Культ Климента был тесно связан с традициями Киевской Руси. Князь Владимир, «креститель Руси», перенес мощи Климента из Херсонеса (Корсуня) в Ки­ев и поместил их в Десятинной церкви. По-видимому, именно в пределе Климента, в одной из боковых па­пертей Десятинной церкви, Владимир и был похоронен. Закладка московской крепости в день памяти Климен­та символизировала историческую преемственность Москвы от Киева. Источники не сообщают о каком-либо участии митрополита Феогноста в создании ново­го московского Кремля.

Постройка новой московской крепости была по­следним делом Ивана Калиты, своего рода итогом его многогрешной и многотрудной жизни. Он скончался 31 марта 1340 г., приняв незадолго до смерти монаше­ское имя Ананий. Ушел в «мир иной» один из выдаю­щихся строителей Московского государства. Калита был истинным сыном своего жестокого времени. С точ­ки зрения абстрактной морали это был человек далеко не привлекательный. Но было бы исторически неспра­ведливым рисовать его портрет одними лишь черными красками — портрет скопидома, ханского раба и пала­ча. Обратим внимание хотя бы на то, как рос он вмес­те со своей властью, со своей землей. Из бессловесного помощника разбойного Юрия Даниловича Иван со временем превратился в политического деятеля обще­русского масштаба. Внук Александра Невского не только по крови, но и по духу, он строил Москву, со­бирал Русь. На его долю досталась черновая работа закладки фундаментов. Не будем же слишком прези­рать его за то, что руки его не совсем чисты.

В небольшом каталоге добродетелей Калиты не за­будем и о том, что это был человек идеи. Он дал мос­ковскому делу знамя, вдохнул в него душу. Своим глу­боко практическим умом он сумел осознать необходи­мость духовного начала, которое, словно известь, скре­пило бы стены и своды здания русской государствен-ности. Таким духовным субстратом в то время могла быть только вера в богоизбранность Москвы, особое религиозное воодушевление, превращавшее деятель­ность московских князей в служение. Поняв это, Кали­та перестроил свою жизнь в соответствии с самыми строгими требованиями официальной христианской мо­рали. Он стал набожен до мелочности. Не было такого нищего в Москве, который не получил бы подаяния из его денежной сумы — «калиты». Кстати, именно этим «нищелюбием», а отнюдь не скупостью он заслужил свое прозвище. Всем своим детям Иван давал только церковные, христианские имена. У самого княжеского дворца Калита устроил монастырь, близость которого, несомненно, повлияла на весь уклад придворной жиз­ни. Летопись не случайно называет его «ревнителем иноческого жития», который ни дня, ни ночи, ни еди­ного часа не мог оставаться без «божественных сло­вес». В грамотах Ивана Калиты впервые появляется так называемая «богословская преамбула»— «я, греш­ный худой раб божий Иван...» [43]. Словом, Иван Калита сам стал первым истовым служителем в том храме московской «святости», который он задумал возвести. Он зажег ту негасимую свечу, которая так явственно мерещилась перед смертью сыну Калиты князю Семе­ну Гордому, что он велел дьякам написать о ней в за­вещании. Князь умолял своих наследников на москов­ском престоле жить в мире и согласии, чтобы не угас­ла заветная свеча — символ святости московского дела. Князь Семен Иванович, прозванный Гордым, твер­дой рукой продолжил дело отца. Он сумел осадить мно­гочисленных недругов Москвы, надеявшихся после смерти Калиты освободиться от ее властной опеки. Ле­топись рисует Семена человеком смелым, решитель­ным и в то же время — расчетливым, дальновидным, хорошо усвоившим уроки отцовской дипломатии. Его отношения с митрополитом Феогностом, по-видимому,  были довольно напряженными, постоянно на грани от­крытого конфликта. Молодого князя раздражали стремление митрополита уклониться от решения обще­русских задач, его демонстративный политический ней­тралитет.

В середине 40-х годов Семен Гордый организовал роспись всех выстроенных Калитой кремлевских хра­мов. Это было выдающееся по своему идейному зна­чению предприятие. Оно осуществлялось в условиях, когда новый ордынский правитель хан Джанибек стремился ослабить московское княжество, поощрял его политических противников. После смерти Калиты из состава великого княжения Владимирского по воле Орды было изъято Нижегородское Поволжье. Неудач­но для Москвы складываются отношения с Великим Новгородом. Усиливается натиск Литвы на русские земли. Роспись кремлевских соборов должна была поднять престиж Москвы, ее роль как религиозного центра. Участие митрополита в этих работах было весьма ограниченным. Его придворные мастера-греки за один летний сезон расписали Успенский собор. Все остальные храмы украшали стенописями русские мас­тера. Их работа оплачивалась из средств великокня­жеской семьи. В сообщении летописца об этих рабо­тах сквозят сочувствие к русским мастерам, замешкав­шимся с росписью Архангельского собора «величества ради этого храма», и почтительно-холодноватое отно­шение к митрополичьим мастерам-грекам.

Одной из главных причин напряженности в отноше­ниях между великим князем Семеном Гордым и митро­политом было столкновение их финансовых интересов. Освобождение «церковных людей» от ордынских даней и повинностей вело к тому, что многие крестьяне и горожане, желая облегчить свою участь, различными путями переходили в этот привилегированный разряд населения. В результате численность налогоплатель­щиков уменьшалась, в то время как общая сумма «ордынского выхода», за сбор которого отвечал князь, ос­тавалась прежней. Отчаявшись решить дело полюбов­но, Семен Гордый решил добиться своего путем интриг в Орде. Под 1343 г. новгородская летопись сообщает, что митрополит Феогност «ходил в Орду к поганому царю Джанибеку. И оклеветали его перед царем ка-лантаи. (Тюркское слово  «калантай» обычно переводят как «сборщик податей». Возможен и другой пере­вод: «вельможа», «знатный человек».— Н. Б.) И раз­грабили имущество митрополита, а самого его схвати­ли и стали мучить. И говорили ему: «Давай дань еже­годную!» Но он на это не согласился. И, раздав посу­лов 600 рублей, вернулся на Русь невредим» [44].

По мнению историка М. Д. Приселкова, в 1343 г., несмотря на все усилия митрополита, податные и су­дебные льготы церкви были существенно урезаны ха­ном. Через несколько лет финансовые споры между­князьями и митрополитом вновь обострились. Отра­жением этих конфликтов служит грамота Тайдулы, же­ны хана Джанибека, выданная, по-видимому, князю Семену Гордому во время его визита в Орду в 1347 г. По традиции, идущей со времен хана Узбека, женатого на христианке, дочери византийского императора Анд­роника Младшего, старшая жена хана ведала делами христиан, считалась их покровительницей. В грамоте Тайдулы, сохранившейся в тексте Львовской летописи,, вначале подтверждаются права русской церкви: «Тай-дулино слово ко всем татарам... Молебник наш, мит­рополит, за нас молится с первых времен и доселе. И не нужно брать с него никакой мзды, никакой пош­лины, потому что он о нас молитву творит. И что мы сказали, то все должны знать». Далее в грамоте со­держится обращение ко всем русским князьям во гла­ве с Семеном Гордым. Его смысл, сильно затемненный невнятной передачей летописца, можно понять как расширение права княжеского суда над церковными людьми [45] .